После полудня к воротам святого Романа приблизилась великолепная процессия. Турки размахивали флагами, трубили в рожки и громко требовали впустить в город султанского посла для переговоров с императором Константином. В это время турецкие пушки прекратили обстрел, а турецкие солдаты отступили в свой лагерь.

Джустиниани подозревал во всем этом какую-то военную хитрость и не хотел, чтобы посланник султана увидел, как сильно повреждена внешняя стена и как ненадежны временные укрепления. Однако император Константин поднялся на стену и узнал в посланнике своего личного друга, синопского эмира Исмаила Гамзу. Его род уже много поколений поддерживал теплые отношения с василевсами Константинополя. Но незадолго до смерти старый Мурад сумел заключить мир и с Гамзой, женив Мехмеда на его дочери. Но Константин все равно благосклонно приветствовал эмира и приказал пропустить его в город. Через дверцу в стене Гамзу ввели в Константинополь.

Едва узнав о прибытии посла, Минотто немедленно созвал совет двенадцати, велел снять часть венецианцев со стен и двинулся во главе двухсот закованных в броню воинов к нынешней резиденции императора. Джустиниани, в свою очередь, приказал выдать своим людям побольше еды и остатки вина, ходил от одного солдата к другому и говорил, грозя им кулаком:

– Смейтесь, смейтесь громче, не то я вам всем шеи сверну!

Когда Исмаил Гамза, поглаживая бороду, внимательно поглядывал по сторонам, он видел лишь хохочущих великанов в стальных доспехах; воины ели мясо, беззаботно швыряя полуобглоданные кости на землю. Император Константин протянул эмиру руку для поцелуя и посетовал, что они встречаются в столь печальных обстоятельствах.

Синопский эмир провозгласил громко и выразительно – так, чтобы его услышали и солдаты:

– Пусть день этот станет благословенным днем, ибо султан Мехмед прислал меня, чтобы предложить тебе мир на самых почетных условиях.

Генуэзцы Джустиниани разразились на это еще более громким хохотом, хотя многие из них едва держались на ногах и не плакали от изнеможения. Джустиниани, зажав между большим и указательным пальцами стилет, расхаживал за спинами солдат и украдкой покалывал в задницу каждого, кто смеялся недостаточно звонко.

Исмаил Гамза попросил императора о беседе с глазу на глаз. Василевс Константин без страха ввел его в свои апартаменты и заперся с ним в маленькой комнатке, не обратив внимания на предостережения советников. Тем временем венецианский посланник приказал своим людям окружить башню, вошел в нее во главе совета двенадцати и потребовал, чтобы императора уведомили о том, что венецианцы не потерпят никаких тайных переговоров с турками.

Василевс ответил, что не собирается принимать никаких решений за спиной своих союзников, созвал своих собственных советников и сообщил им о мирных предложениях султана. Исмаил Гамза заявил серьезным тоном:

– Для твоего собственного блага и блага твоего народа я прошу тебя принять условия султана – лучшие из всех возможных. Константинополь – в критическом положении. Защитников города мало, и они голодают. Народ доведен до отчаяния. Это – твой последний шанс. Если ты не покоришься сейчас, султан убьет всех мужчин, продаст женщин и детей в рабство и отдаст город на разграбление.

Венецианцы завопили:

– Ради Бога, не верь коварному султану. Чего стоят все его клятвы? Турки и раньше нарушали свои обещания. Что же, мы напрасно проливали кровь, а люди наши зря погибли на стенах, защищая твой трон? Нет, нет, султан колеблется, он сомневается, что может одержать победу. Иначе не пытался бы овладеть городом с помощью лживых мирных предложений.

Оскорбленный Исмаил Гамза сказал:

– Если бы у вас была хоть капля ума, вы бы сами поняли, что положение Константинополя безнадежно. Лишь из человеколюбия, желая избежать кошмара последнего штурма, султан предоставляет императору возможность беспрепятственно покинуть город, взяв с собой все свои сокровища, придворных и личную охрану. Жители, которые хотят уйти вместе с василевсом, тоже могут увезти с собой свой скарб. Тем же, кто останется, султан гарантирует жизнь и сохранность имущества. Как союзник султана император может править Мореей, а Мехмед обязуется защищать его от врагов.

Услышав это, венецианцы подняли страшный шум. Они кричали и колотили руками по щитам, чтобы заглушить слова эмира. А василевс вскинул голову и проговорил:

– Твои условия унизительны и несправедливы. Мое императорское достоинство не позволяет мне принять их, даже если бы я и мог это сделать. Но это все равно не в моих силах, поскольку ни я, ни люди, присутствующие здесь, не сумеют убедить жителей города сложить оружие. Мы все готовы умереть – и безропотно жертвуем жизнью во имя Константинополя.

Василевс грустно и брезгливо посмотрел на орущих венецианцев, которые пылко требовали сражаться до «последнего грека». У самих-то венецианцев стоят в порту большие корабли, на которых всегда можно бежать, когда стены города рухнут.

Похоже, султан был уверен, что Константинополь не примет его условий. Но из-за возни партии мира и недовольства армии затянувшейся осадой Мехмед вынужден делать и такие шаги, чтобы показать своим подданным, как непримиримы греки. Султан – только человек, и в глубине души он слаб.

Колебания Мехмеда так же трудно вынести, как мучительную тревогу и подавленность, которые царят в городе в эти дни. Султан поставил на карту все и теперь должен только победить. Иначе он падет. Он ведь борется не только с городом, но и с людьми из собственного лагеря.

Поэтому султан Мехмед в эти дни – самый одинокий человек на земле. Он более одинок, чем император Константин, уже сделавший свой выбор. И потому меня в эти дни объединяет с султаном принадлежность к некоему тайному братству. Мне не хватает Мехмеда. Я хотел бы еще раз увидеть его надменное лицо, упрямый подбородок и отливающие золотом хищные глаза. Я хотел бы поговорить с султаном, чтобы снова убедиться, что я не желаю жить в те времена, когда он и ему подобные станут править миром.