Во всей этой ситуации я видел один бесспорный плюс: похоже, насчёт надёжности моего укрытия можно было больше не беспокоиться. Впрочем, его сполна компенсировало то, что теперь мне не оставалось ничего, кроме как надеяться на приход хозяина, при условии, что он вообще объявится. Конечно, кто-нибудь посторонний мог бы случайно набрести на мельницу, как это вышло со мной, но я сомневался, что у него получится меня выпустить.

В ожидании спасения я принялся заново исследовать каждый квадратный сантиметр жилища: изучал составленную на столике посуду, проверял засыпанную дыру в стене, перебирал игрушки. Не трогал я до сих пор только сундук, практически такой же обветшалый, как и сам дом — всё остальное вроде как лежало на виду, а если бы я заглянул в него, это было бы всё равно, что рыться в чужих вещах. Однако я всё же попробовал вытащить эту окованную железом громадину на середину помещения, полагая, что с неё смогу забраться на балки и через крышу покинуть западню, в которую так глупо угодил. Ну, или, по крайней мере, снять оттуда подвешенный фонарь, так и продолжавший гореть, вопреки тому, что топливо давно должно было закончиться — вдруг пригодится.

Не получилось ни того, ни другого.

Прекратив самостоятельные старания выбраться, я мерил комнату шагами, из угла в угол. Очень быстро меня самого это стало раздражать, и я уселся на верстак. На глаза мне попались вырезанные из дерева фигурки, и чтобы чем-то занять руки и успокоить нервы, я взялся за резец и начал вырезать что-то наподобие ещё одной статуэтки. Надо думать, вернувшийся хозяин не обрадуется испорченной заготовке, но так хоть время скоротаю. Да и потом, в голове у меня вместо воспоминаний о предыдущей жизни по-прежнему царил вакуум, и чем больше я экспериментирую, тем больше шансов что-нибудь о ней вспомнить. Полезным могло оказаться что угодно. Вдруг я тоже при жизни был мастером-кукольником?

Первый блин ожидаемо получился комом. Вышедшую, примерно через час мучений, из-под моих пальцев поделку язык не поворачивался назвать не то что человеческой, а хоть какой-нибудь фигуркой — сказывался недостаток опыта. Скорее она походила на… изуродованную деревяшку. Причём, весьма неумело изуродованную. Я отложил её и приступил ко второй, но и она в итоге не особо отличалась. Улучшения стали заметны только после полудюжины загубленных брусков — теперь можно было уверенно различить, где у завершённой «куклы» верх, а где низ. Звучит, правда, не слишком-то впечатляюще, но для меня и это явно был значительный прогресс. Похоже, кукольником я всё же не был.

Меня немного тревожило, что я с такой скоростью гроблю материалы, которые, наверное, не так просто раздобыть здесь, посреди голого поля, но заметив, что меньше заготовок как будто и не становится, я успокоился. Тем более, успехи продолжались — мне постепенно начали удаваться крупные детали одежды, а потом и те, что помельче. Кривоватые вырезы на месте глаз, неестественно вывернутые ноги и квадратные волосы всё ещё трудно было принять за произведение искусства, но по сравнению с самой первой попыткой я значительно поднаторел. И чем дальше, тем больше мои творения приобретали черты настоящего человека.

Наконец, спустя десятки неудач, у меня получилось что-то, хотя бы слегка похожее на разбросанные по полу образцы. Разумеется, мой шедевр до них всё ещё не дотягивал, но я и без того уже определённо прыгнул выше головы, и можно было притормозить и передохнуть.

— Поприветствуйте Страшилище! — Торжественно провозгласил я статуэткам, любуясь результатом собственной работы. Повертев куклу, я поставил её на столешницу, рядом с собой. И как только она коснулась твёрдой поверхности, с ней что-то начало происходить.

Идущий от фонаря свет усилился — или же засветилась сама игрушка, изнутри. Так или иначе, её стало лучше видно. Её очертания медленно менялись, как у воска в огне, но лицо не просто оплывало, а перетекало из той формы, что ему придал я, во что-то иное. Это длилось около минуты, в течение которой я, боясь пошевелиться или моргнуть, неотрывно наблюдал. Когда всё закончилось и странное сияние погасло, я дрожащей рукой поднял свою поделку.

Человека, в которого она превратилась, я узнал сразу же — это был я. То же самое лицо, что смотрело на меня из зеркала, тот же большой нос, всё то же самое, вплоть до мельчайших штрихов. Это, безо всяких сомнений, был я, и теперь моё изображение было таким же подробным, как и все другие фигурки, найденные на старой мельнице.

Одновременно с этим я услышал что-то позади, там, где находилась дверь. Точнее, не услышал, а ощутил — едва уловимое чувство, когда ключ бесшумно поворачивается в замке. Я оглянулся. Распахнутая настежь дверь покачивалась на петлях, за ней распростёрлась всё та же бездна бесконечного поля, погружённого в сумрак. Я бросился наружу, а затем дальше, прочь от этого места. Того, как за моей спиной с хлопком потух фонарь и снова захлопнулась дверь, я уже не видел. Темнота укутала сотни оставшихся внутри кукол, слишком похожих на людей.

Я торопливо шагал в сторону от мельницы, которая, как и следовало ожидать, пропала из виду раньше, чем я успел преодолеть сотню шагов. Но всё равно она в любое мгновение могла опять возникнуть из темноты прямо передо мной, поэтому я и не думал замедляться — тем более, идти почему-то стало легче, и я спешил, как мог. Уже сейчас, на ходу, в голову мне пришло, что статуэтку, принявшую мой облик, не было бы лишним захватить с собой, чтобы позже попробовать разобраться, что это за штука и что там вообще произошло. Но во время бегства мне было не до этого, а теперь бы я туда ни за что не вернулся. И это была не единственная запоздалая мысль: я вспомнил слова Курильщика о том, что тут «всякое случается» — значит, у меня в кармане могли найтись не только сигареты, но и что-нибудь, что помогло бы выбраться с запертой мельницы. Однако и это уже не играло никакой роли.

Дорога продолжала забираться вверх, и я, взволнованный и напуганный, как-то упустил момент, когда холмистая равнина превратилась в самые настоящие предгорья. Ветер понемногу стихал, трава редела, и её заросли больше не казались бескрайними, хотя их граница по-прежнему пряталась где-то за горизонтом.

И только окружающий мрак ничуть не поменялся. Я всё так же периодически замечал расплывчатые силуэты, успевающие испариться в темноте за доли секунды, но не такие, как прежде — до того я мог поклясться, что вижу таких же людей, как я; в этих же тенях, что на периферии зрения появлялись и тотчас же таяли в воздухе, было что-то пугающее. То есть, конечно, здесь много от чего мурашки по коже бежали, но от них особенно. Как если бы на аттракционе с поездом-призраком, где вдоль стен выстроены механические скелеты, привидения и вампиры, вы бы натолкнулись на реального монстра, во плоти и крови. Возможно, правда, дело всё же было в том, что после мельницы я до сих пор оставался на взводе.

Самым страшным казались даже не сами тени, а то, как они себя вели. Одна из них не стала исчезать сразу. Когда я её увидел, она стояла, не шелохнувшись, в паре десятков метров от меня и, как мне почудилось, смотрела в мою сторону, хотя я и не смог бы разобрать, где у неё глаза, а где затылок. Я, в свою очередь, вытаращился на неё, не понимая, человек ли это, вроде меня или Курильщика, или фантом, который растворится, едва я отвернусь. Колебался я, без преувеличений, минуты три-четыре, пока не убедился, что пропадать незнакомец не собирается, и только после этого решился приблизиться. Я двинулся вперёд, к нему. И в тот же миг, до того, как я пошевелился, он сгинул, точно сквозь землю провалился. В глазах ещё несколько секунд держался отпечаток его контура, постепенно угасающий. Я, подождав, продолжил путь.

Пошёл снег. В воздухе затанцевали редкие снежинки, грозившие вскоре обернуться лёгким, но всё же снегопадом. По большому счёту их сдувало вниз по склону, но часть ухитрялась осесть у меня на плечах или волосах и растаять до того, как я успевал их стряхнуть, а капли собирались в ручейки и текли мне за шиворот. Подъём становился всё круче, я всё чаще спотыкался и падал.