На ступеньках подъезда Крутин столкнулся со Степаном Ильичом, который держал в руке пустой полиэтиленовый пакет с рекламой «Нескафе», а в зубах мял не зажженую ещё «беломорину». — Опа! Серёга! Ты где это пропадал? — Он взмахнул пакетом, словно поприветствовал его знаменем славной армии «Нестле». — Я тебя уже несколько дней не видел.

— По работе, — туманно объяснил Крутин.

— А-а, — сразу посерьёзнел тот. — Небось про эпидемию снимали? Слушай, может, ты знаешь, как там? А то ведь толком ничего не сообщают. Марта Федоровна из шестьдесят второй, у неё племянница в областной работает, говорит, что уже триста человек богу душу отдали. Только, по-моему, брехня все это. Чего-то много больно…

— Брехня, — подтвердил Сергей. — Нету эпидемии.

— Как это нету?

— А так. Вирусы кончились.

— Да ну тебя. Я же вчера вечером телевизор смотрел, ещё ничего не передавали.

— Сегодня передадут, — пообещал Крутин.

— Точно? — обрадованно воскликнул Ильич. Папироса у него во рту прыгала вверх-вниз, чудом удерживаясь на своём месте. — Ну, слава тебе… А то меня Верка последние дни совсем замучила. Представляешь, ей кто-то сказал, что от этой инфекции хорошо помогает раствор йода с уксусной кислотой и мёдом.

Передать не могу, что за гадость! Да ещё и три раза на день! От такого ж и помереть можно. Ты мне хоть посочувствуй.

Сергей посочувствовал.

— А это правда? Насчёт эпидемии? — переспросил осторожный Степан Ильич. — Ты не шутишь? Крутин поклялся.

— Ну и хорошо. Сейчас вот за хлебом, сбегаю, приду домой и всю эту гадость в раковину… Да, ты там людоеда своего забери, а то народ боится по лестнице ходить.

Сергей вошёл в подъезд и стал подниматься наверх. Мусей учуял его ещё до того, как тот одолел первые три ступеньки, и его приветственное «на-ау!» огласило весь дом. Крутин увидел его, когда поднялся на площадку первого этажа.

Мусей нёсся к нему, задрав хвост, и со средины лестничного марша бросился Сергею на грудь, крепко уцепившись четырьмя лапами в свитер и прижавшись всем телом. Он урчал, нет, он рычал, содрогаясь от радости, тёрся о Сергея своей лобастой головой и сопе, л в ухо. Вот так, обнявшись, они и вошли в свою квартиру.

Их встретили забытые запахи покинутого дома. Крутин стоял в прихожей, и все казалось ему таким родным, привычным и одновременно очень далёким. Будто он отсутствовал здесь не четыре дня, а четыре года.

Сергей прошёл в гостиную, бросил ключи на стол, включил телевизор и медленно обошёл все комнаты, заново привыкая к старому жилищу. Мусей всюду следовал за ним, не отставая ни на шаг.

Зайдя на кухню, Сергей внезапно вспомнил, что холодильник пуст, жрать у них нечего, а Мусей вряд ли полноценно питался эти четыре дня. Да и сам Крутин неожиданно почувствовал-зверский аппетит.

— Сейчас, — сказал он Мусею, глядевшему на него снизу вверх своими жёлтыми глазищами и продолжавшему урчать, как дизель. — Сейчас возьму деньги, сбегаю в магазин, и отпразднуем возвращение.

Мусей кивнул и заурчал ещё сильнее.

Сергей вернулся в комнату, где по телевизору рекламу крылышек сменила заставка программы новостей.

— Здорово, Серёга, — раздался тихий голос за его спиной.

— Здорово, — ответил Крутин, поворачиваясь.

Женька Стрельцов сидел на корточках, привалившись спиной к дверному косяку. Остальные ребята стояли в прихожей, растворяясь в полумраке. Их фигуры были зыбки и расплывчаты. Но все они улыбались.

— Жив, — сказал Женька. — Все-таки вывернулся, везучий, черт. Ну и сыпанул ты им перцу…

— В общем-то, не столько я, как один человек, — проговорил Сергей, отвернувшись к экрану.

Там неизменно аккуратный Вячеслав Белозеров пожелал телезрителям доброго утра и приступил к изложению последних событий. Подача их, как и заведено, начиналась с наиболее значимого, переходя затем на второстепенные факты.

Сегодняшний «гвоздь» был настолько горячим, что диктора прямо распирало от желания выложить все побыстрее зрителям.

— Сегодня утром, — начал он с интригующими интонациями, — Юрий Константинович Саранов, лидер Партии народного единства, заявил о снятии своей кандидатуры в предстоящей предвыборной кампании на пост президента России.

Кроме того, он сообщил журналистам о полном прекращении политической деятельности и переносе сферы своих интересов в область экономики. Подробнее об этом будет сообщено на пресс-конференции, которая состоится сегодня в одиннадцать часов. Подобное решение одного из наиболее вероятных кандидатов на пост президента вызвало…

— Вот и все, — тихо сказал Крутин, сев от неожиданности на диван. — Мы победили. Слышите, ребята? Мы все-таки достали его. Черт! Мы убрали этого гада.

Да, Женька? Это конец.

Сергей оглянулся в сторону двери.

Но там уже никого не было.

Поезд остановился на шестом пути. Проводница Нина открыла дверь, опустила сходни и, приветливо кивнув Профессору, сказала:

— Вот и прибыли, Войцех Казимирович. До свидания! Всего вам хорошего!

— До свидания, Ниночка. Счастливого пути! — пожелал он ей, спускаясь на платформу своего родного вокзала.

Московский поезд стоял здесь двадцать минут, поэтому Нина, прихватив из купе пакет, поспешила через пути к торговым палаткам, выстроившимся на перроне.

Пассажиры тоже высыпали из вагона, часть принялась покуривать, щурясь на ярком утреннем солнышке, остальные разбежались кто куда. У вагонов уже толпились слетевшиеся к столичному поезду «мешочники» — торговки с сумками, наперебой предлагавшие всевозможную снедь, напитки и водку. Шум поднялся, как на базаре.

Профессор постоял минуту, с удовольствием прислушиваясь к этим знакомым и приятным для него звукам, затем поправил полу нового пальто из плотного драпа и направился к вокзалу, помахивая блестящей тростью из тяжёлого чёрного дерева.

Все это было приобретено в Москве, где Войцех Казимирович провёл последние тридцать шесть часов, непрерывно беседуя с высоко-и не очень поставленными официальными лицами. Местами их беседы весьма походили на допросы различных степеней пристрастия. Особенно рьяно Профессора принялись расспрашивать, когда выяснилось, что информация на дискете неполная. Войцех Казимирович объяснил им, как именно погиб второй экземпляр, и повторил всю историю от самого начала до конца не менее двух десятков раз.

Но они успокоились лишь после того, как перебрали по песчинке все, что осталось от разрушенного жилья Шурика, а главным образом, после того, как обнаружили то, что интересовало их больше всего на первой дискете. Впрямую, конечно, Профессору об этом не сообщили, но догадаться было несложно.

Да и две трети из украденных денег содержались на счетах, которые были указаны на первой дискете. Поэтому они могли считать, что достигли успеха.

Эта их победа, или то, что тщательная проверка подтвердила все сказанное Войцехом Казимировичем, а может, и другие, неизвестные ему факторы привели к тому, что в конце концов Профессора все-таки отпустили, проведя строгий инструктаж и взяв подписку про неразглашение сведений о произошедших событиях.

Цепочка этих воспоминаний прервалась с появлением первого знакомого лица, увиденного Профессором в вокзальной толчее. Навстречу ему из-за группы сцепщиков, возившихся возле дополнительного 164-го на Одессу, вынырнул Зося с четырьмя буханками хлеба, которые он прижимал к пышной, почти женской груди.

Пробегая мимо, Зося окинул Войцеха Казимировича рассеянным взглядом, затем затормозил, уставившись во все глаза, и всплеснул руками, чуть не рассыпав свою ношу по всей платформе:

— Войтек? Ах, иттит-т твою мать! Профессор!

— Добрый день, Степан Антонович, — поздоровался Войцех Казимирович.

— Ну наконец-то. А то все ваши уже вернулись, а тебя нет и нет. И, главное, никто толком не знает. А ты откуда? С московского?

Профессор кивнул. Зося многозначительно закатил глаза и кивнул в ответ. — Ну, и как там? — неопределённо спросил он.