Сражение дубинками и копьями с обеих сторон велось с большим искусством. Дрались громадными гранеными дубинками — муккача, широко схватив их двумя руками и норовя попасть друг другу острым ребром по пальцам.

Такими дубинками всегда решались родовые споры. Кто умел хорошо владеть муккача, был зорок, ловок. Старики, обучая молодых драться на муккача, готовили их не столько к родовым битвам, как к медвежьей охоте.

Когда бьешь медведя ножом, то надо действовать очень точно и быстро, потому что зверь сам быстр и ловок. Тот, кто не даст ударить себя дубиной по пальцам в драке на муккача, тот не упустит ни одного движения медведя на охоте.

На широкой песчаной банке перед тальниковой рощей от ударов сотни граненых дубин и копий стоял дробный стук, похожий на игру в китайские трещотки.

Чумбока, сжимая сирнапУ, кинулся на Локке. Лязгнуло железо…

Раньше у Чумбоки не было никакого зла на Локке, и даже напротив — он знал, что Локке человек умный, добрый, — но сейчас, во время родовой вражды, после того как Локке убил его отца, не было для Чумбоки врага ненавистнее Локке.

Старик тоже разгорячился битвой и готов был бить и резать направо и налево без разбору, будь то родные или бывшие добрые друзья.

Когда Чумбока ударил рогатиной по его оружию, силач легко отвел удар.

— Вот убийца отца! — неистовствовал Чумбока. — Разрубить бы твою рожу…

Низкорослый Самар бился, полусгибая ноги, словно норовил залезть под Локке, как под медведя, и вспороть ему брюхо. Сухие и жесткие босые ступни Чумбоки вязли в песке.

Снова лязгнули клинки. У Чумбоки треснуло древко. Локке ударил еще раз, и клинок отвалился.

Старик усмехнулся.

— Ну, теперь руками могу тебя взять! — воскликнул он, отбрасывая копье.

От Локке всегда можно было ждать: он и верно задавит руками… «Что делать?.. Бежать?.. Не буду бежать». Чумбока отпрянул и сорвал с пояса нож.

— Бей дикого! Бей Самара! — дружно заорали Бельды.

Рыжебородый старик рассвирепел. Белые глаза его выкатились.

— За косу тебя схвачу и отрежу голову, как у калуги! — вытащил он большой нож. — Сейчас тебя съем! — осклабился Локке.

Над головой Чумбоки сверкнуло железо.

«Что за шутки? — мелькнуло в голове у парня. — А если и верно кусать станет?» — Чумбока похолодел от страха.

— Уши сначала отрежу, ноздри съем.

Чумбока увидел мясистый калтык старика над кольчугой.

Пока старик мешкал, парень, замахнувшись, из всей силы метнул свое последнее оружие в горло Локке. Старик запрокинул голову, нож вывалился из его руки. Он захрипел и повалился на песок. Частое хриплое дыхание с кровавыми брызгами вырывалось из раны…

В этот миг из-за груды наносника выбежал с ружьем Кальдука Маленький. Он прицелился и ударил по ораве Бельды, вооруженных палками и дубинками, из русского ружья.

Громыхнул выстрел и перекатами отозвался на озере. Маленький отбросил ружье и закружился волчком, закрывая разбитое в кровь лицо…

Пуля никого не задела, но гром выстрела произвел свое действие. Бельды только что видели гибель Локке. Страх охватил их. Они прыгали в лодки и гребли прочь от берега. Убитого Локке они вынесли на руках и положили в раскрашенную углу.

Падека и Удога, слыша победные крики Самаров, с новой силой кинулись на врагов и погнали их через камыши. Тут Удоге подвернулся Писотька, и он ловко задел ему копьем бок. Бельды упал в воду. Его товарищ и сородич Улугу Бельды подхватил раненого Писотьку и быстро потащил через камыши.

Дед Падека, по пояс в тине и в водорослях, выскочил на песок. Старик был в ударе. Услыхав, что Чумбока убил Локке, он с размаху бросил в лодку копье и сам прыгнул следом.

— Толкайтесь шестами!.. — закричал он.

Четверо парней, двое на корме и двое на носу, налегли на шесты, и угда, пронзив тростинки, вылетела на озеро и помчалась в погоню.

— Какой ты молодец! — голосил Падека, перегоняя Чумбоку. — Удога в камышах Писотьку свалил, а ты самого Локке как-то ухитрился… Беда, чего наделали! Теперь уж мира не будет, не на шутку разодрались, придется у них всю деревню убивать.

— Зайцы!.. Зайцы!.. — кричали ондинцы вслед убегавшим Бельды.

Лодки мчались по глубине. Шесты еле доставали дна.

— Гребите, гребите! — рявкнул старик.

Шесты загрохотали о днища. Парни втыкали в борта колки и насаживали на них весла. Дед Падека натянул лук и пустил стрелу в отстающую лодку противника; там быстрей заработали веслами.

Погоня продолжалась до реки. Каждый ондинец вздыхал свободно, выплывая на простор Мангму. Путь в Онда был свободен. Вдали голубели родные горы. Привычный, милый ветер, вкусно пахнущий рыбой, шевелил тальники. Старики, а за ними молодые Самары вылезли на берег и падали ниц перед Му-Андури…

— Велик, велик Мангму! Плохо тому, кто тебя долго не видит!

Вдали под крутым обрывом чернела стая уплывавших лодок. По воде доносилось лязганье шестов о гальку. На песках были свежие следы. Это мылкинские убегали по болоту и по отмелям…

— Не все успели сесть в лодки, — говорили Самары.

На горле озера снова раскинулся стан. Теперь ондинцы никого не боялись.

Раненые разбрелись по окрестностям в поисках лекарственных трав. Четверо Самаров ходили на болото смотреть, не остался ли там кто-нибудь из Бельды. Но все следы вели к берегу и пропадали у воды.

Ла положили на небольшую дощатую лодку и прикрыли от солнца ветвями. Чумбока и Кальдука утром должны были везти его тело домой.

Вечером дед Падека уговаривал сородичей напасть на Мылки и вырезать там всех мужиков, парней и мальчишек.

Уленда и Холимбо заикнулись было, что пора бы мириться с Бельды, но дед Падека и слушать не хотел. Он тут наговорил разных страхов, помянул, как когда-то давно была война и как в одной деревне вырезали всех мужиков, но одного младенца победители пожалели, оставили в живых и взяли к себе. Потом мальчик вырос, узнал, кто он, кровь заговорила в нем, он почувствовал желание мстить и ночью перерезал всю деревню.

— Мы у них двух, кажется, убили, они с нами мириться не захотят, пугал их воинственный дед. — Нас в долгу считать будут… Мстить нам станут… Надо всех убить, чтобы некому было нам мстить. Так нас еще наши отцы и деды учили.

Самары наконец согласились плыть в Мылки и бить там всех подряд, кроме баб и девчонок.

Удога был убит горем. Ему казалось, что воевать больше не следует, что теперь лучше мириться и ехать домой поплакать об отце. Но он никому не высказал этих мыслей. Он знал — обычай требует убивать мылкинских, а против обычая нельзя ничего говорить. «Только раньше, должно быть, старики были еще дурней теперешних», — с досадой подумал он, слушая деда Падеку.

Ночью Самары тронулись вверх по Мангму. Они переплыли на правый берег, поднялись до Экки, перевалили обратно на поемную сторону и на рассвете узкой верхней протокой, как черным ходом, вошли в озеро.

Из-за седых ветельников выплывали высокие вешала и рогатые крыши. Колыхнул ветерок. Пахнуло гнилой рыбой.

Когда Удога ударом копья повалил Писотьку в камыши и толпы мылкинских кинулись врассыпную через протоку, Улугу Бельды подхватил раненого брата и укрыл его в густых зарослях на мелком месте, а сам выбрался на берег и залег в ветловом ернике, наблюдая бегство сородичей. Парни остались без лодки, окруженные со всех сторон врагами.

Вскоре ондинцы уплыли, и табор их опустел. Улугу спустился на болото и вытащил из камышей Писотьку. Тот был легко ранен в бедро. Улугу унес его в чащу леса, на берег ручья, нашел старый балаган и, оставив в нем Писотьку, полез через колючий кустарник на поиски трав.

Когда он вернулся, Писотька стал лечить рану, прикладывая к ней жеваные листья.

Улугу решил отправиться в Мылки за лодкой, чтобы отвезти домой раненого. Пробираться через болото к берегу Мангму было опасно: там могли оказаться Самары. Улугу избрал другой путь. Он перешел речку и пошел тайгой напрямик. В сумерках он забрался на додьгинский холм. Ему открылся вид на тихую реку. И тут он увидел что лодки Самаров отплывали под парусами от горла озера Додьги вверх по течению. Сомнений быть не могло: ондинцы направлялись в Мылки, чтобы ночью напасть на сонную деревню и перебить всех жителей. Улугу спустился с крутизны и по галечникам побежал домой.