Но и уплыть обратно Удога тоже не хотел. Обидно было отступать так сразу только потому, что шаман его опередил…

«Посмотрю, что будет за ночь, а там уж чего-нибудь придумаю. Тоже жалко, если убьют того высокого.

Он добр был ко мне в гьяссу. Обещал заехать в Онда, да, жалко, мимо проплыл, наверно, нашу протоку не видал и ошибся. А ведь он хотел в Онда приехать…»

Удога еще не терял надежды предупредить длинноносых, что их ожидает беда. Теперь уж он не думал о выгодной торговле, а лишь хотел спасти их.

«Как-нибудь, может, сумею пробраться на мыс и увижу их… Нельзя, чтобы их убили. Как же можно так — ни за что убить людей? Если они врут, так и другие тоже врут. Шаман Бичинга еще больше врет, и Дыген врет… У-у, черти! Если бы не Бичинга! Слепой, а как быстро приехал!»

— А Позя тут нет? — спрашивал стариков Удога.

— Он был и уехал, — отвечали ему.

Шаман приплыл в гиляцкую деревню в одиночестве на оморочке. Бичинга по дороге расспросил жителей тех стойбищ, где побывали миссионеры, о чем они ведут беседы с народом. Он узнал между прочим, что старый иноземец угрожает людям страшными карами — мором, язвами и болезнями, — если они не станут молиться медному божку с распростертыми на кресте руками.

Бичинга слыхал, что эти люди служители своего бога, шаманы рыжих. Разведав, что они делают и что говорят, он был убежден в своем превосходстве над ними. Чем они показали людям свою силу над духами? Сотворили они чудо? Удивили чем-нибудь народ, чтобы о них говорили как о великих шаманах? Повергли людей в страх? Нет, они только рассказывают о страданиях своего бога.

«Разве это шаманы? — с презрением думал о миссионерах Бичинга. — Могут ли они вызвать Сенче или огненный череп? Поверят им люди? Нет, они никуда не годятся… Разве тем показывают свою власть над душами людей, что обещают наслать мор и болезни? Этим теперь никого не испугаешь… Вот старик Бичинга покажет, как надо шаманить. Он заставит увидеть такое, что гиляки всю жизнь будут помнить».

Встречаться с миссионерами Бичинга не собирался. Он надеялся, что все обойдется само по себе. Он знал: повсюду, где были длинноносые, люди недовольны ими. Все думают: не черти ли они?

Бичинга знал по опыту, что когда бы и куда бы он ни приезжал, к нему всегда с разными просьбами шли люди. То надо было выгнать черта из столбов дома, то черт сидел в больном человеке, то летающие люди появлялись у деревни и мешали охотникам, то Кальгама наплодил боженят и они, балуясь, гоняли рыбу из неводов. Бичинге всегда находилось дело…

Появление оморочки со знаменитым шаманом вызвало переполох в деревне. Шамана встретили низкими поклонами, под руки повели в дом, угощали водкой, раскуривали ему трубку и оказывали почести.

Когда Бичинга хорошенько отдохнул и потолковал со стариками о том о сем, его стали упрашивать пошаманить. Причин для этого нашлось, как всегда, множество: рыба ловилась плохо, парень ногу сломал, баба не могла родить, зверь не шел к охотникам, люди хворали. Старики жаловались, что за последнее время вообще стало неспокойно, черти пошаливают. Тут они помянули про высоконосых шаманов, приехавших вчера, высказали предположение, что они не настоящие люди, а смахивают на чертей.

Заговорил Бичинга.

За последнее время на Мангму появилось много несчастий. Люди беднеют, хворают и гибнут, тонут, их заедают парша и болячки… Рыба повсюду ловится не так хорошо, как в старину… Соболь уходит в сопки… Поэтому он, шаман Бичинга, собрав своих помощников — добрых, светлых духов, близнецов Сенче и всех других, — отправился в странствование по деревням, чтобы отыскать причину всех бед и уничтожить ее… Мангму опять счастливым сделать хотел бы.

Шаман объявил, что сегодня он всю ночь будет камлать и узнает, не в этой ли деревне живет начало всех людских страданий. Все пришли от таких слов Бичинги в смятение. Раз шаман так говорит, значит, он что-то знает… Каждый старик боялся, не в его ли семье сыщет Бичинга причину всех бед.

Камлание происходило в обширном глинобитном доме. Хозяйской свинье налили в ухо водки, она визжала и трясла головой. Бичинга обмолвился, что это хорошев предзнаменование. Свинью шаман велел зарезать. Он подставил к ране чашку и, когда она наполнилась до краев, вышел из дома, побрызгал свиною кровью на все четыре стороны, а остаток выпил.

В доме было битком набито народу. Старики и старухи сидели на канах поближе к Бичинге, а молодежь голова к голове теснилась по стенам, оставив на полу свободное пространство, необходимое шаману для плясок.

Чумбока устроился подле очага. На почетном месте, среди стариков, он чувствовал себя неловко. Из-за их спин он время от времени поглядывал на брата. Удога сидел подле остроголового осинового идола. Братья оказались разъединенными и даже не могли перекинуться словом.

Сейчас, сидя подле Бичинги, Чумбока перестал его бояться.

«Вот если ты великий шаман и все знаешь, то отгадай, что я о тебе думаю… — твердил про себя Чумбока, придвинувшись к нему почти вплотную. Ты, собачья душа, охотишься по приказанию маньчжуров за людьми, зарабатываешь серебро и табак… Ты не шаман, а лгун и вор. Ты сейчас будешь врать, мы с Удогой про тебя все знаем».

Бичинга, казалось, погрузился в глубокую думу. Он сидел за столиком в шаманском облачении. Время от времени он вздрагивал и поеживался, как будто озяб, хотя в доме было жарко. Ему подали две бутылки водки и большую чашку. Шаман принялся торопливо пить водку. Седоусый старик протянул ему бубен. Огонь в обоих очагах закрыли; стало темно. Дверь плотно притворили и привязали веревкой к колку.

Вдруг шаман что-то закричал и ударил себя бубном по голове. Тогда хозяин надел пояс с погремушками и взял другой, собственный бубен. Приложив его к щеке, он несколько раз ударил по нему ладонью, виляя крестцом, прошелся по полу и отдал пояс и бубен другому старику… Тот тоже пошел, покачивая бедрами, пританцовывая и ударяя ладонью то в кожу, то в обруч бубна.

Бом-бом… трах-трах… — раздавалось в тишине.

Шаману подали тяжелую чугунную посудину с раскаленными углями. Отблески их озаряли в темноте его осунувшееся и поблескивавшее, потное рябое лицо… Его неподвижные, закрытые бельмами глаза, казалось, силились что-то рассмотреть. Шаман схватил в зубы горячий уголь, поднял бубен и, то мерно, то дробно ударяя по нему колотушкой, двинулся по кругу. Искры, словно из трубы на ночном ветру, летели из его огнедышащего оскаленного рта.

Зазвенели побрякушки на поясе шамана, и слышно было, как, выступая и вихляясь, он шаркает ногами по полу.

Гиляки сидели ни живы, ни мертвы. Лишь хозяин, казалось, не обращал на Бичингу никакого внимания и как ни в чем не бывало раздувал горячие угли в угольнице.

— К тебе, мама, на крыльях лечу, — замахал шаман руками, — причину всех бед чтобы нам указала… Где, как виноватого найти, скажи… Чтоб все было хорошо, сделай! Люди рыбу ловят — рыба от невода уходит. Э-э-э-э! Петлю ставят — соболь мимо бежит…

Бичинга стал перечислять все гиляцкие несчастья, поминая, что у кого из жителей этой деревни случилось. Часто забила колотушка.

Мама отослала шамана к Духу тайги… Бичинга обернулся белым и черным духом, пролетел через верхний и нижний мир… Дух тайги, оказалось, сам не знает, откуда появилось столько бед.

Шаман устал. Он выплюнул уголь и сел за столик пить водку. Старики опять нагрели хозяйский бубен и принялись танцевать по очереди. Снова закрыли огонь. Чумбоке показалось, что шаман проглотил горячий уголь. Бичинга запрыгал по полу.

— «Без головы к самому главному нашему приходи, тогда все узнаешь, он тебе всю правду скажет, — так мне ответили на этот раз. — Туда полетишь, говорят, где в скалах главный амба живет, где звери на цепях прикованы, входы в пещеру охраняют». Головы для людей не пожалею, чтобы счастье им было, голову отрежу дома, оставлю, сам без головы полечу… Сенче, помощники мои, выходите… Сенче, здравствуйте, — кланялся шаман и стал брызгать водкой. — Нож дайте — голову себе отрежу.