– Как адвокат, господин Багг, я первым потребую вашей крови.

– О, это весьма нелояльно.

– Вы не оплатили мою преданность.

– Но разве за преданность платят, адвокат Слям?

– Знай я, что за вашей внушающей доверие внешностью скрываются некомпетентность и преданность подобным иллюзиям, господин Багг – никогда не согласился бы представлять вас в каком бы то ни было деле.

Багг откинулся в кресле: – Но это нелепо. Как говорит в подобных случаях Теол Беддикт, иллюзии лежат в самой основе экономической системы. Документ как моральная ценность. Кусочки металлов, годных только для украшений – как мерило богатства. Рабство как свобода. Долги как право владения. И так далее.

– Ах, но эти так называемые иллюзии необходимы для моего личного процветания, господин Багг. Без них не было бы моей профессии. Цивилизация по сути своей набор договоров. Как! Само общество основано на согласованной системе ценностей. – Адвокат замолк и медленно потряс головой. Движение вышло угрожающе змееподобным. – Но к чему мне дискутировать с вами? Вы явно безумны, и ваше безумие вот – вот запустит лавину финансового краха.

– Не вижу причин, господин Слям. Или ваша вера в общественный договор – всего лишь прикрытие цинического стремления к личной выгоде?

– Разумеется, нет. Глупец!

Слям забыл, что пытается шипеть. Пальцы его извивались словно попавшие в ловушку слепые черви. – Без цинизма, – произнес он задушенным голосом, – человек становится не хозяином, а жертвой системы. Я слишком умен, чтобы быть жертвой!

– И вам приходится без конца доказывать это себе, накопляя богатства, роскошествуя, созерцая пропасть между собой и «жертвами». Вы производите безумные траты, чтобы пропасть была видна в любой миг.

– Показуха? господин Багг. Мне хватает щеголеватого и наглого вида.

– Не слишком ли скромно, адвокат Слям?

– За что платишь, то и получаешь.

– Ну, тогда, – протянул Багг, – я удивлен, что вы со мной вообще разговариваете.

– Считайте это подарком. Я немедленно иду к вашему финансисту, дабы известить его: вы фактический банкрот. Я предложу ему свои услуги по выцарапыванию из вас остатков состояния.

– Как великодушно.

Тонкие губы Сляма растянулись, обнажив зубастую пасть. Глаз задергался. Черви на концах кистей стали белыми и повисли как мертвые. – А пока возьму два дока.

– Не совсем два.

– И все же.

– Отрезанный краешек я вам буду должен.

– Будьте уверены: в конце концов я и его вытащу.

– Хорошо. – Багг сунул руку в кошель и вытащил монетки. – Вот он, заем.

– На мои нужды?

– Разумеется.

– Чувствую, вы больше не играете, господин Багг.

– В какую это игру?

– В ту, в которой победитель побеждает, а проигравший проигрывает.

– О, в эту игру. Думаю, нет. Если считать, что раньше играл.

– Во мне родилось подозрение… суровая правда за всеми разговорами о неминуемом коллапсе… это ваших рук дело?

– Едва ли. Просто в игру ринулись бесчисленные «победители», уверенные, конечно же, что выиграют именно они. Вот так оно и работает. Только однажды перестает работать. – Багг щелкнул пальцами. – Пуфф!

– Без договоров, господин Багг, воцарится хаос.

– Вы имеете в виду: победители запаникуют, а проигравшие впадут в буйную жажду реванша. Да. Хаос.

– Вы действительно сумасшедший.

– Нет, просто устал. Я заглянул в глаза слишком многим проигравшим, Слям. Слишком многим.

– И ваш ответ – сделать проигравшими всех нас. Опустить игральную доску. Но, знаете ли, это не сработает. Вы должны понимать, Багг. Не сработает. На вершину каждой кучи влезут негодяи, и вместо долгов вы получите настоящее рабство, вместо договоров – тиранию.

– Да. Маски будут сорваны.

– И где здесь благо?

Старший Бог пожал плечами: – Опасность необузданной экспансии, адвокат Слям, узнается по остающимся позади праху и пеплу. Вы считаете, что расы бессмертны, ибо это придает игре перчика. Любой игре. Но такое допущение в конце концов убьет вас. Нет. Фактически уже убивает. Это самолюбивое, горделивое, претенциозное, наглое допущение.

– Вы рассуждаете как озлобившийся старик.

– Вы даже не представляете…

– Жаль, со мной нет ножа. Я убил бы тебя здесь и сейчас.

– Да. Игра неизбежно кончается, не так ли?

– И ты посмел называть циником МЕНЯ.

– Ваш цинизм заключается в сознательном угнетении людей с целью достичь превосходства. А мой – во взгляде на человечество как на слепую толпу, бредущую к вымиранию.

– Без подобной добровольной слепоты воцарилось бы отчаяние.

– О, я не настолько циничен. Я вообще не готов с вами согласиться. Может быть, наряду с добровольной слепотой родится и добровольная мудрость, желание видеть вещи такими, каковы они в действительности.

– Вещи? О каких вещах ты толкуешь, старик?

– Ну как же? О том, что все действительно ценное – свободно.

Слям засунул монетки в раздутый кошель и пошел к выходу. – Весьма забавное замечание. Увы, не могу пожелать всего хорошего.

– Не беспокойтесь.

Слям обернулся, расслышав твердую нотку в голосе Багга. Удивленно наморщился.

Багг усмехнулся: – Ну, свободное проявление чувств явно не относятся к подобным вещам, не так ли?

– Да, наверное.

Едва несчастный адвокат пропал с глаз, Багг встал. «Ну что же, началось. Теол почти точно предсказал день. Просто сверхъестественно. Но, может быть, тут кроется надежда для человечества. Во всех вещах, которые нельзя измерить, просчитать и тому подобное.

Может быть».

Багг готовился исчезнуть. Иначе адвокаты, не говоря уже о кредиторах, разорвут его по суставам. Это был бы весьма неприятный жизненный опыт. Но вначале надо предупредить Теола.

Старший Бог оглядел контору с неким сентиментальным сожалением, почти с ностальгией. По крайней мере, она была веселой. Эта игра. Как и большинство игр. Он гадал, почему Теол так рано остановился в первый раз. Ну, возможно, для него это не было забавой. Сойтись лицом к лицу с жестокой истиной – любой жестокой истиной… вполне понятно, почему он повернул назад.

«Правильно сказал Слям: в отчаянии нет ценности.

Но в ценностях есть немало отчаяния – когда открывается их иллюзорность. Ах, я действительно устал…»

Он вышел из конторы, чтобы никогда в нее не возвращаться.

– Как это «осталось всего четыре курицы»? Да, Аблала Сани, я смотрю именно на тебя!

– Ради милостей Странника, – вздохнула Джанат, – оставь беднягу в покое. Чего ты ждал, Теол? Это куры, не способные нестись, а значит – тощие, жесткие и столь же бесполезные, как болтовня ученых матрон в моей прежней школе. Аблала совершил акт настоящего мужества.

– Съев их? Сырыми?!

– Но перья он выщипал.

– К тому моменту они были уже мертвыми?

– Давай не будем обсуждать детали, Теол. Каждый имеет право на ошибку.

– Бедные мои зверушки, – простонал Теол, глядя на чрезмерно набитую подушку, служившую полукровке изголовьем (он спал теперь на тростниковой подстилке в его комнате).

– Это не зверушки.

Теол сурово уставился на свою бывшую наставницу: – Мне припоминается, ты не уставала говорить о засилье ужасного прагматизма в исторической науке. А теперь, Джанат, что я слышу? «Это не зверушки». Декларация, произнесенная на редкость прагматичным тоном. Неужели слова способны очистить то, что на деле является жестоким птицеубийством?

– У Аблалы больше желудков, чем у нас с тобой вдвоем. Их нужно наполнять, Теол.

– О?! – Он оперся руками о бедра – собственно говоря, чтобы проверить положение сцепляющих одеяло иголок, с мгновенным испугом припомнив вдруг публичное обнажение неделей раньше. – О!? – спросил он снова. – И что не так с моим знаменитым Мучным Супом?

– Есть его – сплошная мука.

– Ты намекаешь на сочетание всех тонких приправ, какие только можно смести с пола, особенно остатков жизнедеятельности голодных кур?