Конец близок. Ничто уже не может отвратить его. И ничто из того, что мы пережили раньше, не может сравниться с ужасом, который нам довелось испытать сегодня.

На рассвете у ворот святого Романа глазам нашим открылось зрелище, наполнившее души смертельным страхом. Всего за одну ночь туркам удалось под покровом темноты невероятно быстро, с помощью злых духов, построить гигантскую движущуюся деревянную осадную башню на самом краю рва, буквально в тридцати метрах от остатков внешней стены, на которой всю ночь работали защитники города. Никто не понимает, как это могло случиться. Эта башня, которую можно передвигать с помощью огромных деревянных катков, имеет три яруса и превосходит высотой внешнюю стену, господствуя над ней. Деревянные стены башни, которые легко поджечь, везде защищены толстым слоем верблюжьих и воловьих кож. Сами же стены – двойные, промежуток между ними заполнен землей, и пробить их не могут даже маленькие пушки. Из бойниц со свистом вылетают стрелы, а с верхнего яруса большая катапульта начала этим же утром осыпать нас громадными каменными глыбами, чтобы разрушить наши временные укрепления. Из турецкого лагеря к башне ведет пятисотметровый, прикрытый досками ров, так что солдаты могут спокойно ходить туда и обратно.

Итак, из катапульты непрерывно вылетают глыбы, свистят стрелы, а множество маленьких баллист ведут огонь по нашим шанцам и палисадам. Из отверстий, то и дело открывающихся в нижнем ярусе башни, в ров потоком извергаются камни, земля, бревна и вязанки хвороста. Когда мы, собравшись, в испуге смотрели на эту громадину, возле которой не видно было ни одного человека и которая, сотрясаясь, работала словно сама по себе, похожая на единый смертоносный механизм или живое чудовище, с грохотом открылся большой кусок среднего яруса и оттуда выдвинулась штурмовая лестница, направленная в сторону внешней стены. К счастью, расстояние было слишком большим.

Грант тоже прибыл, чтобы взглянуть на эту махину. Ничего подобного никому никогда еще не приходилось видеть. Немец на глаз определил размеры башни, запомнил их и сказал:

– Хотя все части этого сооружения турки изготовили заранее и собрали его тут потом из отдельных деталей, все равно возведение башни за одну ночь является чудом инженерного искусства и слаженности действий. Сама по себе эта штука – не новость. Осадные башни применяют с тех самых пор, как научились строить крепостные стены. Поражают лишь ее размеры: они превосходят все, о чем писали греки и римляне. И если бы не ров, турки могли бы подкатить эту махину прямо к стене и использовать как таран.

Осмотрев башню, Грант повернулся и ушел, поскольку не обнаружил в ее конструкции ничего интересного. Но Джустиниани скрипел зубами и качал головой. Его до глубины души потрясло то, что прямо у него под носом можно было возвести такую громадину да еще так, что никто ничего не заметил.

– Дождемся следующей ночи, – угрожающе шипел он. – То, что построили люди, другие люди всегда могут уничтожить.

Но гигантская башня, изрыгающая огонь, ядра, стрелы и камни и содрогающаяся от собственной чудовищной силы, кажется столь устрашающей, что генуэзцу никто не верит. Император в бессильном отчаянии проливал слезы, глядя, как многие греческие поденщики падают, сраженные каменными глыбами. Пока эта махина будет господствовать над внешней стеной, мы не сможем восстанавливать свои укрепления.

После полудня тяжелым орудиям турок удалось снести одну башню большой стены – почти напротив осадной машины. Рухнул и кусок стены, погребая под собой нескольких латинян и греков.

Пока военачальники думали и гадали, как бороться с этой, самой страшной с начала осады опасностью, Джустиниани накинулся на Нотара, требуя, чтобы тот отдал ему оба больших орудия, которые все еще стояли на портовой стене и без особого успеха время от времени обстреливали турецкие галеры, качавшиеся на волнах у противоположного берега Золотого Рога.

– Мне нужны пушки и порох, чтобы оборонять город, – кричал генуэзец, – в порту уже слишком много бесценного пороха извели впустую.

Нотар холодно ответил:

– Это мои пушки, и за порох я плачу сам. Мы пустили ко дну одну галеру и повредили множество других. Если хочешь, я буду беречь порох, но орудия в порту необходимы, чтобы не подпускать турок к берегу. Ты же сам знаешь, что стена у внутреннего порта – самое слабое место города.

Джустиниани заорал:

– Какая, к дьяволу, польза от венецианских кораблей, если они не могут справиться с турками в самом порту?! Твои возражения – это пустые отговорки и полная чушь, а в действительности ты просто хочешь ослабить оборону города в самой критической точке, какая тут есть. Не думай, что я не раскусил тебя! Твое сердце черно, как борода султана.

Император попытался примирить их.

– Ради Господа Бога, дорогие братья, не осложняйте еще больше нашего положения, затевая бесполезные распри. Оба вы печетесь лишь о благе Константинополя. Достойный Лука Нотар спас город от гибели, когда турки пытались сделать подкоп под стены. Если Нотар считает, что пушки в порту необходимы, нам надо прислушаться к этому мнению. Так обнимитесь же, братья, ибо все мы сражаемся с одним общим врагом.

Джустиниани колко ответил:

– Я готов обнять по-братски хоть самого дьявола, если он даст мне пушки и порох. А Лука Нотар не дает мне ничего.

Лука Нотар тоже не проявил ни малейшего желания обниматься с Джустиниани, а с оскорбленным видом удалился, предоставив императору и генуэзцу самим искать выход и создавшегося положения.

Но когда я понял, что конец уже близок, гордость моя смирилась. Я побежал за Нотаром, остановил его и сказал:

– Ты хотел поговорить со мной наедине. Ты что, уже забыл об этом?

К моему удивлению, он дружески улыбнулся. Положил мне руку на плечо и произнес:

– Ты запятнал честь моего рода и заставил дочь пойти против отца, Иоанн Ангел. Но сейчас – трудные времена, и мне некогда заводить с тобой тяжбы. Моя дочь очень дорога мне. Ее мольбы смягчили мое сердце. Лишь от тебя зависит, прощу ли я тебе твое латинское поведение в этой истории.