– Должен.
Вилхо не желал думать о Янгаре.
И вообще думать.
Он хотел и дальше наслаждаться покоем. И упал бы на подушки, забывшись нервным сном, когда б не тяжесть чаши в руках и гнев, что вяло шевельнулся от слов жены.
– Значит… – Пиркко на мгновение прикусила губу, и брови ее сошлись над переносицей. – Значит, верно говорят, что Янгхаар Каапо проявил неуважение к тебе?
Она укоризненно покачала головой, и зазвенели золотые цепочки, скреплявшие темные волосы Пиркко. Гневно сверкнули алмазы ее ожерелья.
Вилхо вздохнул и чашу сунул в руки раба.
– Я сам позволил ему уйти, – сказал кёниг, приподнимаясь на локте. Собственное тело за последние дни отяжелело. Ноги стали опухать, и кровяные жилы выползли под самую кожу. Они сделались темны, и даже ежедневные кровопускания, от которых оставались длинные саднящие раны, не помогали.
И эта боль смешалась с раздражением.
Снова Янгар.
Ушел? Пускай. Но зачем вернулся? Что ему, сбежавшему от своего кёнига, понадобилось в Оленьем городе? И отчего – права Пиркко-птичка – не появился он во дворце? Не поклонился, не прислал подарка, словно и вправду презрение выражал.
А ведь так и подумают.
Решат, что ослабели руки Вилхо, не способны более удерживать собственный меч.
Осадить надобно Янгара.
– Ты должен поговорить с ним. – Пиркко прижала руки к груди. Тоненькие пальчики, унизанные драгоценными перстнями, легли на ожерелье, золото с золотом слилось. – Объяснить, что неправильно поступать так, как поступает он, что Янгар подает дурной пример…
Сегодня он отвернулся от кёнига, а что будет завтра?
Не дремлют Золотые рода и, только покажи слабину, ударят по подножию трона, желая одного – избавиться от власти того, кого втайне презирают.
– Я не желаю ему зла, – коснувшись поредевших волос мужа, сказала Пиркко. От нее хорошо пахло, и кёниг смежил веки, позволяя себе насладиться недолгой этой лаской. – Но я беспокоюсь о том, что скажут про тебя, мой муж.
Сам поднялся Вилхо с постели. И новый кубок, поданный супругой, одним глотком осушил. Странная тревога грызла его изнутри.
Презирают.
И ненавидят.
Не обманет хитрое устройство золотого трона тех, кто видел изнанку дворцовой жизни. И сколько найдется их, кто поддержит Янгара, если вдруг решит он бунтовать? Не из любви к нему, но из желания пошатнуть власть Вилхо, а то и вовсе лишить его короны.
Не Янгару отдадут. Он глуп – думает, что сумеет удержаться наверху? Нет, используют, а после и от него избавятся.
Первым надо ударить. Кому нужен меч, который перестал разить и отказался от руки, его кормившей?
– Не волнуйся, мой дорогой супруг, – сказала Пиркко, глядя на мужа снизу вверх. И синие ее глаза были подобны омутам. Смотрел в них Вилхо и не находил сил взгляд отвести. – Есть рядом с тобой верные люди… мой отец…
Голос ее доносился словно бы издалека, и каждое произнесенное слово правильным казалось.
Тридуба ненавидит Янгара. Надо лишь позволить Ерхо Ину нанести удар.
Страх отступил, но вино вдруг показалось кислым, и желудок будто окаменел. Охнул Вилхо, пошатнулся, упал бы, если бы не расторопные рабы. Подхватив кёнига, бережно уложили его на меховые покрывала. И Пиркко вытерла пот, проступивший на лбу.
– Позволь, – она поцеловала унизанную перстнями руку, – позволь тебе помочь.
Смуглолицый лекарь, привезенный Ерхо Ину, пришел с медным тазом и острым ножом, который он, от заразы избавляя, прокалил над свечой. Ловко закатал лекарь рукав роскошного халата и, примерившись, провел по вене. Хлынула черная дурная кровь. Загудело в висках. И Вилхо благодарно вздохнул, когда на лоб легла мягкая, смоченная в душистом уксусе тряпка.
– Прости. – Пиркко-птичка поспешила подать банку, в которой дожидались своего часа крупные пиявки. Их лекарь ставил на грудь, чтобы облегчить дыхание. – Мне не следовало волновать тебя этими разговорами.
– Янгхаар…
– Никуда от тебя не денется, муж мой.
Лекарь вылавливал пиявок руками, и они вертелись, норовя высвободиться из цепких смуглых пальцев.
– Он за все ответит, – шепотом произнесла Пиркко, и кёниг благодарно смежил веки.
Хорошая у него жена.
Заботливая.
К Янгару вернулись сны.
В них извивались кольца Великого Полоза, и чешуя его сияла всеми оттенками черноты. Была она тверда, словно камень, а живое золото растекалось по ней удивительными узорами. Полоз поднимал ромбовидную голову, смотрел в глаза, и раздвоенный змеиный язык касался лица Янгара. Из приоткрытой пасти доносилось шипение.
И кольца обвивали Янгара.
Одно за другим.
Еще немного – и сдавят, ломая кости. Мертвые глаза Великого Полоза, подернутые пленкой третьего века, заглядывали в душу, пытаясь уловить хотя бы тень страха. Но не боялся Янгар.
И кольца разжимались.
– Подскажи, как мне быть? – спросил Янгар однажды. – Я должен отомстить, но я связан клятвой, которую сам же принес. И вряд ли у меня выйдет освободиться от нее.
Полоз отвернулся.
– Нарушить свое слово? От такого, как я, не ждут верности.
Кольца сжались, выдавливая дыхание.
– Невозможно. Как и невозможно простить. Я не смогу жить, зная, что и они живы.
Разжались. И Великий Полоз, коснувшись груди Янгара, легонько толкнул. Упасть же не позволил, поддержал. Пасть его была розовой, гладкой. И парой сабель в ней – белые зубы. Они выдвигались медленно, и Янгар зачарованно смотрел, как набухают на остриях этих сабель капли яда.
Полоз по-прежнему смотрел в душу.
Укус был стремителен. И боль пронзила все тело Янгара. Он пытался сдержать крик, но не сумел. И в бреду, в жару скатился с постели.
В крови бурлило пламя. Темное, подземное.
Дареное.
И на груди алело пятно.
Янгар прикоснулся к нему и скривился от боли. Краснота расползалась, но жар, странное дело, стихал. Пальцы дергало. Мучила жажда, и Янгар не без труда поднял кувшин с водой. Вкуса он не ощутил, выпил все, до капли, но жажда осталась.
Что произошло?
Великий Полоз признал своего потомка?
К утру краснота прошла. И боль тоже, на плече же осталось круглое черное пятно, похожее на свернувшуюся кольцом змею.
– Я сделаю то, что должен. – Янгар накрыл метку ладонью.
Полоз не отозвался.
– Не ходи. – Кейсо не знал покоя с того момента, как Янгар вернулся в Олений город. Каам чуял беду, отвести которую нельзя. И все же пытался остановить.
Судьба смеялась: давным-давно выпрядены нити. И не в силах переменить рисунок их человек, даже такой, который поднимался на вершину затерянной горы и, преклонив колени, смотрел в озеро, искал в слезах тумана истину.
Но все же остался он человеком.
А судьба – судьбой.
И тем же вечером она явилась за Янгаром.
Несли рабы яркий паланкин, и северные ветра, любуясь, трогали шелковые покровы, гладили меха, румянили щеки гостьи. Ночь набросила на волосы ее серебряную сеть, звездами горели в ней алмазы.
– Если у тебя есть хоть капля благоразумия, – произнес Кейсо, глядя, как рассыпается по двору охрана кейне и опускаются рабы на колени, – ты не станешь разговаривать с ней.
Белые меха скользили, заметая след кейне Пиркко. И каам добавил:
– Или хотя бы слушать не станешь.
И Янгхаар кивнул: эта женщина была хороша, но…
Но в лесу, в Белой башне, которая сменила имя, его ждала маленькая медведица.
Янгхаар Каапо вышел навстречу гостье, и та одарила его улыбкой.
– Я пришла говорить с тобой, – сказала кейне Пиркко и подала руку. – Пустишь ли меня в свой дом?
– Это не мой дом.
Янгар смотрел в лицо дочери Ину, которая должна была стать его женой.
Красива ли Пиркко?
Безусловно. Невысокая, гладкая, с шеей длинной и белой, прикрытой чешуей золотых ожерелий. Округло лицо. Нежен румянец на щеках. Губы подрисованы алой краской, и черным углем подведены узкие глаза.