– Один только, – продолжал он, тыча пальцем, – вижу, есть среди вас мужчина, вон он там стоит. Боживой де Лоссов. Воистину не разумею, что такой человек может делать в толпе вам подобных выкидышей, прощелыг и козотрахов. Видать, сам скурвился. Тьфу, стыд и срам.

Лоссов выпрямился, скрестил руки на украшенной гербовой рысью груди, не смутившись, выдержал взгляд Хайна. Однако не пошевелился и продолжал стоять с каменным лицом. Его спокойствие явно распалило фон Чирне. Разбойник покраснел, упер руку в бок.

– Козотрахи! – закричал он. – Выкидыши недоскребанные! Щипокуры! Вызываю вас, слышите, уделанные говномазы! Пешими либо конными, сейчас, здесь, на этой площади! Хоть на мечах, хоть на топорах. Да на чем хотите, выбирайте! Ну, кто? Может, ты, Гуго Котвиц? Может, ты, Кроссиг? Может, ты, Рымбаба, помет куриный?

Пашко Рымбаба наклонился и схватился за меч, скаля зубы из-под усов. Вольдин из Осин схватил его за плечо, удержал на месте тяжелой рукой.

– Утихомирься, – прошипел он. – Тебе что, жизнь не мила? Против него никто не стоит.

Хайн фон Чирне захохотал, словно услышал.

– Никто? Никто не выступит? Нету смелого? Так я и думал! Ах вы, жопосраи! Собачьи хвосты! Жбанопии! Горшкоскребы!

– А, мать твою! – неожиданно рявкнул, выступая вперед, Экхард фон Зульц. – Индюк надутый! Мордач! Жоподуй! Выходи на плац!

– На нем стою, – спокойно ответил Хайн фон Чирне. – Ну, на чем испробуем?

– На этом! – Зульц поднял самопал. – Больно ты горд, Чирне, потому как силен на мечах, могуч на топорах! А ныне новое в моде – вот она, современность-то! Равные шансы! Стреляться будем!

В поднявшемся шуме Хайн фон Чирне подошел к коню и через минуту вернулся, неся стре?льбу. Однако если у Экхарда Зульца была обыкновенная пищаль, простая труба на палке, то оружием Чирне была прямо-таки художественно изготовленная ручница с граненым стволом, посаженным на профилированное дубовое ложе.

– Ну, значит, пусть будет огнестрельное, – заявил он. – Пусть будет современность и дома, и во дворе. Пометьте ристалище.

Дело пошло быстро. Рубежи обозначили двумя вбитыми в землю пиками, определившими дистанцию в десять шагов между рядами горящих мазниц. Чирне и Зульц встали друг против друга, каждый с самопалом под мышкой и тлеющим фитилем в другой руке. Раубриттеры отошли на стороны, освобождая линию выстрела.

– Готовь оружие! – Ноткер Вейрах, взявший на себя обязанность герольда, поднял булаву. – Цельсь!

Противники наклонились, поднесли фитили к запалам.

– Пли!

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь шипящими и сеющими искры фитилями, да вонял горящий на полках порох. Походило на то, что придется прервать поединок, чтобы снова набить оружие. Ноткер Вейрах уже собрался было подать знак, когда неожиданно пищаль Зульца сработала со страшным гулом, сверкнул огонь, заклубился вонючий дым. Стоявшие поблизости услышали свист пули, которая, пройдя мимо цели, полетела куда-то в стороны сортира. Почти в тот же момент плюнула дымом и огнем хандканона[282] Хайна фон Чирне. С лучшим результатом. Пуля угодила Экхарду Зульцу в подбородок и оторвала ему голову. Из шеи поборника антигуситского похода хлынул фонтан крови, голова ударилась о стенку овина, упала, покатилась по майдану и наконец упокоилась в траве, глядя мертвым глазом на обнюхивающих ее собак.

– Курва! – сказал в абсолютной тишине Пашко Рымбаба. – Этого, пожалуй, уже не пришьешь.

Рейневан недооценил Самсона Медка.

Он даже не успел оседлать в конюшне коня, когда почувствовал затылком щекочущий взгляд. Обернулся, увидел и замер, как соляной столп, обеими руками вцепившись в седло. Выругался и тут же с размаху перекинул седло на спину коня.

– Не порицай меня, – сказал он, не поворачиваясь и делая вид, будто целиком занят упряжью. – Я должен ехать вслед за ними. Хотел избежать прощания. Вернее, прощальных споров, которые не дали бы ничего, кроме ненужной обиды и потери времени. Я подумал, что лучше будет…

Самсон Медок, прислонившийся к дверной коробке, сплел руки на груди и молчал, многозначительно глядя на Рейневана.

– Я должен ехать за ними, – выпалил после напряженного колебания Рейневан. – Иначе не могу. Пойми. Для меня это исключительный, неповторимый случай. Провидение…

– Личность господина Хайна фон Чирне, – усмехнулся Самсон, – приводит мне на ум некоторые аналогии. Однако ни одной я не назвал бы провиденческой. Ну что ж, я тебя понимаю. Хоть не скажу, что мне это легко далось.

– Хайн Чирне – враг Стерчей. Враг Кунца Аулока. Враг моих врагов, а значит, мой естественный союзник. Благодаря ему у меня появляется возможность отомстить за брата. Не вздыхай, Самсон. Здесь не место и не время для очередного диспута, оканчивающегося выводом, что месть – дело бесплодное и бессмысленное. Убийцы моего брата не только спокойно ходят по земле, но еще и беспрерывно топчутся у меня по пятам, угрожают смертью, преследуют женщину, которую я люблю. Нет, Самсон. Я не сбегу в Венгрию, оставив их тешиться гордостью и славой. Мне представился случай, у меня есть единомышленник, я нашел врага моего врага. Чирне пообещал выпустить из Стерчей и Аулока кишки. Может, это и излишняя кичливость, может, низко, может, отвратительно, может, бессмысленно, но я хочу ему помочь. Хочу видеть, как он будет выпускать из них кишки…

Самсон Медок молчал. А Рейневан, неведомо в который раз, не мог не удивляться, видя, сколько в мутных глазах и одутловатом лице идиота задумчивости и мудрой заботы. И немного, но все же явного упрека.

– Шарлей, – пробормотал он, затягивая подпругу. – Шарлей, правда, помог мне, сделал для меня много. Но ведь ты сам слышал, был свидетелем… И не раз. Стоило мне заговорить о желании отомстить Стерчам, как он тут же начинал отговаривать. При этом ехидничая и относясь ко мне так, словно я глупый мальчишка. Он категорически отказывается помогать мне, больше того, даже к Адели, ты сам слышал, относится несерьезно, высмеивает, постоянно пытается отговорить меня от поездки в Зембицы!

Конь фыркнул и затопал, словно ему передалось настроение Рейневана, а Рейневан глубоко вздохнул, успокоился.

– Передай ему, Самсон, пусть не обижается. Псякрев, я неблагодарный хам, прекрасно понимаю, что он для меня сделал. Но, вероятно, именно так я отблагодарю его лучше всего. Уйдя. Он сам сказал: я – человек рискованный. Без меня ему будет легче. Обоим вам…

Он замолчал.

– Я хотел бы, чтобы ты пошел со мной. Но не предлагаю. Это было бы с моей стороны скверно и непорядочно. Я иду на опасное дело. С Шарлеем тебе будет спокойнее.

Самсон Медок долго молчал, потом сказал:

– Отговаривать тебя я не стану. Не стану толкать тебя, как ты это назвал, на свары и потерю времени. Даже воздержусь высказывать собственное мнение касательно смысла мероприятия… Не хочу также еще больше ухудшать положения и заставлять тебя мучиться угрызениями совести. Однако знай, Рейнмар: уходя, ты окончательно лишаешь меня надежды вернуться в мой собственный мир и мое собственное тело.

Рейневан долго молчал. Наконец сказал:

– Самсон. Ответь. Если можешь – честно. Ты действительно… Ты… Ну, то, что ты говорил о себе… Кто ты?

– Ego sum, qui sum, – мягко прервал Самсон. – Я тот, кто я есть. И давай не будем исповедоваться на прощание. Это ничего не даст, ничего не оправдает и ничего не изменит.

– Шарлей, – быстро сказал Рейневан, – человек бывалый и опытный. Вот увидишь, в Венгрии он наверняка сумеет связаться с кем-нибудь, кто…

– Ладно, отправляйся. Отправляйся, Рейнмар.

Котловину заполнял плотный туман. К счастью, он лежал низко, у самой земли, поэтому не было опасности – по крайней мере пока что – заблудиться, было видно, куда идет тракт, дорогу четко определял ряд выступающих из белого покрывала кривых верб, диких груш и кустов боярышника. Кроме того, далеко в темноте помигивал и указывал дорогу расплывчатый, пляшущий огонек – фонарь отряда Хайна фон Чирне.