На автомате разулся, ощутив невероятный прилив тепла и нежности. Красивая, какая же она у меня красивая! Я обожал на нее смотреть. Просто любоваться уже доставляло удовольствие.

— Попробовать дашь? — поспешил я на кухню, забыв обо всем, что планировал сделать по возвращении домой.

Когда она выглянула, я обратил внимание на лямки фартука, надетые на голые плечи. Что за хитроумный план задумала моя красавица?

— Когда-нибудь я открою свою пекарню, — оперлась о столешницу Таня, широко улыбаясь и держа в руках бронзовый поднос, подаренный моей бабушкой нам на свадьбу.

На нем лежал ряд золотистых булочек. На правую руку моей жены была натянута толстая перчатка-прихватка. Стройное тело прикрывал объемный розовый фартук с пышным бантом и изображением розового зайца на груди.

— Уверен, от клиентов не будет отбоя.

— Точно, спасибо что пришел вовремя, выпечка как раз к чаю, — развернулась Таня обратно к столу и, поставив поднос, наклонилась к духовке. И только тогда я понял, что на ней кроме фартука ничего нет.

Меня повело от вида белоснежной, немыслимо аппетитной задницы. Голова закружилась, а тело вспыхнуло, охваченное желанием обладать этой чудесной женщиной. Она не была умелой или опытной. Когда мы только начинали заниматься сексом, она ничего не знала. Это я обучал ее. Но вот такие её выдумки, как розовый фартук на голое тело, сводили меня с ума. Таня и ее врожденное умение поставить своего мужчину на колени, заставив истекать слюной.

Я шел домой озадаченным, но проблемы, которые меня мучили по дороге, остались за дверью нашей квартиры.

Моя яркая, игривая, горячая жена заставила забыть обо всем на свете. Увидел ее и сдурел, будто шайтан в меня вселился. Да и кто спасется от рук желания? Рванул к ней, стал гладить попку, запустил под фартук свои наглые лапищи, пальцами сдавив вишенки сосков. Все, о чем думать мог — это как поскорее член в нее засунуть, потому что такой жадной и нетерпеливой у меня никогда не было. Ни до этого, ни потом. Любил ее так, что мозги кипели.

— Смотри, вот эта с изюмом, — обернулась Таня, отломив кусочек булочки.

Я поймал его губами, прожевал, булки опять не получились, подгорели и высохли, но мне было наплевать, из её рук мне все казалось вкусным. Стоило посоветовать нанять повара в будущую пекарню, но я не хотел обижать мою гюнеш[4]. Я балдел, продолжая одной рукой возиться с ремнем брюк, другой — втирать ладонь в кожу ее сладкой задницы.

— А вот это корица. Хотя в оригинальном рецепте ее не было.

Она так выгнулась, так застонала, что я выправил член из брюк и одним рывком в нее поместил, начав резко двигаться, помечая жену своим потом и поцелуями. Моя красавица. Только моя.

— Очень сладко, — обсосал ее пальчик, потом еще один, принялся целовать руку, выпачканную в сахарной пудре, — очень вкусно.

— Я тебя обожаю, — шептала Таня, бесстыдно отдаваясь, — так люблю тебя, Тимур.

Откинувшись на сидение, вздыхаю и открываю глаза. Чем больше ты живешь, тем больше видишь. У нас было много хорошего. А потом она с легкостью легла под другого. Злость приливает обратно, зашкаливая. Пытаюсь прогнать глупые воспоминания. Мы едем быстро, улицы полупустые. За окном мелькают ветви деревьев. Моргают неподвижные звёзды.

— Возле «Империи» притормози, — прочищаю хрен знает отчего осипшее горло.

Этот бар расположен совсем близко к дому, где мы когда-то жили. Раньше мы часто в него наведывались. Популярная в этой части города забегаловка, как и прежде, играет огнями. Кажется, будто здесь кипит настоящая жизнь.

Водитель понимает меня правильно и, припарковавшись возле стандартной панельной пятиэтажки, идет следом. Внутри заведения темно и пахнет жареной картошкой. Мы выбираем круглый стол в центре. Мой случайный собутыльник ловко заказывает нам выпить. И вот уже водитель непринуждённо болтает о чем-то своем, я ему благодарен, так в голову меньше лезут воспоминания.

— Тимур?! — слышу пьяный голос над ухом, далее следует хлопок по плечу и до неприличия громкое удивление. — Тимур Айвазов?! Да, *пт твою мать! Сколько лет, сколько зим!

Вращаясь среди хитроумных акул бизнеса, я отвык от фамильярности и панибратства. Поэтому от близости чужого мне человека испытываю неприятное ощущение. Оборачиваюсь, взглядом натыкаясь на изрядно выпившего мужика. Он здесь явно завсегдатай и едва держится на ногах. Не помню, где мог его видеть. Круглая, отекшая, заплывшая жиром физиономия кажется смутно знакомой. От него пахнет перегаром и жареным луком.

— Я перекурю, — встает мой водитель.

И его место тут же занимает наглый мужик. Он заказывает выпить, машет каким-то друзьям в противоположном конце зала. Ведет себя развязно и громко. Я уже планирую послать его подальше, но черты его лица… Он почему-то жутко неприятен мне.

— Ты круто выглядишь. Хорошо зарабатываешь? — осматривает мой костюм и часы. — Столько лет прошло. Пять, десять, больше? А Танька как?

И тут меня прошибает воспоминаниями, какие-то неясные сцены проходят перед глазами… Но лишь на миг, а потом опять возвращается ужас непонимания. Выпиваю залпом стакан, ощущая приступ дикой тошноты. Этот прищур, этот полуоткрытый глаз, наглая кривая ухмылка.

— Мы развелись, — отвечаю спокойно и буднично.

— Ты прости меня, — встает он, пошатываясь, чтобы снова хлопнуть меня по плечу.

С силой усаживаю на место. Он принимает это за шутку и ухмыляется.

— Мне твоя Танька всегда нравилась. А вы тогда как дети разосрались, — откидывается на стул, рукой на меня машет, ремень на толстом пузе поправляет, — да так, что она даже уехала, — смеется. — Соблазнить ее хотел. Дурак был молодой, сперма яйца рвала. А она красивая, ммм, как с обложки. Я тогда все допереть не мог, как можно было такую бабу оставить? Но у вас, у турок, своя правда, я в это не лезу.

Мне этот клоун уже надоел, но я, перекошенный злостью, пятой точкой чую, что его нужно дослушать.

— Танька твоя тогда уехала, перевелась учиться в другую богадельню, а потом за какой-то херней по учебе вернулась. Я уже и не помню. Заипался в общаге жить, так она мне ключи от вашей хаты дала, ты ж на месяц вперед оплатил. Ей не жалко было, хорошая она. Да мне кажется, ей по хер было в то время. Она все плакала. Думал, пока она вся такая разбитая и плачущая, я ее пригрею. Очень уж мне ее попробовать хотелось. Прости, что вообще полез.

Мои глаза мечутся туда-сюда, стараясь в хаосе разобрать что-то сквозь узкую щель в штукатурке на стене напротив.

— Ты не психуй, у нас ничего не было. Не такая она, Таня твоя. Не поддалась моему, — улыбается он, сверкая подгнившим передним зубом, — обаянию.

Я зачем-то встаю.

— Что ты сказал? — поднимаюсь, подхватывая его тушу со стула, сгребая воротник дешевой синтетической рубашки.

— Тихо, тихо. Сказал же, что Танька твоя огонь, естественно мне хотелось, — по-пьяному меняет он тему разговора.

Покрываюсь испариной, ощущая, как тяжело становится дышать.

— Чего не было? — спрашиваю, будто тупой.

— У нас с твоей женой ничего не было. Она ныла все время, я ее напоил, хотел чтобы ей легче стало, а когда попытался потискать, ее просто на меня вырвало.

Молчу, язык одеревенел.

— Так и думал, что ты решишь, будто мы *бались, — принимается он ржать как конь. — Айвазов, я такой влюбленной, как твоя Танька, сроду не видел, она по тебе с ума сходила. Я ее до кровати дотащил, под одеяло закинул и рядом улёгся. Думал, если совсем хреново от пойла моего станет, скорую вызову.

— Какой ты, — выдавливаю слова по одному, медленно, — заботливый.

— О, да! Я тебя когда над кроватью увидел, в буквальном смысле обосрался. Под одеяло залез, думал убивать меня будешь, а ты просто свалил. Я ни хера не понял. Тане ничего не сказал. Побоялся. Она потом чуть не сдохла от головной боли, да и ревела опять же.