– Здравствуй, Леон, если мне еще позволено называть тебя по имени.

Леон посмотрел на друга, как на слабоумного, и крепко обнял его.

– Ерунды не говори. Мне и в голову прийти не могло, что ты кому-то такую кучу денег за мою смерть отвалишь – всегда был жмотом, ящик коньяка проигранного до сих пор не отдал!

У Гильдара облегченно опустились расправленные плечи, и он тоже похлопал друга по спине:

– Я уж не знаю, что говорить и думать, Леон. Вернулся в родной дом, а будто в стан к врагам незнакомым. Даже матушка смотрит на меня странно и то и дело слезу утирает. Диала писать перестала, должна была приехать давно – не приехала. Боялся, что и ты на меня, как на врага, смотреть станешь. А я тебе с пяти лет, как во дворце появился, больше, чем отцу приемному доверяю, тебе тогда четырнадцать было, и ты был мне как единственный старший брат.

«Четырнадцать? То есть, сейчас Леону двадцать девять лет всего?! Выглядит он на пяток лет старше, – удивилась Лара. – Тяжеловесные черты лица и ответственная должность, похоже, так себя во внешности проявляют. А кронпринц сейчас всей мимикой и жестами демонстрирует растерянность и непонимание происходящего. Либо он гениальный актер (что вряд ли), либо в самом деле не при чем. Мне много проходимцев, лгунов и интриганов встречать приходилось, даже демон полного доверия так и не вызвал (встреться мне только, гад этакий!), так что Гильдара временно освобождаю от своих подозрений».

Мужчины расположились в креслах у окна, Лара подумала чуток и прыгнула на колени к Гильдару: хоть и был у них конфликт раньше, но ему сейчас поддержка нужна. Принц отказываться от дружеской поддержки не стал, погладил кошку, шейку почесал. Леон улыбнулся:

– Видишь, не все о тебе плохо думают, Кошка тебя невиновным признала, а она животинка жутко умная. Ты показания того заказчика, что деньги стрелку передал, слышал? Кто, вообще, его допрашивал? Могли его во время допроса пытками заставить нужные кому-то лживые признания сделать?

– Этим делом с самого начала занималась королевская тайная сыскная служба, в ней все люди – проверенные верные сторонники Варта и подделывать показания не стали бы. На первом допросе посредника я сам присутствовал – хотел поучаствовать в поимке той сволочи, что за твою смерть заплатила.  Так этот гад-посредник, смотря мне в глаза, и сказал: «Так и так, мол, вы лично, ваше высочество, деньги мне и передали». Дальнейший допрос ничего в его показаниях не изменил – он утверждает, что это был я! Более того: он в точности описал ту одежду, что была на мне в тот вечер, когда я якобы ему деньги передал: и плащ, и сапоги, и цвет перчаток, и тип шпор на сапогах! Главное – сапоги в тот день на мне новые были, их могли только придворные видеть, и то не все и мельком: ужинал я у матушки в покоях, у нее только я, отчим и Милор вечер коротали. А на другой день я с инспекцией на юго-западные земли уехал уже в другой, более простой, походной одежде, и рассмотреть прежний мой наряд никто уже не мог – я все во дворце, в гардеробной оставил!

– То есть, лица твоего он не видел, только одежду рассмотрел. И когда ты ему якобы деньги передал?

– Вечером перед отъездом, примерно за три недели до нападения на Буртан. Лица он не видел, оно было закрыто шарфом и шапкой, так что только глаза в сумраке мерцали. Потом он долго искал надежного исполнителя и заключил с ним сделку, когда узнал о твоем решении ехать на юг. У меня есть копии его допросов, я постоянно их перечитываю, нестыковки в показаниях ищу – и не нахожу! Я все, что он о заказчике рассказывал, из всех записей выбрал и на отдельный лист переписал – показать?

Леон кивнул и взял протянутые ему листки. Кинув взгляд на кошку, широко распахнувшую свои умные зеленые глазки, он начал читать вслух. Лара слушала и все больше поражалась этим подозрительно подробным показаниям:

«В кратком пересказе это звучит совсем нелепо: к этому посреднику прямо на аллее темного парка рядом с королевским дворцом (что там делал элемент уголовного мира?!) подошел мужчина в дорогой одежде. Даже не могу определиться, в чем заключается большая странность дальнейших описаний: то ли в личном вензеле кронпринца на плаще, который «отчетливо отливал золотом в полумраке», то ли в монограмме Гильдара, вышитой на обшлагах рукавов этого мужчины, которую посредник заметил, когда он протянул мешочек с деньгами. Удивительно, что никто из кустов не кричал: «Гильдар, давай быстрее, а то на ужин к королеве-матушке опоздаешь!» Видимо, эти показания будут позже! А про сапоги вообще молчу: складывается впечатление, что золотые из мешочка высыпались в момент передачи и допрашиваемый все пятьсот монеток с земли подбирал, а заказчик их сапогами поближе подкидывал, да еще и фонариком сапожки свои подсвечивал. Но тут явно нет фонариков, как же он в сумерках смог так подробно все рассмотреть?! Все показания похожи на зазубренный наизусть детский стишок».

Леон опять озвучил мысли кошки:

– С сапогами явный перебор. У меня самый наилучший шпион не смог бы после трехминутной встречи в темноте так подробно описать собеседника. Ему эти сапоги специально подробно описали, вопрос только – кто? Кто тебя в них видел, вспоминай.

– Не помню! Это полтора месяца назад было! Я оделся, пошел в крыло к матери, поужинал в кругу семьи, вернулся в спальню – все! На нашем этаже вечером редко придворные бывают, я не помню даже, встречал ли вообще кого в тот вечер или нет. Стража тоже не помнит, выходил ли я из дворца, но я точно не выходил – я собирался в поездку и весь день после обеда провел в своих покоях, но подтвердить это никто не может. Вот если б я на балу плясал – тогда были бы свидетели.

– А слуги? – спросил Леон.

– Личного слугу я еще утром отпустил, чтоб тот с семьей время перед долгой поездкой провел, а другие слуги своими делами занимаются, строгий учет времени приходов-уходов хозяев не ведут.

– Тебе известны подозрения Варта о происхождении этих пятисот золотых? – с сочувствием посмотрел Леон на друга.

Гильдар горько усмехнулся:

– Ты про то, что я эти деньги из сундука своей невесты любимой своровал? Или от врага принял? Неужели я когда-либо вел себя как последний вор или подлец? Мне противно оправдываться, Леон. Пусть отчим думает, что хочет.

Лара обратила внимание, что Гильдар, который раньше называл короля отцом, теперь стал именовать его отчимом. Зря Варт разуверился в этом юноше – Гильдар ни в чем не виноват, и был бы прекрасным правителем для страны: порядочным и справедливым. Ну, да теперь не о том речь: надо доказательства невиновности принца искать, а тут один вариант – найти виновного и заставить его во всем признаться. Все улики против принца косвенные, показания малоубедительны, в российском суде его бы живо оправдали, но тут – средневековье, о презумпции невиновности тут слыхом не слыхивали, если даже Гильдара не обвинят открыто, то подозрений будет достаточно, чтоб жизнь парню сломать и от королевского двора навечно отлучить.  А кому это выгодно с точки зрения борьбы за власть? Королю солликийцев? При генерале Ардамасе в роли регента ему все равно ничего не светит, тогда кому? Кронпринца подставляет кто-то из картумской знати, кто-то, кто хорошо знает Гильдара, даже одежду его разглядеть спокойно может. И это наводило на мысли о Диале – деньги пропали у нее, Гильдара она знает лучше многих, могла и с личным слугой принца деловые отношения иметь или припугнуть его чем-либо, чтоб тот нужную информацию ей поставлял. Будь она в своем мире, Лара быстро бы следственный комитет на уши поставила, и Алексей Иванович с ребятами дело бы раскрутил, но тут, вооруженная лишь хвостом и четырьмя лапками и не имеющая возможности говорить языком человеческим... Эх!

Леон с Гильдаром проговорили еще час: о том, как принц довез военнопленных до столицы, о том, что их уже выкупили солликийцы, о предсказании Слепой Ведуньи, которое Леон не удосужился узнать (за что был строго отчитан Гильдаром, который наказал ему обязательно съездить к предсказательнице и все выяснить), о предложении короля жениться на Соларе (кронпринц изумился и разъярился не меньше Леона).