Типа до свадьбы решили подождать, прикинь? – Мамаев расхохотался. – За столько лет девку не откупорить! Или она фригидна, или он импотент. Или она ему голову морочит… Вот на хрена, спрашивается, Витьке такое счастье? Говорят, после двадцати лет там уже не пленка, а брезент. Фиг порвешь, короче. А теперь еще и свадьбу отложили… Вот Витька намучается в тридцатник!

Как будто издалека до меня донесся хруст и звон осколков. Я с удивлением посмотрел на собственную руку и обнаружил, что бокал в моей руке, разбился, и теперь кровь темной струйкой капала на асфальт.

– Эй, ну ты чего? – спохватился Кобылкин. – Стекло, конечно, сейчас делают дерьмовое… Иди, промой и спроси у Ксюши. Она медсестра теперь, может, у нее бинты при себе…

– Ты дурак, что ли? – Мамаев фыркнул. – Раз медсестра, значит, бинты таскает? А я, если повар, все время должен носить ножи и половник?..

Я уже не слушал двух идиотов и воспользовался царапиной, чтобы уйти от них, куда подальше. Тем более, что Кобылкин не ошибся. У Ксюши и вправду нашлись при себе хоть и не бинты, но пластыри и перекись в карандаше. Она промыла мне царапину, посмотрела на свет, не остались ли осколки и заклеила.

– Ну вот, Верещагин. Как новенький. Помнишь, как ты тогда, в десятом классе, в какую-то поножовщину влез?

– Ага, до сих пор на ляжке шрам, – улыбнулся я. – Слушай, я тут про Лебедеву узнал… Правда, что у нее отца посадили, а матери с сердцем плохо?

– Не, не с сердцем. Инсульт, – Ксюша посерьезнела. – Жалко, конечно, Алинку.

Она хоть и виду не подает, но ты видел, как исхудала? Мать полулежачая, Лебедева ее на себе таскает, кормит… Даже не сиделку денег нет. Бедолага… Уж и не знаю, если так дальше пойдет… И хоть бы мужика приличного… Не в обиду Витьке, он парень хороший, но весь в науке своей. Толку. Алинка приходила ко мне, училась уколы матери ставить. Видать, совсем дела плохи…

Я не верил своим ушам. Впервые в жизни мне стало стыдно за свое поведение. Зря я докапывался до Алины там, на танцполе… Неудивительно, что она врезала мне и сбежала. Если бы мог, сам бы себе двинул сейчас по челюсти.

Поблагодарил Ксюшу, взял у нее номер Алины и отошел в укромное местечко.

Лебедева ответила не сразу, я уже успел решить, что она не станет отвечать вовсе.

Но откуда ей знать, что звоню именно я?

– Да? – раздался в трубке ее суховатый голос.

– Алин, это я.

Мне даже не пришлось представляться, она узнала сразу.

– Пошел ты! Сказала же: катись…

– Подожди, подожди, не вешай трубку. Мне тут рассказали про твои неурядицы…

– Тебя это не касается…

– Да подожди! Я серьезно. Давай я помогу. Деньгами. Адвокатом. Только скажи, что конкретно тебе нужно.

– От тебя? Ни копейки не возьму!

– Слушай, Алин, подумай спокойно. Я не тороплю. Или хочешь, возьму на работу к себе в компанию. С хорошим окладом, помогу маму твою в Москву перевезти…

– Чтобы потом ты при каждом удобном случае попрекал меня этим?! – она перешла на крик. – А потом лез под юбку? Унижал? Ставил на колени? Пошел ты, Верещагин, в самое пекло! Я никогда, слышишь? Ни-ког-да у тебя не приму ни помощи, ни денег. И не смей мне звонить!

Короткие гудки резанули слух, и я, стиснув зубы, сунул телефон в карман. Ничего не изменилось. Не для нее. Пусть всем остальным стало наплевать, кем я был.

Деньги вскружили головы бывших одноклассников. Но Алина… Нет, она до сих пор меня ненавидела. Возможно, даже еще сильнее, чем раньше. И будь я проклят, если позволю ей так со мной обращаться.

Алина

Я не перестала злиться, даже когда наступило утро. Спала плохо, постоянно просыпалась. То мне снился тот самый вечер, когда Верещагин избил Витю, то день, когда “повязали” отца, то утро, когда мать едва не разбил инсульт. Разбитой проснулась и я.

Водные процедуры с матерью, завтрак, дыхательная гимнастика… Все по отработанной схеме.

— В...стреча выпускников? — невнятно пробормотала мама, и я угадала ее вопрос.

— Все хорошо, мам, — широко улыбаясь, я натянула маску безграничного щенячьего счастья и… солгала. — Все прошло замечательно! Мы с Витей от души повеселились и развлеклись.

— А..лин, т..ты любишь его? — мамины глаза влажно заблестели.

— Витю? — вырвался вопрос.

И увидев в глазах мамы понимание, — понимание, казавшееся недоступным даже мне, — я затараторила:

— Мам, ну что за вопрос, конечно же люблю! Мы же уже сотню раз это обсуждали.

Я и замуж за него очень хочу выйти! А еще… а еще я работу нашла. Знаешь, какую здоровскую? Петька наш предложил! Сегодня как раз пойду знакомиться с коллективом. Мне так интересно!

Я говорила и говорила. Говорила и говорила. Только для того, чтобы доказать маме и самой себе, что все хорошо. Что я совсем не думала половину утра про Игоря, что вопрос про Витю поставил в тупик, что с работой пока ничего не понятно.

В одно я верила точно: я просто обязана со всем справиться. С любой трудностью.

Родители делали легким и безоблачным все мое детство, а сейчас могут положиться только на меня. И теперь моя очередь быть опорой.

— Алло, Петь, если я через час подъеду, будет удобно? — я уложила маму в кровать и вышла на кухню, чтобы поговорить.

— Да, да, Алин, жду, — поспешное бормотание на том конце и прерывистые гудки.

Через секунду смской пришел адрес заведения, куда мне предстояло направиться.

Впрочем, это было излишне. Любой местный знал, как найти "Ромашку", - в нашем городишке клуб был достопримечательностью, как в Москве ЦУМ.

Пообещав маме, что скоро вернусь, я оставила ей допотопный телефон с большими кнопками на случай экстренной связи.

До “Романо” или, как назвал это место Петя — “Ромашки”, добралась за сорок минут. Когда впервые увидела здание с затемненными стеклами и неоновой вывеской, сдрейфила. Но уже через несколько секунд напомнила себе — надо.

Иначе никак.

— Девочка, ты куда? — хмыкнул огромный шкафоподобный мужчина в облегающей черной футболке. — Клуб еще закрыт. Да и если откроется…

— Мне назначена встреча, — тихо проговорила я, смутившись. Да, не накрашена.

Да, в дешевой аляпистой ветровке, какие носят тинейджеры. Но не девочка же.

— Это с кем же? С Дед Морозом? — хохотнул секьюрити.

— Она ко мне, — в темном коридоре с необычно мягкими стенами появился Петя.

Кивнул охраннику и мне. — Алин, давай за мной.

Я послушно юркнула следом, не переставая гадать, кому придет в голову делать в коридоре клуба мягкие темные стены. Но когда увидела весь… интерьер, обомлела.

Раньше с подобным я сталкивалась только в дешевом американском кино. Просторное помещение с зеркальным потолком, перед входом нечто среднее между барной стойкой, подиумом и сценой, утыканной шестами, как мамина подушечка для шитья иголками. Красные кожаные диваны, черные до блеска отполированные столы. Все кричало о пафосе из глубоких девяностых. Словом, обстановка, которую любой дальнобойщик со всей горячностью назвал бы шикарной.

Добили пилоны, расположенные на небольших круглым островках по периметру зала, задекорированные под пальмы. У некоторых из них стояли девушки в свободных футболках и лосинах, разминались.

Стоило нам с бывшим одноклассником войти, как все взгляды тут же устремились в нашу сторону.

— Знакомьтесь, девочки, это Алина, — проговорил Петя, вполоборота разворачиваясь ко мне.

Послышались редкие смешки, а в меня вперилось сразу с десяток оценивающих взглядов. Каждый из них я ощущала физически, будто легла на коврик с гвоздями.

Но вместо того, чтобы стушеваться, распрямила спину и приподняла подбородок чуть выше. Гордость — то, что у меня не сумели отнять приставы, пришедшие по папину душу.

У Пети завибрировал телефон, он глянул на экран и засуетился.

— Так, девочки, знакомьтесь, введите ее в курс дела, я чуть позже подойду, — и уже в трубку: — Алло?

Секунда. Другая. Третья. Я глубоко вдохнула: