Что мы могли сделать?

Мы кивнули.

Потом вернулись в отель.

Завтрак был хорош. Даже великолепен. Настолько, что я даже забыл про крыс.

– Апельсиновый сок? – удивилась Кейт. – Апельсиновый сок. Я его сто лет не пробовала.

– Бекон. М-м... – Я потянул в себя воздух. – Жареный бекон. Черт возьми, ты на это посмотри. Колбаса! Настоящая колбаса!

– Рик!

– Что?

– Ты знаешь, когда ты сегодня утром увидел те каноэ... что тебе пришло на ум?

– Правду?

– Правду.

Я огляделся. В столовой никого не было. В кухне возился тощий, размешивая что-то в миске.

– Правда в том, – шепнул я, – что этому типу Иисусу я ни на грош не доверяю.

– Ты думаешь, он что-то задумал?

Я кивнул.

– Только не знаю что. Но у него припасен туз в рукаве на тот момент, когда его люди попадут на Фаунтен-Мур.

– Ты веришь, что у него есть корабль?

– Думаю, да. Только я не верю, будто он хочет, чтобы мы были на этом корабле, когда он отплывет.

– И потому ты решил, что можно бы удрать на каноэ?

– Как вариант.

– Но ты слышал, что он сказал, Рик. На озере опасно. Крыс помнишь?

– Помню, – сказал я с чувством. – И еще помню, что они хотели сделать с нами на том острове. Может, я и повторяюсь, Кейт, но я не доверяю этому типу.

– И потому ты думаешь...

– Тихо! Спичечный Человек идет.

Мы завтракали, а он нам подавал. Мне было чего прожевать в голове. Я не доверял Иисусу – в долгосрочной перспективе. А пока что я не доверял Теско. В этом человеке было что-то недоброе. И я не сомневался, что вскоре он попытается мне отомстить за расквашенный нос.

То утро на острове Парадиз осталось у меня в памяти. Мы с Кейт после завтрака обошли середину острова (придерживаясь населенных мест, подальше от крысиного водостока). Осталось оно у меня в памяти, потому что тогда мы с Кейт Робинсон стали любовниками.

Эксперты говорят, что страх, дикий страх, часто сменяется таким же диким сексуальным желанием.

Должен признать, что эпизод с крысами напугал меня больше, чем я могу передать. А сейчас я был рядом с Кейт. Мы стояли на улице, которая на этом острове сходила за проспект, и болтали о том о сем – прилетит ли Говард Спаркмен, уменьшится ли популяция крыс, когда иссякнет источник питания, где эти люди берут кур, и много еще чего. Но я был так невероятно заряжен сексом – ладно, если честно – заряжен дикой похотью. Вся кожа, все внутренности сгорали этим желанием.

И рядом стояла Кейт, совсем такая, как я увидел ее на вечеринке Бена Кавеллеро. Это было полжизни, три четверти жизни тому назад. Она стояла в саду под светом лампы, держала в руке бокал, высокая и небывало красивая.

Сейчас эти чудесные зеленые глаза смотрели, как светловолосый мальчик лет четырех тащится по улице на поводке за щенком.

– Нет, Джонти! Не туда, – молил он. – Давай обратно. Тебе обедать пора... Джонти... Джонти...

Кейт смотрела, умиленно улыбаясь, чуть прикусив зубами ноготь, как Джонти тащит мальчишку, уговаривающего его вернуться домой пообедать.

– А знаешь, – сказала она, ярко блестя глазами, – они неплохие люди.

– Наверное. Не хуже других. Мы все стараемся, как можем, выжить в этой катастрофе. А это означает думать по-другому и поступать по-другому. И не дать помешать нам этим старым привычкам, сознанию, что мы поступаем несообразно с так называемыми цивилизованными обычаями. Если единственный способ выжить – это каннибализм или ритуальные убийства чужаков... – Я пожал плечами.

– Но ведь выживание не требует полного одичания? – спросила она.

– Хочется верить. Но оно требует, чтобы мы подумали, что мы будем делать – и что будем есть – через пару лет.

Я замолчал – к нам подошел коротышка с копной курчавых волос. На нем была распахнутая школьная куртка.

Кейт прочла надпись у него на футболке: “Привет, меня зовут Ангел”. И улыбнулась:

– Привет, Ангел.

Человечек посмотрел на нас двоих, прикрыв глаза рукой, будто разглядывал небоскреб. И изобразил удивление.

– Ну, вы и... это...

– Высокие? – Кейт повернулась ко мне и засмеялась. – Наверное. Потому мы такая странная пара, правда?

– Но вы же такие... ну просто ну...

На миг я взглянул на Кейт его глазами. Такое тело, длинное, изящное, и снова на меня накатила похоть. Черт, действительно она была великолепна.

– Я вроде как... – начал коротышка. – Странно ведь?

– Что странно? – ласково спросила Кейт.

– Что вы такие... – Он снова вытянул вверх руки. – Вот как это. Вверх. В облака...

Он сморщился от напряжения мысли. Я понял, что ему трудно составлять слова в предложения. И вдруг разозлился на Иисуса. Я ему не верил. Я почти был бы не против, если бы он вел себя откровенно жестоко и деспотично, как негодяй из комиксов. Но он собрал людей, которых общество выбросило на улицу. Иисус за ними ухаживал, одевал, кормил, вернул им достоинство и счастье.

Коротышка улыбался, но глаза у него были грустными.

– Забавно, только я... я не знаю, понимаете? Я не знаю, как это...

Он вздохнул, понимая, что слова его подводят. Чувствовалось, как он печалится. Глаза у него наполнились влагой, и вдруг он взял Кейт за руку.

Она бросила на меня тревожный взгляд.

Коротышка второй рукой взял меня за руку и положил наши руки себе на голову. До сих пор помню жесткую щетку его курчавых волос и тепло кожи.

Он снова вздохнул.

– Странно. Я не знаю, кто я. Не знаю, где я. Я просто не знаю... Может, кто-то знает, как мне помочь. – Он поглядел на нас, все еще держа наши руки у себя на голове, как ребенок, который хочет, чтобы его успокоили. – Что со мной? – Он снова вздохнул. – Я потерялся. Почему потерялся? Почему?

Трудно было не растрогаться. Может быть, это была просто эмпатия. Год назад, встреть я такого человека на улице, мне стало бы его жаль. Человека, который потерялся в душевной болезни.

Но сейчас мы все потерялись. Мир стал чужим и страшным. Мы не знали, как это случилось. Мы не знали, как нам вернуться домой. Или не знали, как вернуться к равновесию нормы и к безопасности, которую когда-то принимали как должное.

Печаль прозвенела во мне долгим ударом погребального колокола.

Коротышка снова вздохнул, улыбнулся нам грустно и ушел. И я знал, что сейчас скажу Кейт. Пусть она даст мне пощечину. Пусть повернется и убежит и никогда больше не станет со мной разговаривать. Но я знал, что нашел правильные слова.

– Кейт, это звучит грубо и в лоб, но... – Я набрал побольше воздуху и прыгнул в воду. – Но я хочу... я хочу тебя.

Она поглядела на меня, и зеленые глаза стали больше. Потом она откинула с лица волосы.

– Рик Кеннеди! – Лицо ее расплылось в улыбке. – Я уж отчаялась ждать, когда ты это скажешь.

Она повернулась и пошла к отелю.

Я стоял, огорошенный настолько, что не знал, что делать дальше.

Она оглянулась, улыбнулась, протянула руку.

– Рик Кеннеди, какого черта ты стоишь столбом? – Она улыбнулась шире. – Вдвоем этим заниматься интереснее, как по-твоему?

Я взял ее за руку, и мы вместе пошли обратно к отелю.

Закрытые шторы отсекли вид из окна отеля. Исчезли офисные небоскребы, церковные шпили, мертвые верхушки деревьев, крыши домов над водами потопа. Дул ветер, шелестели осенние листья, как шуршащий у берега прибой.

Мы были одни в полусвете полудня за закрытыми шторами. Кейт лежала на постели лицом вниз. Она была обнажена. Длинные волосы лились волнами. Я не мог оторвать глаз от вытянутых ног, прекрасных ног танцовщицы.

Она положила голову на подбородок, опираясь локтями на кровать.

Когда она улыбалась, казалось, что в мире все хорошо. И я сам себе казался таким же.

Господи, да мне казалось, что и будущеевпереди есть.

– Иди сюда, – сказала она тихим и нежным голосом. – Я хочу, чтобы ты снова меня обнял.