В овине было шумно. Военачальники спорили и кричали друг на друга. Дело касалось, наверное, сфер влияния, потому что всё время звучали сказанные повышенными голосами названия местностей: Гливице, Бытом, Немча, Ключборк, Намыслов, Рыбник.
– Говорят, – сказал Пухала, подпрыгивая и потряхивая своим хозяйством, – три дня тому Шарлей палил сёла где-то под Рыбником. Но я не советую тебе там его искать, медик, запросто нарвешься на ратиборских, а они с тобой долго разговаривать не станут. Ты здесь Шарлея жди, он здесь скоро появится. Ведь завтра или послезавтра мы выступаем. Идем на Козле. На Конрада.
Шарлей не появился, а наступление на козельский край началось через два дня. Союзническая армия просто тряслась от желания вступить на земли ненавистного Конрада Белого; Бедржих и его проповедники побеспокоились об эффективной пропаганде, делая из козельского князя кровожадное чудовище, виновного в многочисленных злодеяниях, совершенных во время крестовых походов и нападений на Чехию. В действительности в крестовых походах и нападениях принимали участие вроцлавский епископ Конрад Старший и олесницкий князь Конрад Кантер, вина Конрада Белого состояла исключительно в том, что он был их братом. В таком множестве Конрадов ошибки были неизбежны.
Утром двадцать восьмого марта гуситская армия стала боевым порядком. Захлопал на ветру белый треугольный штандарт Табора, Veritas vincit с Чашею, возле него опольский орел Болька Волошка на хвостатом гонфаноне. Приказал развернуть свои знамена также Корыбутович, и тогда выяснилось, что в бой он пойдет под знаком Погони. В соответствии с традицией перед строем выехали полевые проповедники, чешские, силезские и польские. Воины сняли головные уборы и начали громко молиться. Над полем разнеслось многоязыкое бормотание.
Перед строй выехал Бедржих из Стражницы. Уже не только осанкой и голосом он имитировал Прокопа, но даже одевался, как Прокоп, в характерный колпак, бригантину и плащ с волчьим воротником. Как Прокоп он остановил коня, как Прокоп поднял руку.
– Божьи воины! – громко закричал он, в точности как Прокоп. – Правоверные славяне! Вот пред вами вотчина недруга Бога и истинной веры! Вот пред вами земля вашего врага, врага непримиримого и жестокого, на руках которого не высохла кровь верных и набожных! Который вёл против нас орды крестоносцев, чтоб уничтожить правду Бога! Вот пришло время мести! Месть, месть врагу! Господь есть Бог мщения, когда говорит: «И посещу Вила[1136] в Вавилоне, и исторгну из уст его проглоченное им!»[1137] Так пусть же этот Вавилон превратится в руины, в жилище шакалов, место ужаса! Пусть станет необитаемым, пусть высохнет море его, истощится источник его! Говорит Господь: «Поведу их на заклание, как ягнят, как баранов вместе с козлами!» На заклание! На заклание и уничтожение! Тогда вперед! Исполняйте волю Бога и воплощайте в жизнь Слово Его! Вперед! Вперед, в бой!
Бряцающий железом, ощетинившись остриями, колонной длинною более мили, насчитывающий тысячу триста конных, одиннадцать тысяч пехоты и четыреста возов, рейд вошел в козельский край.
Как на громкие заявления и горячий пыл, армия делала очень немного. Полевое войско Табора, способное преодолевать на марше восемь миль в сутки, по землям козельским ползло, как черепаха, к удаленному всего на четыре мили Козле дошло только тридцатого марта. Разъезды, которые высылались по пути, палили и грабили села и небольшие города.
Козле перво-наперво угостили пятидесятифунтовым камнем из опольской бомбарды, весьма точно угодив прямехонько в крышу над нефом приходской церкви. Этого было достаточно, чтобы город сдался и был немедленно аннексирован Больком Волошеком. Из-за этого военачальники поссорились, потому что на Козле, как оказалось, претендовал также Корыбутович. Спор разрешили, разделив между собой выкуп, который заплатили жители Козле. В рамках договоренностей Волошек вместе с Корыбутовичем предприняли совместную акцию: тронулись с отрядом на север, на Краковице, Отмент и Обровец. Те замки и земли принадлежали князю Бернарду, дяде Волошека. Набег, как выразился молодой гуситский князь, должен был напугать старого хрыча и показать, кто действительно правит Опольщиной.
Тем временем Пардус и Пухала продолжали грабить имения князя Конрада, уничтожали их огнем и мечом. Не все. Штаб Кромешина под Козле превратился во что-то наподобие конторы, к которой ежедневно выстраивалась очередь просителей. Рыцари, мещане, священники, монахи, мельники и мужики, что побогаче прибывали, чтобы заплатить. Кто заплатил, тот спасал свое имущество и пожитки от огня. Кромешин торговался, как старый ростовщик, а его сундуки трещали от налички.
Рейневан был не единственным, кто смотрел на это с отвращением.
Во вторник после воскресенья Judica к рейду неожиданно присоединились поляки – насчитывающий две сотни коней отряд добровольцев из Малопольши. По дороге они прошли через цешинское княжество, паля, грабя и разворовывая. Цешинский князь Болеслав, до недавних пор сохранявший благоразумный нейтралитет, на старость сглупил, дал себя задурить обещаниями Люксембуржца и объявил гуситам войну. Вот и имел войну, он и его край.
Малополян, в основном мелкопоместных шляхтичей, не афиширующих себя гербами, вёл одетый в полные латы рыцарь с худой физиономией и неподвижными глазами убийцы. Представившись Кромешину Ринардом Юршой, он вручил ему письма. Кромешин прочел, его лицо просияло.
– От пана Петра Шафранца, – сообщил он Пухале и Крыбуту. – Пишет, что он собрал полк вооруженных в Бенджине. И что регулярные польские отряды стоят наготове. Только не пишет, когда подойдут… Ваша милость Юрша! Не передал ли пан подкоморий какого-нибудь устного послания?
– Нет. Только письма дал.
Малополяне проходили рядом строем. И с песней.
– Что это, – разнервничался Пухала, – за дурацкая песня? Слезливая, курва, как на очепинах[1138]. Что это такое?
– Пан краковский подкоморий, – прищурил глаза Ринард Юрша, – приказал петь. Вроде для пропаганды. Вроде Верхняя Силезия. Что вроде мы на исторические земли возвращаемся и к колыбели.
– К колыбели, к колыбели, – проворчал недовольно Добко. – Ладно уж. Но если что, то пойте «Богородицу»[1139].
Вместе с малополянами прибыли два воза. Один был нагружен добычей, второй вез раненных. Отвратительно порубленных. Двое умерли сразу по прибытии, двое других боролись за жизнь, состояние остальных четверых тоже было тяжелым. У Рейневана и фельдшеров работы было по зарез. Раненые были из отряда Шарлея.
– Что ж, – развел руками Бедржих из Стражницы, – если ты настаиваешь, не буду тебя задерживать. Не хотелось бы видеть тебя подвергающим себя риску в далеких походах, но что ж, понимаю, ты хочешь встретиться с другом. Есть даже подходящая оказия, я высылаю Шарлею пополнение, потому что эти из Пшчины так его потрепали, что они едва вырвались вшестером. Едучи вместе, ты не заблудишься и будешь в большей безопасности. Оно даже хорошо складывается, потому что…
– Потому что?
– С вами поедет, – Бедржих понизил голос, – кое-кто еще. Одна особа. Это дело секретное, я запрещаю тебе кому-нибудь о нем говорить. А хорошо складывается то, что эту особу ты знаешь.
– Знаю?
– Знаешь. Я как раз жду… А, вот и он.
Увидев, кто входит в квартиру, Рейневан онемел.
Служащий компании Фуггеров снял и отдал прислуге плащ с парчовой вышивкой, укрывающий, как оказалось, костюм вовсе не военный, хотя для служащего привычный. Приталенный вамс из черного бархата достигал бедер, затянутых в голубо-красные mi-parti с подбрюшьем, стильно прикрытым клином, который был сильно набит ватой и преувеличенно подчеркивал мужское достоинство. Такой клин, модная новинка, назывался на французский манер braguette. Высмеиваемая степенными людьми braguette была вершиной шика среди модников и щеголей.