Странно, но в Англии той поры, с ее образцовым сельским хозяйством, сборщики королевских податей безоговорочно верили опросам. И все сомнения толковали в пользу хозяев владений. Полагаете, формализм, равнодушие,  халатное отношение к службе? И будете абсолютно правы. Не мог российский чиновник допустить подобного разгильдяйства при исполнении казенной надобности. Врешь брат, от ответственности не уйдешь! Всех на чисту воду выведем... Не вывели.

       Несколько столетий спустя, ученый дьяк и сведущий географ Василий Васильевич Крестинин попытался понять, что же все-таки в Московской Руси называлось «доброй», «средней» и «худой» почвами.  Обошел родной Двинский край. Расспросил по-доброму. И выяснилось.  В «народном реестре» даже «худая земля» представлена аж шестью видами: «камениста и песчата», «мокровата», «болотиста», «болото», «боровата», «ржавцы». На современном языке: почвы ледниковых морен, переувлажненные, торфянистые, торфяные, подзолы, железистые подзолы.

      Бытовали и более изощренные деления. В тех же двинских волостях различали два вида полей: ячменные и ржанные. Вот, вроде бы, и ответ на хитрый вопрос, из трактата Катона Старшего: «Что какая земля любит?» Все так, только  речь шла не о землях, а о полях. А любое поле – прежде всего сочетание самых разнообразных условий. Улавливаете разницу? Это скорее то, что русский агроном Иван Николаевич Клинген называл «сельскохозяйственным зрением».

       Яркие и образные названия «бесплодных» северных почв, умение вызнать, что на каком поле сеять, навели Крестинина на грустные мысли. Не дооценили в России народный опыт, знания. Да и деньги, «без счета потраченные на чиновный люд, жаль. Все одно, их грамотки и бумаги годились лишь на корм мышам». Третий Рим оказался точной, но многократно увеличенной копией Рима Второго.

        Подобно ему, новая империя, сметая все на своем пути, стремилась на Восток. Новые людские волны хлынули за Урал. Российское богатство стало прирастать сибирскими мехами, нерченским серебром и, конечно же, плодородными землями. 

       Рассказы бывалых людей волновали воображение неудачливых воевод, обедневших бояр, жаждавших отличиться дворян. Но что пустые слова? Лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать. И первопроходцы стали «подтверждать» диковинные истории не менее волнующими воображение чертежами и рисунками. Не всегда их творения, украшенные «Юпитерами» и «Бореями», «Вулканами» и «Нептунами», отличались правдивостью. Но дороги, села, реки, леса, изображенные на них, и «записки о черных местах, изобильных травой» случалось и соотвествовали действительности.

      Все сведения стекались в Тобольский приказ. В небольшую крепостицу на реке Тобол. В семнадцатом столетии здесь расположилась база бесчисленных экспедиций, снаряжавшихся, как «по государеву повелению», так и по личной инициативе какого-нибудь авантюриста, желавшего быстро обогатиться. Верховодил в этом «Ревущем стане» стольник и воевода Петр Годунов.

       В Тобольске о нем ходили самые невероятные слухи. «Сказывали, - писал безвестный летописец, - будто Годунов ведался с Нечистым и будто Нечистый указывал ему богатые рудой и хлебные земли, помогал распознать, где враль, а где подлинный человек». Сейчас трудно судить откуда эти способности у Годунова, но то, что ему везло во всех начинаниях – несомненно.

        Самой известной его работой считается «Чертеж Сибири», что «сбиран в Тобольску за свидетельством всяких чинов, людей, сибирских городах и острогах, хто где бывал и урочища, и дороги, и земли знают подлинно».

  Почвы на «Чертеже» специально не выделялись. О них можно было судить по пометкам и запискам, приложенным к карте: «меж тех земель песку много, травы мало и колодези многие»- примитивные почвы песчанной пустыни; «земля солоновата, а леса на ней нет» - степи с пятнами солончаков; «пашни изобильные хлебами черностью в два локтя» - сибирские черноземы.   

       Годунов не только возглавлял приказ. Он организовал ... школу для чиновнего люда. Школу, где учили «рисованию чертежей отменных, распознанию руд и земель пахотных». Воевода не терпел недорослей. А потому и не избежал оговора, был «...закован в железа и отправлен на дознание в столицу». Откуда не вернулся.

      Его приемник, Семен Ремизов, и автор атласа «Чертежная книга Сибири»,

 вспоминал: «Мои поиски имели успех, благодаря ученикам Годуновам, служителям исправным и в земле просвещеным».

      А поиски Семена Ульяновича простирались далеко. Вплоть до пустыни Гоби, где «...меж  Китайским государством и Тангутской землею пещанная пустыня..., а то пустынное место к самой Восточной Индии лежит». Привлекала Ремизова и Даурия с ее «степными пахотами, добрыми хлебородными землями, черностью в человеческий пояс».

     В конце семнадцатого столетия страсти вокруг Тобольска улеглись. Он уже не форпост империи, а тихий провинциальный городок. Весь люд с неспокойной душой в который раз ушел искать привольную и сытую жизнь, «где землепашец не знает трудов тяжких, где родится много хлеба и винограда».  Ушли и те, кто поверил сказаниям о богатых монастырях и святых старцах, о мифическом «граде Беловодье»,  «Запретной Стране», «Стране Белых Вод и Высоких Гор», «Стране Светлых Духов», «Стране Живого Огня», «Стране Живых Богов», «Стране Чудес»... Русь двинулась на Восток...

       Покои короля Франции, Генриха Третьего, всегда пустовавшие и молчаливые, в один из октябрьских вечеров 1588 года являли собой совершенно противоположную картину. Меланхоличный, чуждый грубости повелитель пребывал в гневе. Он метал громы и молнии на головы немногочисленных приближенных, клялся покончить с засильем партии Гизов, покарать ненавистные «черные мантии». Судейских чиновников, заседавших в городской ратуше.

       Приступ слепой ярости, охвативший его, тем более удивлял придворных, что причиной послужило решение Парижского суда о заточении в Бастилию некого простолюдина, керамиста Бернара Палисси.

       Впрочем, шум в Тюльерийском дворце вскоре стих. Угрозы как-то незаметно сменились жалобами и причитаниями. А затем, как и все слабохарактерные люди, король решил, для «очищения совести», ограничиться визитом к узнику. А заодно и попытаться уговорить бедолагу отречься от убеждений, за которые тот, собственно, и очутился за решеткой.

       Столь неожиданный гость в Бастилии стал причиной немалого переполоха. Еще бы, монарх пришел навестить ремесленника! Неслыханная милость! Но, обстоятельства требовали пренебречь условностями. Керамист хорошо потрудился во славу Марии Медичи. И, если убедить его покаяться в содеянном, то кто знает, что он сумеет еще изобрести, и чем возвысить нынешнего правителя.

      Приняв сокрушенный вид, царственный утешитель вошел в полутемную камеру.

      «Мой друг,- обратился он к узнику, - ты служил моей матери и мне в течение сорока пяти лет. Мы игнорировали твою приверженность к религии, преследуемой огнем и мечом. Но теперь я до такой степени завишу от партии Гизов, а также от воли моего народа, что вынужден предоставить тебя злобе врагов, и если ты не отречешься, то будешь безжалостно сожжен на костре».

     «Ваше величество, - ответил Палисси,- я рад пожертвовать жизнью, отстаивая убеждения. В свое время, Вы изволили говорить, будто жалеете меня. Теперь же моя очередь сострадать Вам. Слова «я завишу» не должны исходить из уст короля. Ничего подобного не может случиться со мной. Ни Ваши Гизы, ни Ваш народ не могут превратить меня в раба. Ведь я не боюсь смерти».