Женщина выкатила глаза: – Ты же не взаправду? Неужели ты высыпал в суп мусор с пола? С ЭТОГО пола?
– Едва ли есть повод для такой трагической мины, Джанат. Разумеется, – бросил он небрежно, подходя к запятнанной кровью подушке, – творческий подход требует развития некоторой изысканности нёба, культивирования вкусовых… – Он пнул подушку. Она заквохтала.
Теол подпрыгнул и уставился на Аблалу. Тот сидел у стены, опустив голову. – Оставил одну на закуску, – пробормотал великан.
– Ощипанную или нет?
– Ну… она сидит там, чтобы тепло сохранять.
Теол оглянулся на Джанат. – Увидела? Увидела, Джанат? Увидела наконец?
– Что?
– Опасную пропасть прагматизма, госпожа. Полное доказательство твоих давних аргументов. Привычка Аблалы к неосознанным рационализациям – если можно счесть, что в этом черепе может находится что-то рациональное – привела его, и смею добавить, множество ничего не подозревающих куриц – к неизбежной, ужасающей крайности… э… пошлой наготы в подушке!
Она подняла брови: – Та недавняя сцена так тебя огорчила. Почему?
– Не будь нелепой, Джанат.
Аблала высунул язык – большой неровный кусок мяса – и пытался разглядеть его, скосив глаза.
– Ты чем занят?
Язык скрылся. Аблала Сани поморгал, возвращая на место глаза. – Порезался клювом.
– Ты ешь куриные клювы?
– Проще начинать с головы, они тогда не дергаются.
– Неужели?
Аблала кивнул.
– Полагаю, ты считаешь это милосердием?
– Что?
– Разумеется, нет, – фыркнул Теол. – Просто прагматичным. «Ох, меня едят? Ну и пусть. Все равно головы нету!»
Аблала нахмурил лоб: – Никто вас не ест, Теол. И голова на месте. Я ее вижу.
– Я говорил за куриц.
– Но они не понимают летерийский.
– Ты не съешь моих последних куриц.
– А та, что в подушке? Хотите ее назад? У нее и перья отрастут, если не подхватит насморк или еще что. Я отдам, если хотите.
– Очень мило с твоей стороны. Нет. Предоставим ее ужасной судьбе. Но не забывай про клюв. Кстати говоря, тебе нужно быть более организованным. Разве ты не собирался уехать уже несколько дней назад?
– Я не хочу на острова. – Аблала начал ковырять неровным ногтем грязь на полу. – Я послал весточку. Это же хорошо, а? Послал весточку.
Теол дернул плечом: – Если хорошо, то и хорошо. Да, Джанат? Ради всего святого, оставайся с нами. Только будешь искать еду. На всех нас. Пойдешь на охоту, Аблала. Это будет нелегко. Совсем нелегко. По реке теперь приходит едва один корабль с продовольствием в неделю; народ запасается всем, чем может, как будто впереди ужасные бедствия. Еще раз намекаю, Аблала: будет совсем нелегко. И, хотя мне противно это говорить, есть люди, не верящие в твои будущие успехи.
Аблала сани вскинул голову. Глаза его загорелись. – Кто? Кто?
Четыре курицы прекратили копать пол и одновременно склонили набок головы.
– Лучше я промолчу, – ответил Теол. – Так или иначе, нам нужна еда.
Тартенал вскочил, ударившись головой о потолок, затем принял привычное полусогнутое положение. Кусочки штукатурки усеяли его волосы, опустились на пол. Куры заквохтали, столпились у ног Аблалы.
– Если ты не сумеешь, – сказал Теол, – начнем есть… эээ… штукатурку.
– Известь ядовита, – заметила Джанат.
– А куриный помет – нет? Не слышал жалоб, когда ты хлебала мой супчик.
– Ты успел уши руками зажать. И я не хлебала, Теол. Я выплевывала обратно.
– Я справлюсь, – сжал кулаки Аблала. – Я добуду еды. Я вам покажу! – Он выбежал в дверь и пропал в узком переулке.
– Как тебе удается?
– Я не верю в кредит. Так с ним управлялась Шерк Элалле. Аблала Сани вечно жаждет доказать, какой он умелый.
– Значит, ты сыграл на его низкой самооценке.
– Из уст учителя это звучит неискренне, не так ли?
– О! Старые раны еще болят!
– Не поминай старые раны, Джанат. Тебе нужно уйти.
– Что? Прошел слух, что я не в ладах с законом? Или еще что?
– Я серьезно. День, другой – и начнутся неприятности, Джанат.
– И куда бы мне уйти?
– Свяжись со старыми друзьями – найди одного, которому можно верить…
– Теол Беддикт, серьезно так серьезно. У меня нет друзей среди коллег – ученых, и я никому из них не могу доверять. Ты явно ничего не знаешь о моей профессии. Мы жуем клювы друг друга каждый день. И о каких неприятностях ты говоришь? Последствиях твоего саботажа?
– Баггу следует научиться держать язык за…
Она поглядела на него весьма неодобрительно: – Знаешь, Теол Беддикт, я никогда не видела в тебе злодея.
Теол пригладил волосы и надул грудь.
– Весьма впечатляет. Но мне этого мало. Зачем ты все затеял? Какая – то рана прошлого, оказавшаяся хуже всех прочих? Жажда мести за некую жуткую травму детских лет? Нет, мне действительно интересно!
– Понятно. Идейки Багга.
Она покачала головой. – Попробуй еще.
– Есть разные виды зла, Джанат.
– Да. Но от твоего прольется кровь. Много крови.
– Есть ли разница между кровью пролитой и кровью, выдавливаемой по каплям, медленно, мучительно в течение всей предстоящей нам жизни с ее страданиями, унижениями, гневом, отчаянием? Зачем все это? Неужели ради какого-нибудь бесформенного бога, которого никто не осмелится назвать праведным, даже те, что склоняют колени и привычно бормочут литании?
– Мамочки мои. Да, это интересный вопрос. Есть ли разница. Возможно, и нет. Возможно, различие только в степени. Но вряд ли это поможет тебе обрести высокую моральную позицию.
– Я никогда не претендовал на высокую моральную позицию, – ответил Теол. – Именно этим я и отличаюсь от врага.
– Да, понимаю. Очевидно, ты намерен уничтожать врага его же оружием, пользоваться его же священным писанием – короче говоря, заставляя его убивать самого себя. Ты встаешь в самом низу того склона, на котором укрепился враг… или лучше сказать, за который уцепился враг – и ждешь, когда он упадет к тебе. Не удивляюсь, что ты дьявольски хитер, Теол – но кровожадность? Не могу поверить.
– Думаю, это результат твоих уроков прагматизма.
– О нет! Не тыкай пальцем в меня. На самом деле истинный прагматизм привел бы тебя к накоплению богатства и вытекающей из этого награде – возможности бездельничать и безнаказанно эксплуатировать пороки системы. Идеальный паразит, презирающий всех валяющихся на улицах недочеловеков, нищих и бестолковых, позорно неудачливых. Ты явно наделен необходимым талантом и вдохновением; стань ты богатейшим человеком империи, живи в громадном особняке с толпой охраны и пятью десятками наложниц – я вовсе не удивилась бы.
– Не удивилась, – кивнул Теол. – Но, может быть, огорчилась бы?
Джанат поджала губы и отвернулась. – Ну, это уже другая тема, Теол Беддикт. Мы о другом беседуем.
– Как скажешь, Джанат. Так или иначе, я действительно богатейший человек империи. Разумеется, благодаря Баггу, моему подставному лицу.
– Ты же прозябаешь в трущобах.
– Презираешь мой кров? А ведь живешь тут бесплатно! Я обижен до глубины души, Джанат.
– Не похоже.
– А вот курицы поверили. Хотя они не понимают по-летерийски…
– Богатейший ты человек или нет, Теол Беддикт, ты не ставишь своей целью показное хвастовство богатством, прожигание всех дарованных им возможностей. Нет, ты намерен подорвать экономический фундамент империи. И я так и не поняла, почему.
Теол пожал плечами: – Сила всегда в конце концов разрушает себя. Станешь отрицать, Джанат?
– Нет. Значит, ты утверждаешь, что все это – упражнения с силой? Упражнения, конечной целью которых станет понятный и доступный всем урок? Метафора, ставшая реальностью?
– Нет, Джанат. Когда я говорю о силе, уничтожающей саму себя, я не употребляю метафор. Я говорю буквально. Так скольким поколениям Должников предстоит страдать на фоне все разрастающихся ловушек цивилизации, все усиливающихся излишеств в расточении проходящих мимо рук бедняков денежных потоков? Скольким, прежде чем мы все остановимся и скажем хором: «Стоп! Хватит! Пожалуйста, больше никаких страданий! Избавимся от голода, от войны, от неравенства!» Что же, насколько вижу я, череда поколений будет бесконечной. Мы просто копаемся в грязи, пожирая все, что ухватит рука, в том числе своих сородичей. Что это – всего лишь неизбежное проявление какого-то закона природы? Неужели для нас не существует ни моральных понятий, ни этических сдержек, неужели мы умеем лишь красноречиво и бессмысленно забалтывать великие идеи?
