– Расскажи.

– Лучше ты расскажи. – В темных глазах была тоска. – И объясни, почему мне сейчас так…

– Плохо?

– Да.

Золотая чеканная цепочка с застежкой в виде змеиной головы обвивала запястье Янгара.

– Я ведь убивал. Много. Никогда не задумывался, кого и зачем. На арене… или Хазмат… Он заслужил, скотина. Или потом, когда с пустынниками связался. Никого ведь не жалели, и пытать приходилось.

– И тебе было все равно?

– Да.

Темные волосы Янгара слиплись. И чужая кровь, смешанная с пеплом, подсыхала, превращаясь в бурую пленку, словно чешую.

– Этот человек заслужил то, что я с ним сделал, – упрямо повторил Янгхаар Каапо, глядя в чашу с вином, будто на дне ее надеялся отыскать ответ. – Но тогда скажи, почему я чувствую себя тварью?

Кейсо сдавил хрупкие виски и, заставив запрокинуть голову, заглянул в глаза:

– Потому что ты начал превращаться в человека. Душа очнулась.

– Лучше бы дальше спала.

– Ты и вправду этого хочешь?

Янгхаар накренил чашу, позволяя вину подобраться к самому ее краю.

– Нет, – наконец ответил он. – Расскажи о себе, Кейсо, отказавшийся от имени и рода. Расскажи, и я успокоюсь, поверив, что все делаю верно. Или, напротив, ошибаюсь. Но ты сам говорил, что только мертвецы не совершают ошибок.

– Я уже рассказывал.

– О храме, – кивнул Янгхаар. – Но не о том, почему ты пришел в него.

– Потому что слышал, что там можно найти себя.

В озере божественных слез.

Одолеть семь тысяч ступеней и оказаться во дворе, который стерегут ледяные драконы. Замереть меж створок открытой двери, осознав собственную ничтожность. И шагнуть в темноту, разрезанную светом сотен свечей.

– Нашел? – Янгар вновь наполнил чашу вином.

– Нет.

Кейсо ждал чуда. Людям свойственно надеяться на помощь свыше.

– Озеро – это всего-навсего озеро. Не важно, кто наполнил его водой – родники, дожди или светлая богиня. Вода прозрачная, это да…

Отражение плыло и вздрагивало. И Кейсо смотрел в глаза себе же. Долго смотрел…

Увидел себя.

Ужаснулся.

Хотел сбежать, но силы вдруг оставили.

И, упав на колени, Кейсо наполнял слезами слюдяную чашу чудесного озера. Только об этом он не расскажет: у каждого свой путь.

И боль своя.

– Когда-то у меня был дом. – Кейсо поднял кувшин, в котором вина осталось меньше трети. Для разговора хватит. – И братья были. И невеста.

– Красивая?

– Для меня не было женщины краше. Она была высокой, ладной, когда шла, все оборачивались вслед. Волосы – чистое золото. И глаза карие, как… как вишня спелая.

Нежный овал лица, легкие солнечные краски.

Походка неторопливая, мягкая. Покачиваются бедра, идет крупными складками расшитая ткань юбки, ласкает лодыжки. Скользит коса, змеею вьются шелковые ленты.

Хороша Ингеборген, дочь бортника, многие смотрят ей вслед.

– Но вот беда… – Кейсо пил вино из широкого горла, и струйки стекали по подбородку, по шее, марали синий шелк нового халата. – Моя невеста меня не любила. Правда, я об этом не знал. Она ведь приняла от меня чашу и гребень, отдарившись иглой.

– Ваш обычай? – Пальцы Янгара раздирали щеку, на которой уже подсохла кровь. И бурые чешуйки летели на измаранный ковер.

– Наш… Я не знал, что отец заставил ее принять мои подарки. Я ведь сын князя – старший, наследник. И ему было приятно думать, что дочь его станет княжной. Наверное, если бы я был чуть более внимателен, я бы понял, что ее сердце отдано другому. Но я не видел ничего, кроме ее красоты. И спешил свадьбу сыграть.

Вина было мало. И горчило оно, как слезы из того потерянного озера, в котором Кейсо увидел, во что он превратился.

– По нашему обычаю, жених должен добыть зверя, такого зверя, чтобы всем было ясно: он славный охотник. Кабана или медведя. А я решил, что моя Ингеборген достойна большего. Я вышел на турий след.

– Тура тяжело убивать. У него шкура толстая. – Янгар потрогал ребра. – И свирепый. Пятерых затоптал. Давно.

Его воспоминания были другими. В них Лесной Хозяин был просто зверем, одним из многих, которые умирали на потеху толпе.

– Но ты добыл?

– Добыл. – Старые шрамы Кейсо заныли, напоминая о той давней схватке. – Только и он меня…

– Сильно?

– Хребет хрустнул. Думали, что не выживу. А если выживу, то на ноги встать не сумею.

Выжил, хотя и долго метался на нити, соединявшей два мира. А потом еще дольше лежал неподвижною колодой, кляня богов за такую судьбу.

– И оказалось, что дом остался, семья осталась, но… не быть мне наследником. Кому нужен князь, неспособный ложку ко рту поднести? И кому нужен муж, который не защитит, не накормит, детей не подарит?

Так сказала Ингеборген, и в словах ее была горькая правда.

Янгар слушает увлеченно.

Ребенок еще, пусть и зим разменял прилично. Недожил, недоиграл, и теперь душа, очнувшись, желает получить то, что было утеряно.

– Я попросил у нее год. Не хотел терять надежды. И сказал, что если не одолею болезнь, то отпущу ее. Но я сумел заставить руки слушаться. На ноги встал. Все сказали, что это чудо, за которое я должен богов благодарить. Вот только мало его оказалась. Моя невеста вышла замуж за моего брата. Сказала, что любит его, что всегда любила. А он принял ее любовь. И все вокруг тоже.

Янгар тряхнул головой.

– Неправильно это.

– Я тоже так решил. – Кейсо вспомнил, как тяжело ему дался тот первый шаг, когда пришлось оторвать руки от печи. Одеревеневшие ноги. Спину слабую, которая, казалось, вот-вот переломится под его весом. И руки дрожащие.

Шаг… и безумная хмельная радость: вышло.

Только мало этого оказалось.

Все равно калека.

И к чему девку неволить? Сердцу ведь не прикажешь, как сказал отец, взгляд отводя.

Кейсо пытался приказать, честно, давил зависть и злость, улыбался, желал счастья молодым, но внутри зрело дурное. Ярость, не слепая, как у мальчишки, но вполне себе зрячая, копилась день ото дня, подстегивая. И шептала она: вот брат, который предал. И невеста продажная.

И все вокруг от тебя отвернулись, сочувствуя, но не делая ничего, чтобы остановить.

Да и не верили они, что жив будет Кейсо.

Похоронили.

– Я убил своего брата, малыш. Выждал время. Окреп. И вызвал его на поединок. Убил, хотя мог бы оставить живым. Он проиграл, потому как до последнего не верил, что я хочу его смерти.

Хруст костей. И скрип лезвия, что пробивает кожу, входит в плоть.

– Я забрал его жену. Думал, она поймет, как сильно я люблю ее. А она меня прокляла. И проклинала каждый день… и ночь тоже. Ее красота ушла, как вода в песок.

Янгар хмурится и раздирает предплечья, очищая кожу от чужой крови.

– Моя семья от меня отвернулась. И вышло, что не стало у меня дома. Не стало семьи. Невеста же… Лучше бы никогда ее не было. Или меня? Однажды я проснулся и понял, что вот-вот задохнусь, не от ее ненависти, но от своей ярости, которая меня не оставила.

– И ты пошел в храм?

– Сначала просто ушел. Бродил среди людей, искал… Сам не знаю, чего искал. И однажды услышал о храме в горах. Ненависть сжигает, малыш.

Янгар кивнул и, протянув измаранные кровью ладони, попросил:

– Научи перестать ненавидеть.

Этого Кейсо не мог.

Зима-пряха растеряла белоснежную шерсть небесных овец. Снежинки кружились в воздухе, и я, радуясь, что могу ощущать холод, ловила их на ладони.

Пальцы посинели и губы тоже, но мне было хорошо: отступили кошмары, а в душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем. Однажды вновь наступит лето, я скину рыжую медвежью шкуру, и тогда…

Не знаю, что будет, но непременно что-то хорошее. И я смеялась, а ветер играл на обледенелых струнах ветвей.

Ты жива, Аану! Снова жива!

Всадника я увидела издали и с трудом удержалась, чтобы не броситься навстречу. Янгар?