Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.

«Я во власти торгаша, — с горечью думал Удога. — Когда беден, то стараешься где-нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».

В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие-то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие-то новости.

Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.

— Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! — тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и показывая пальцем на сампунку Дыгена. Старик дрожал и, полуоткрыв свои черные глаза, не сводил их с судна…

Он бранил Дыгена, а его сыновья, Вангба и работники тем временем прятали меха и товары.

— Я тебя всегда выручу… Выручу… Дам хороших соболей… Таких уж давно нет… Нет нигде… только у меня. Старые соболя, хорошие. Ты отдашь этой зимой за каждого по два соболя… И еще полсоболя — проценты. Ты такой умный, теперь ты знаешь, что такое проценты.

Гао подал Удоге двух хороших черных соболей.

— Да ведь это мои! — воскликнул Удога и быстро взял шкурки. — А ты говорил, что мои соболя порыжели. Вот они! И черные, такие же, как были!

— Как? — спросил Гао.

— Как ты сказал? — подскочил старший сын.

— Это мои соболя! А ты засчитал мне в уплату долга рыжих.

Гао Цзо гневно взглянул на своего среднего сына — он подсунул ему эти шкурки. Сын по взгляду понял, что будет бит. В такой суете не мудрено позабыть, кто каких соболей приносил…

Торгаши дружно загалдели, обступив гольда. То один, то другой, возвышая голос, наперебой доказывали ему, что это старые соболя, что они много лет висят в амбаре…

Удога взял соболей и быстро ушел из дома Вангба. Он чувствовал, что надо молчать и терпеть. Он все сносил покорно, но в душе его зрело желание разорвать сети, которыми путали его с юных лет хитрые, злобные и жадные люди.

А дома остались жена и маленькая дочка, мать. Брат хочет жениться… Надо за него и за себя внести выкуп.

Когда Удога удалился, Гао Цзо подскочил к среднему сыну, схватил его дрожащей рукой за ухо, ловко ударил ногой под спину.

— Ты должен помнить, каким способом и у какого охотника взять меха. Отец старается, выдумывает, изобретает, а ты тащишь то, что совсем не надо показывать, и отдаешь… Не жалеешь отца! Ой, я не вынесу такой жизни! Мои дети погубят меня! И еще Дыген приехал! Лучше мне умереть и не видеть, как гибнет мое богатство!

Старик присел на край кана и съежился совсем, так, как это делал его петух, когда наступали холода.

Дыген обходил стойбище, маньчжуры поддерживали его с обеих сторон. Рябой одноглазый маньчжурский дворянин чуть ступал, желая показаться перед гольдами изнеженным, высшим существом.

Несчастье Дыгена было в том, что он не мог наесть брюха. Он очень завидовал айгунскому полковнику, который превосходил толщиной любого борова из императорских свинарников в Пекине. «Если бы мне выдаться фигурой, я бы сразу вышел в люди, — часто размышлял он. — Но я маленький и щуплый…»

Только вид изнеженности мог напустить на себя Дыген. А грузная важность навек оставалась ему запретной.

Дыген не собирался задерживаться в нищем стойбище Онда, где, кроме рыбы, у населения нет ничего. Маньчжуры решили обойти стойбище и взять что удастся. У каждого дома Дыгена встречал хозяин.

— Давай меха! — приказывал маленький одутловатый Сибун. — Дыген добрый, даст тебе подарок за это.

Писарь тут же читал по книге, сколько мужчин в этом доме.

Сибун забирал меха. Дед Падека получил за своих соболей чашку проса. Ногдиме дали два локтя грубой белой бязи.

Заметив две черные шкурки, вынесенные Удогой, Дыген заговорил с ним.

— Это за тебя и за брата? А еще у тебя нет таких? А кто это у тебя кричит в доме? — вдруг спросил Дыген. — Ребенок? Мальчик?

— Наверно, мальчик, — заметил старик Тырс.

— Нет, девочка.

— Если мальчик, так и за него ты должен дать еще одну шкурку. Доставай где хочешь такую же хорошую.

— Пожалуйста, посмотрите, я правду говорю, — низко кланяясь, говорил Удога.

Горбатая мать Дюбаки ужаснулась.

— Зачем в дом зовешь? — шепнула она на ухо Удоге. — Так не делай! Худо будет!

— Иди! — сердито отозвался Удога.

Старуха кинулась в лачугу. Один за другим маньчжуры полезли в дверь. Оба окна лачуги выставлены на лето, и поэтому внутри светло.

— А-а! Вот тут и мать! — весело сказал Дыген. — Здравствуй! Ну-ка, покажи нам, сын у тебя или дочка.

Дюбака в страхе отступила, закрывая зыбку.

— Не бойся, не бойся, — беря ее за руку, сказал свирепый Тырс, — мы только посмотрим.

— Пусть увидят, что девочка, а то с меня еще один албан требуют, сказал Удога. — Открой им ребенка!

Ондинцы с тревогой смотрели, как маньчжуры с жадным любопытством тянутся к только что родившемуся младенцу. У горбатой матери Дюбаки застучали зубы от страха. Мало ли что бывает в таких случаях…

Но сама Дюбака, казалось, успокоилась, когда Удога ей все объяснил. Она развернула ребенка.

— Девочка! — пробормотал Сибун.

Маньчжуры отошли от зыбки и стали выходить. Дыген, казалось, совсем не был опечален, что ребенок — девочка и что нельзя получить еще одну шкурку.

Мать завернула плачущего ребенка.

— Ты ведь дочь Локке, — сказал ей Дыген ласково. — Я его помню… Почему же ты боишься меня? Я еще недавно вспоминал тебя, думал, куда это ты исчезла из Мылок.

Дюбака с испугом взглянула на маньчжура.

Дыген задержался в доме Удоги, посидел на кане, поговорил с хозяином, похвалил его, похлопал по плечу и сказал, что такие охотники ему нравятся. А сам все косился на Дюбаку.

Выйдя из дома, Дыген заметно повеселел. Он что-то стал говорить Тырсу, показывая глазами на дом Удоги.

— Я говорила, никогда не вводи в дом маньчжуров, — с сердцем твердила горбатая старуха. — Я старый человек и знаю, что от этого всегда беда. Уж мы в Мылках насмотрелись и знаем их хорошо.

— Но ведь я… — растерянно пробормотал Удога.

Маньчжуры двинулись дальше.

— Как это у тебя шкурок нет? — грозно закричал Тырс у соседней лачуги на Кальдуку Толстого. — А ты на охоту ходишь? Ну-ка, живо достань соболя!

Раздались гулкие удары палок о спину Кальдуки Толстого.

Тучный гольд с темным одутловатым лицом, стоя на коленях, терпеливо сносил побои.

Увидев, что такого здоровяка палками не проймешь, Тырс, не долго думая, растолкал толпу домочадцев Кальдуки, схватил его маленького двухлетнего сына и поднял за ножки вниз головой. Ребенок побагровел. Он хрипло закричал и забился.

Женщины в ужасе завыли. Кальдука вскочил и кинулся бежать.

— Так держать буду, пока выкуп не принесешь! — крикнул вслед ему Сибун.

Лишь когда Кальдука принес все тряпки, которые были в амбаре, Тырс отпустил ребенка и забрал шелковый халат жены Толстого.

Удога видел все это.

Дыген двинулся дальше. Всюду он слышал одно и то же. Охотники остались без пушнины, вся их добыча перешла к торговцам.

Дыген возвратился к своей лодке. Усевшись на поданную скамеечку, он приказал схватить старика Гао.

Маньчжуры отправились в лавку.

Это были люди на подбор рослые, сильные, не раз бывавшие в набегах. Они поволокли старика без всяких церемоний, так что его ноги повисли в воздухе. Он что-то шептал то одному, то другому на ухо.

Двое маньчжуров, державших купца под руки, бросили его к ногам Дыгена.

Гао дрожал, плакал, кланялся.

— Ты зачем тут торгуешь? — спросил Дыген сурово. Его единственный глаз в мутной злобе уставился на хитрого торгаша. — Кто тебе позволил? Есть у тебя письменное разрешение? Как ты смеешь население обманывать? — Дыген показал рукой на большую толпу ондинцев, собравшихся посмотреть на ссору Дыгена с Гао, не поделивших меха и должников. — Эти люди — наши соседи, друзья, мы с ними подарками обмениваемся, а ты их обманываешь. Зачем ты их обобрал? Им из-за тебя нечего дать мне в подарок. Как ты смеешь спорить с дворянином! — кричал Дыген.