– Не смей ее бить, Стерча! – закричал Рейневан голосом ломким и панически дрожащим от парализующего чувства бессилия, вызванного полунатянутыми штанами. – Не смей, слышишь?

Восклицание подействовало, хоть и не совсем так, как он ожидал. Вольфгер и Виттих, на минуту забыв о неверной невестке, подскочили к Рейневану, и на него посыпались тычки и пинки. Вместо того чтобы защищаться, он сжался под градом ударов и упорно продолжал натягивать штаны, словно это были и не штаны вовсе, а какие-то волшебные, способные оградить и спасти его от ран доспехи, заколдованный панцирь Астольфа или Амадиса Галльского. Уголком глаза он увидел, что Виттих выхватывает нож. Адель взвизгнула.

– Не здесь, – буркнул на брата Вольфгер. – Не здесь!

Рейневан сумел подняться на колени. Виттих, разъяренный, бледный от бешенства, подскочил и хватанул его кулаком, снова свалив на пол. Адель пронзительно закричала, крик оборвался, когда Морольд ударил ее по лицу и рванул за волосы.

– Не смейте… – простонал Рейневан, – ее бить, мерзавцы!

– Ах ты сукин сын! – рявкнул Виттих. – Ну погоди!

Он подскочил, ударил, пнул раз, другой. Но тут его остановил Вольфгер.

– Не здесь, – повторил он спокойно, и было это спокойствие зловещее. – На двор его. Заберем в Берутов. Девку тоже.

– Невиноватая я! – завыла Адель фон Стерча. – Он меня околдовал! Очаровал! Это волшебник! Le sorcier! Le diab…[27]

Морольд ударом по лицу не дал ей договорить и буркнул:

– Заткнись, гулящая. Еще успеешь накричаться. Погоди малость.

– Не смейте ее бить! – вскричал Рейневан.

– Ты тоже, – угрожающе спокойно добавил Вольфгер, – еще успеешь накричаться, петушок! А ну на двор их.

Спускаться с мансарды надо было по довольно крутой лестнице. Братья Стерчи просто скинули оттуда Рейневана, он свалился на лестничную площадку, разломав при этом деревянные перильца. Не дав подняться, они снова схватили его и вышвырнули прямо на двор, на песок, украшенный испускающими пар свежими кучками конских яблок.

– Гляньте-ка! Нет, вы только гляньте, – проговорил державший лошадей Никлас Стерча, почти мальчишка. – И кто это тут к нам свалился? Никак Рейнмар Беляу?

– Грамотей мудрила Беляу, – фукнул, останавливаясь над поднимающимся с песка Рейневаном, Йенч Кнобельсдорф по прозвищу Филин, кум и родня Стерчей. – Языкастый мудрила Беляу!

– Поэт сраный, – добавил Дитер Гакст, еще один дружок семьи. – Тоже мне Абеляр!

– А чтоб доказать ему, что и мы не лыком шиты, – сказал спускавшийся с лестницы Вольфгер, – поступим с ним так же, как поступили с Абеляром, пойманным у Элоизы. Тютелька в тютельку так же. Ну как, Белява? Как тебе нравится стать каплуном?

– Отъ…сь, Стерча.

– Что? Что? – Вольфгер Стерча побледнел еще больше, хоть это и казалось невозможным. – Петушок еще решается раскрывать клювик? Осмеливается кукарекать? А ну дай-ка кнут, Йенч!

– Не смей бить его! – совершенно неожиданно заорала с лестницы Адель, уже одетая, но не полностью. – Не смей! Не то всем расскажу, какой ты! Что сам ко мне лез, щупал и подбивал на разврат! За спиной у брата. И поклялся мне отомстить за то, что я тебя прогнала! Вот почему ты теперь такой… Такой…

Ей не хватало немецкого слова, и вся тирада пошла насмарку. Вольфгер только расхохотался.

– Ишь ты! – съехидничал он. – Кто ж станет слушать французицу, распутную курву? Давай кнут, Филин.

Внезапно двор почернел от ряс августинцев.

– Что тут происходит? – крикнул пожилой приор Эразм Штайнкеллер, тощий и заметно пожелтевший старичок. – Что вы вытворяете, христиане!

– Пшли вон! – рявкнул Вольфгер, щелкая кнутом. – Вон, бритые жерди! Прочь! К требнику, молиться! Не лезьте в рыцарские дела, не то горе вам, монашня!

– Господи! – Приор сложил покрытые коричневыми печеночными пятнами руки – Прости им, ибо не ведают, что творят… In nomine Patris, et Filli…[28]

– Морольд, Виттих! – рявкнул Вольфгер. – Тащите сюда паршивку! Йенч, Дитер, вяжите любовничка!

– А может, – поморщился молчавший до того Стефан Роткирх, тоже дружок дома, – малость за лошадью его протащить?

– Можно будет, но сначала я его отстегаю!

Он замахнулся на все еще лежавшего Рейневана кнутом, но не ударил – помешал брат Иннокентий, схвативший его за руку. Рост и фигура у брата Иннокентия были весьма внушительные, чего не скрывала даже смиренная монашеская сутулость. Рука Вольфгера застыла, словно прихваченная железными тисками.

Стерча грязно выругался, вырвал руку и сильно толкнул монаха. Впрочем, с таким же успехом он мог толкать донжон олесьницкого замка. Брат Иннокентий, которого братия называла братом Инсолентием[29], даже не дрогнул. Зато сам ответил таким толчком, что Вольфгер перелетел полдвора и свалился на кучу навоза.

Несколько мгновений стояла тишина. А потом все набросились на огромного монаха. Филин, подоспевший первым, получил по зубам и покатился по песку. Морольд Стерча, отхвативший по уху, засеменил вбок, вылупив подурневшие глаза. Остальные облепили августинца, словно муравьи. Огромная фигура в черной рясе полностью скрылась в свалке. Однако брат Иннокентий, хоть ему и крепко доставалось со всех сторон, отвечал так же крепко и вовсе не по-христиански, совершенно вопреки августинскому закону смирения.

Видя это, не выдержал и старичок приор. Он покраснел как вишня, зарычал аки лев и кинулся в гущу боя, колошматя направо и налево палисандровым посохом.

– Pax! – верещал он, колотя. – Pax! Vobiscum! Возлюби ближнего своего! Proximum tuum! Sicut te ipsum![30] Сукины дети!

Дитер Гакст саданул его кулаком. Старик кувыркнулся вверх ногами, его сандалии взлетели в воздух, описывая над хозяином живописные траектории. Августинцы подняли крик, некоторые не выдержали и ринулись в бой. Во дворе забурлило не на шутку.

Вытолкнутый из водоворота Вольфгер Стерча выхватил корд и принялся размахивать им – дело шло к тому, что польется кровь.

Однако Рейневан, уже успевший встать на ноги, долбанул его по затылку кнутовищем. Стерча схватился за голову и обернулся. Тогда Рейневан с размаху хлестнул его кнутом по лицу. Вольфгер упал. Рейневан кинулся к лошадям.

– Адель! Сюда! Ко мне!

Адель не шелохнулось, лицо ее выражало полное равнодушие. Странно. Рейневан запрыгнул в седло. Конь заржал и заплясал.

– Адеееель!

Морольд, Виттих, Гакст и Филин уже бежали к нему. Рейневан развернул коня, пронзительно свистнул и ринулся галопом прямо в монастырские ворота.

– За ним! – зарычал Вольфгер. – По коням и за ним!

Первой мыслью Рейневана было скакать к Мариацким воротам, а оттуда за город, в Спалицкие леса. Однако ведущая к воротам Коровья улица была полностью забита телегами, зато подгоняемый и напуганный криками чужой конь проявил массу личной инициативы, в результате чего, не успел Рейневан толком понять, что происходит, как уже мчался галопом к рынку, разбрызгивая грязь и разгоняя прохожих. Не было нужды оглядываться, чтобы понять: преследователи сидят у него на шее. Он слышал гул копыт, ржание коней, дикий рев Стерчей и яростные выкрики задетых лошадьми людей.

Он ударил коня пятками в пах, в галопе задел и повалил пекаря, несущего корзину; ковриги, булки и рогалики градом посыпались в грязь, и их тут же втоптали подковы Стерчевых лошадей. Рейневан даже не обернулся. Какая разница, что там за спиной? Его интересовало то, что находится впереди, а впереди, прямо перед ним, выросла тележка, высоко нагруженная хворостом. Тележка перегораживала почти всю улочку, а там, где был небольшой просвет, копошились на земле несколько полуодетых ребятишек, выковыривавших из навоза что-то невероятно интересное.

– Теперь ты наш, Беляу! – заревел сзади Вольфгер Стерча, тоже увидевший то, что делалось на дороге.