Не веря собственным ушам, я спросил:

– Ты и правда разрешишь мне снова увидеть твою дочь Анну, мою жену?

Нотар помрачнел.

– Не называй ее пока еще своей женой. Но можешь встретиться и поговорить с ней. Да, лучше пусть она сама изложит тебе мои условия. Анна – дочь своего отца, и я доверяю ее уму, хотя ты на какое-то время сумел покорить ее сердце.

– Благослови тебя Бог, Лука Нотар! – искренне воскликнул я. – Я ошибся в тебе и твоих намерениях. Ты, несмотря ни на что, настоящий грек.

Он смущенно улыбнулся и заявил:

– Верно. Я – настоящий грек. И надеюсь, что ты – тоже.

– Где и когда я могу с ней встретиться? – спросил я, чувствуя, что у меня перехватывает дыхание от одной только мысли об этом.

– Возьми моего коня и, если хочешь, поезжай ко мне домой прямо сейчас, – добродушно проговорил он и громко расхохотался. – По-моему, моя дочь уже несколько дней с нетерпением ждет тебя. Но я подумал, что короткая разлука пойдем вам обоим лишь на пользу и чуть-чуть охладит ваш пыл.

Мне надо было сообразить, что он держится со мной слишком любезно. Но, забыв о пушках и турках, о Влахернах и своих обязанностях, я вскочил на его вороного боевого коня и галопом помчался по городу к Мраморному морю. Пришпоривая лошадь, я громко кричал от радости. Майский день сиял вокруг меня золотом и голубизной небес, хотя стена и порт были окутаны клубами порохового дыма.

Очутившись возле благородного в своей простоте каменного дома, я и сам не помню, как привязал коня. Стремительно – словно юноша, торопящийся на первое любовное свидание – бросился я к двери, чтобы постучать в нее молотком. И только тут подумал о том, как я выгляжу, и попытался стереть с лица сажу и пыль, потом поплевал на ладонь и до блеска отчистил свой панцирь.

Мне открыл слуга в бело-синих одеждах. Но я даже не взглянул на него. Ко мне уже спешила Анна Нотар, стройная и прекрасная, с сиявшими от счастья глазами. В своей привычной обстановке она была так молода и прелестна, что я не решился заключить ее в объятия, а только смотрел на нее, не смея вздохнуть. Шея ее была обнажена, губы и брови подкрашены. От Анны исходил дивный аромат гиацинтов – как при нашей первой встрече.

– Наконец-то, – страстно прошептала женщина. Она сжала мою голову ладонями и поцеловала меня в губы. Щеки Анны пылали.

Никто не стерег ее. Никто не запирал на женской половине. Я ничего не понимал.

Анна взяла меня за руку. Этого было достаточно. Держась за руки, мы поднялись по лестнице в большой зал на верхнем этаже. За узким стрельчатым оконцем отливали серебром волны Мраморного моря.

– Конец близок, Анна, – проговорил я. – Ты не представляешь, что творится сейчас на стене. Я благодарю милосердного Господа за то, что еще раз смог увидеть тебя и заглянуть в твои глаза.

– Только заглянуть в мои глаза? – усмехнулась Анна. – И это все, о чем ты мечтаешь? Хотя я – твоя жена?

Нет, я ничего не понимал. Мне казалось, что я сплю. Может, я уже умер? Может, пушечное ядро так быстро размозжило мне голову, что душа моя все еще пребывает на этом свете, охваченная земными страстями?

– Пей, – прошептала жена моя, Анна Нотар, и протянула мне кубок, который наполнила отливающим бронзой вином. Я заметил, что по турецкому обычаю она добавила в вино амбры. Зачем она хотела разжечь мою страсть? Я и так безумно желал эту женщину.

Ее губы были для меня самым восхитительным кубком. Самым опьяняющим и прекрасным вином на свете было для меня ее тело. Но когда я хотел дотронуться до нее, она удержала меня. Зрачки ее расширились и потемнели. Она сказала:

– Нет. Еще нет. Сядь, любимый мой. Сначала нам надо поговорить.

– Не нужно никаких слов, – в горьком разочаровании взмолился я. – Не произноси ничего, свет моих очей! Все это кончится лишь ссорой и оскорблениями, и нам обоим опять будет больно. Лучше всего мы понимаем друг друга не разговаривая, а занимаясь совсем другим делом.

Глядя в пол, Анна с упреком сказала:

– Значит, ты стремишься лишь увлечь меня на ложе. И ничего более. Стало быть, тебя интересует только мое тело?

– Ты же сама того хотела, – сдавленным голосом ответил я.

Анна взглянула на меня и быстро заморгала. В ее глазах блеснули слезы.

– Возьмись наконец за ум, – воскликнула она. – Ты виделся с моим отцом. Он готов простить нас с тобой, если ты только захочешь. Впервые он разговаривал со мной как с взрослой, поделился со мной своими мыслями, подозрениями, планами. И впервые я его по-настоящему поняла. Ты тоже должен понять его. Он кое-что задумал.

Я помрачнел. Страсть моя остыла. Но Анна продолжала говорить, крепко сжимая мою испачканную руку в своих ладонях.

– Он – мой отец. А мой отец не может сделать ничего плохого. Он – самый высокопоставленный человек после императора. И если император предал свой народ и свою веру и продал город латинянам, ответственность за судьбу этого народа ложится на плечи моего отца. Обязанность Луки Нотара – прежде всего думать о жителях Константинополя, и Лука Нотар не может уклониться от выполнения своего долга, каким бы тяжким и унизительным тот ни был. Надеюсь, ты хорошо это понимаешь.

– Продолжай, – горько сказал я. – Сдается мне, что все это я уже слышал раньше…

Анна вспылила:

– Отец – не предатель. Он никогда не унизится до измены. Он – политик, который, стоя на руинах нашего города, обязан спасти все, что можно.

Она внимательно следила за мной из-под полуопущенных век. В ее глазах уже не было заметно никаких слез, хотя она усиленно моргала. Наоборот, казалось, в глубине души этот разговор льстит ее женскому тщеславию. Анна продолжала:

– После падения города я могла бы стать женой султана Мехмеда. Таким образом султан заключил бы союз с греческим народом. Мой отец был просто потрясен, когда узнал, что мой каприз поставил крест на его планах. Но я же ни о чем таком не подозревала. Он ни разу ни словом не обмолвился о своих замыслах.

– Ты действительно многое потеряла, – язвительно ввернул я. – Сначала должна была стать императрицей. Потом – одной из нескольких десятков жен будущего владыки мира. Но тебе – увы! – не повезло. Я понимаю, что ты жалеешь, но не принимай этого слишком близко к сердцу. Мне ведь недолго осталось жить. И скоро ты снова будешь свободна.