На подводной косе суетится мелкая рыбешка; запрыгали чебаки — их, наверное, перепугала щука. По реке побежали слабые круги.

Слева от стана солнце отражается в воде, и ее обширная поверхность пылает золотым пожаром. Вдали за черным обрывом река во мгле. Так как ворота в море — не видно берега. Даже когда нет мглы, не заметно ни поймы, ни сопок: вода и небо слились.

По гладкой поверхности реки разъезжают плоскодонные и берестяные лодки рыбаков.

Темные скалы дальнего берега возвысились. Из-под спавшей воды выступили подножия, и утесы стоят на них, как на подставках. Теперь грозный вид этих скал никого не пугает. Вода убыла. Под утесами появились косы, и даже берег можно найти, чтобы тянуть невода. Другое дело в прибыль. Тогда, того и гляди, лодку хватит об утесы так, что не соберешь костей.

Из некоторых плоскодонок клубится дым и синим туманом расползается над гладкой площадью воды — это рыбаки отгоняют от себя мошку и комарье.

Удога с жадностью всматривается.

Самары с веслами, сетями и с оружием собираются на рыбалку.

— Много лодок, где тут мылкинские, где кто — не разберешь, — оглядывая из-под седых бровей реку, бормочет дед Падека. — Наготове оружие держите, наставляет он своих сыновей — четырех голоногих здоровенных мужиков с косами и с усами, одетых в холщовые рубахи и в короткие штаны из рыбьей кожи.

— Под тем берегом ветер подул, — бормочет из тальников Ла; он вырубает колок для весла.

— А вон кто-то домой поехал, парус подняли, — подхватывает дед Падека. — За отмелью, около того места, где вода стоит и не течет… Да, тут на реке есть такие места, что вода не течет, а только крутится. Можно шляпу бросить и съездить на тот берег, обратно вернуться, а шляпа тут будет, если не утонет…

Все смеются потихоньку. Уж дед Падека всегда что-нибудь придумает!

— Наверно, поздно мы приехали. Может быть, уж и калуга не играет, ворчал старик, отталкивая лодку с сыновьями. — Старых людей надо бы раньше послушать.

Он забрел в воду и перевалился на брюхе через борт в тупую, скошенную корму.

Перед рыбалкой обычай не позволял шутить, смеяться, подзадоривать друг друга. Все плывущие помалкивали, но тем горячей играла сила в плечах и спинах гребцов.

Достигнув ближнего, левого, фарватера, лодки замедляли бег. Весла были подняты. Рыбаки сбрасывали в воду плавные глазастые сетки с петлями, но без грузил и без поплавков. Течение повлекло сетки между лодок, то собирая морщинами и нанося на них листья, водоросли, ветви и разный мусор, несшийся по реке, то расправляя их и растягивая.

На широчайшей быстрине между синих рябых водоворотов время от времени проносились чужие рыбаки. Глиняные горшки с гнилушками дымились в их плоскодонках. Ребятишки и косматые собаки выглядывали из-за бортов. За кормой каждой лодки на веревках тянулись пойманные калужата и осетры.

Все сторонились чужих лодок, один Удога на легкой берестянке старался подъезжать к ним поближе и всех рассматривал.

— Что тебя тянет к чужим лодкам? — сказал ему отец. — Дурак! Из-за тебя, дурака, нас убьют. Узнают тебя.

Но Удоге дела не было до того, что его могут узнать.

«Вот, кажется, она! — подумал он и быстро заработал веслами. — Такой же халат и волосы белые».

Он уже подъезжал к лодке, когда женщина, сидевшая там, обернулась. Это была старуха. «Старуха какая страшная, — подумал парень, — и волосы-то у нее не белые, а седые…»

Длинный полукруг из лодок Самаров бесшумно скользил вниз по реке. Удога шел с краю. Лодки промчались в тень. Сбоку подплывали ржавые береговые утесы. В сырых, тенистых расщелинах зеленели березки и отцветал багульник. Каменные козырьки во мхах и лишаях висели над выступавшими берегами.

В волнах, где обе речные быстрины, сшибаясь, разводили мутный водоворот, прыгнула огромная калуга. Она исчезла под водой, но тотчас снова всплыла, перевернувшись вверх белым брюхом. Рыбаки рисковали пропустить ее, потому что она плыла в стороне от ряда сеток.

Расплескивая воду зубчатой хребтиной, она пронеслась широким полукругом и заиграла, ударяя хвостом.

— Кому-то пошлет ее Му-Андури? — прошептал Пыжу. — Нам бы в сетку загнал…

Едва огромная рыбина задела сеть Уленды, как старик застучал большой деревянной колотушкой о борт своей лодчонки. Рыба испугалась и, заметавшись, запутала себя в сетку.

От неожиданного рывка ее Кальдука Маленький, державший веревку, поскользнулся и, выпустив тягач из рук, свалился через скамеечку на днище.

— Скорей вставай и наваливайся на другую сторону, а то перевернемся, охрип от волнения Уленда, а сам, ухватив погон,[28] стал навертывать его на колок от весла.

Сородичи поспешили дядюшке на помощь. Ногдима и Удога перескочили в его угду. Калугу, как она ни ярилась, подтянули к борту, всадили ей в брюхо багры и раскровенили ее хрящеватую голову колотушками.

По дороге к стану тут же, в лодках, съели хрящи и все, что повкусней…

— Эй, Уленда, а знаешь, почему твоя калуга вкусная? — насмешничал дед Падека.

Уленда блеснул глазами и пригрозил деду мокрым шестом. Он уж чувствует, что сейчас над ним начнут смеяться. В лодке Уленды один гребец и тот слабенький; приходится дядюшке и на тихом течении помогать Маленькому шестом, чтобы не отстать от своих.

— Так почему у калуги мясо вкусное? — веселится дед.

Четверо здоровенных сыновей Падеки, сильно откидываясь, ворочают тяжелые греби. Лодка сечет воду.

— Ну, так почему же калуга вкусная? — басит из соседней лодки Кальдука Толстый — огромный неуклюжий мужик с черными усами.

— Вот слушайте, — поднявшись, озирается дед Падека, как бы приглашая всех плывущих послушать про калугу и сохатого. — Старая сказка на новый лад, — подмигнул он дядюшке.

— Бе-бе-бе-е! — рассердился Уленда.

Он кинул шест в лодку, отвернулся и заткнул уши. Кальдука изо всех сил налегает на весла, но дядюшкина лодка отстает.

— Сохатый шел берегом, — заговорил дед, то и дело поглядывая за корму лодки. — Вот он шел бережком и захотел попить воды. Подошел к Мангму… А калуга высунулась из воды: «Здравствуй, сохатый!» — Дед вытянул морщинистую шею. — «Здравствуй, калуга!» — «Дай мне мяса», — сказала калуга. «Дай мне своих хрящей», — сказал сохатый. Они согласились поменяться: калуга взяла мясо, а сохатый у калуги хрящей. Калуга положила сохачье мясо под жабры, вокруг головы у нее сохачье мясо. А сохатый положил калужьи хрящи себе на нос. С тех пор калужье мясо вкусное, как сохатина, а у сохатого на носу как калужий хрящ. Вот и вся сказка про сохатого и про калугу… Эй, ты зря боялся, что я над тобой посмеюсь! — кричит он отставшему дядюшке.

Дурное имя младшего сына не давало покоя старому Ла. Первая ночь прошла спокойно. Но сегодня Бельды могли сделать нападение.

— Нужно скорей менять имя…

На всякий случай Самары решили ночевать на новом месте. Они ушли с протоки на лесное озеро, на дальний его берег, и расположились близ устья впадавшей в него горной речки Додьги. Эта речка вытекала из дремучей тайги и из хребтов. В сумерках огромные черные березы, ильмы, ясени, дубы и липы, росшие в ее устье на обоих берегах, слились в сплошную грозовую тучу, стоявшую над станом Самаров и над озером. Слышно было, как близко-близко шумит и грохочет горная вода, и при луне под берегом виднелась широкая белая полоса пены, мчавшаяся из-за деревьев.

«На Мангму — убыль, а на Додьге вода прибыла, — видно, где-то в самых высоких хребтах снег тает вовсю, — думал Удога. — Сейчас там, в тайге, мокро…»

Ла приготовился шаманить.

Костер развели за огромным вздыбленным корневищем буревала, укрывшим всех Самаров, подобно щиту, от глаз любого человека, который появился бы на озере.

Отогрев над пламенем бубен, чтобы кожа плотней натянулась, Ла приложил его к левой щеке и, ударяя по нему искривленной деревянной колотушкой, двинулся в мир духов…