– О такой книге «Гарольд и Мод» – слышали? – спросил он.

– Нет, – сказал Пипер.

– А в чем дело? – вмешалась Соня.

– А дело в том, – ответил Хатчмейер, зловеще взглянув на нее, – что есть, к вашему сведению, такая книга «Гарольд и Мод», где ему восемнадцать, а ей восемьдесят, и эту книгу, между прочим, уже экранизировали. Вот в чем дело. И хотел бы я знать, как это никто не сказал мне, что я выкладываю денежки за роман, который написан без всякого Пипера и…

– Ты хочешь обвинить мистера Пипера в плагиате? – спросила Соня. – Если да, то учти…

– В плагиате? – взревел Хатчмейер. – Я вам дам – в плагиате! Я говорю – вся история содрана, а меня провели как последнего сопляка и подсунули…

Бэби прервала Хатчмейера, полиловевшего от ярости.

– Если ты собираешься стоять тут и оскорблять мистера Пипера, то я не намерена сидеть и слушать тебя. Пойдемте, мистер Пипер. Оставим этих двоих…

– Стой! – завопил Хатчмейер. – За свои два миллиона я желаю знать, что на это скажет мистер Пипер. Как он будет…

– Уверяю вас, что я не читал романа «Гарольд и Мод», – сказал Пипер, – и даже впервые слышу о нем.

– Могу за это поручиться, – поддержала Соня. – Да и разница огромная. Там вовсе не о том…

– Пойдемте, мистер Пипер, – повторила Бэби и повела его к дверям. Хатчмейер и Соня остались кричать друг на друга; Пипер шагом лунатика пересек гостиную и рухнул в кресло, бледный как смерть.

– Я знал, что это сорвется, – пробормотал он. Бэби недоуменно поглядела на него.

– Что сорвется, деточка? – спросила она. Пипер уныло потряс головой. – Вы же не списывали из этой книги?

– Нет, – сказал Пипер. – Я о ней даже впервые слышу.

– Ну, тогда и беспокоиться не о чем. Мисс Футл с ним сама все утрясет. Они друг другу под стать. А вы бы лучше пошли отдохнули.

Пипер скорбно побрел наверх вслед за нею. Бэби задумчиво отправилась к себе в спальню и включила всю свою интуицию. Она села на тахту, так и сяк обдумывая его слова: «Я знал, что это сорвется». Странно. Что сорвется? Одно было ясно: про «Гарольда и Мод» он слышал впервые. Тут его устами говорила сама искренность, а Бэби Хатчмейер наслушалась довольно фальшивых речей, чтоб распознавать искренние по первому звуку. Немного погодя она выглянула в коридор, подошла к двери Пипера и тихонько приотворила ее. Пипер сидел спиной к ней за столиком у окна. Возле его локтя стояла чернильница, перед ним была раскрыта большая книга в кожаном переплете: он писал. Бэби прониклась этим зрелищем, бесшумно прикрыла дверь и вернулась на свою водяную тахту. Она видела подлинного гения за работой. Современного Бальзака. Снизу все еще доносились раскаты голосов Хатчмейера и Сони Футл. Бэби откинулась на подушку и уставилась в пространство, исполненная ужасающего сознания собственной бесполезности. В комнате рядом одинокий писатель трудился, чтобы передать ей и миллионам ей подобных всю значительность своих мыслей и чувств, трудился над созданием мира, укрупненного его воображением, где возникали и плыли в будущее «красы творенья на радость людям». А внизу эти два торгаша вздорили, грызлись и волокли его труды на рынок. Она же бездействовала. Никчемное она существо, эгоистичное и жалкое. Она повернулась лицом к гравюре Тречикова и вскоре уснула.

Пробудившись через час, она услышала разговор в соседней комнате, глухой и невнятный. Говорили Соня и Пипер. Она прислушалась, но ничего не разобрала. Потом стукнула дверь, и удаляющиеся голоса зазвучали в коридоре. Бэби встала с тахты и прошла в ванную, а оттуда к Пиперу. Книга в кожаном переплете была оставлена на столе, из-за которого получасом позже Бэби встала другой женщиной. Она вернулась опять через ванную, заперла ее за собой и села перед зеркалом, лелея чудовищный замысел.

Замыслы Хатчмейера тоже были довольно чудовищны. После перебранки с Соней он отправился к себе в кабинет, чтобы вытрясти по телефону душу из Макморди за «Гарольда и Мод»; но день был субботний, и Макморди вместе со своей душой болтался неизвестно где. Хатчмейер даже позвонил ему домой – телефон не отвечал. Он бросил трубку, пыхтя от злости и пытаясь раскусить Пипера. Что-то с ним было неладно, а что – никак не ухватишь; не такой он автор, который сочиняет тухлую похабщину; чудной он, что ли, какой-то. У Хатчмейера зародились неясные подозрения. Сколько он перевидал писателей – ни один не был похож на Пипера, то есть ничуть. Все они как заведенные болтали о своих книгах. А этот Пипер… надо бы потолковать с ним с глазу на глаз, заправить его как следует – может, язык и развяжется. Но, выйдя из кабинета, он застал Пипера в женском окружении: Бэби, наново размалеванной, и Сони, которая тотчас сунула ему книгу.

– Что это такое? – отпрянул Хатчмейер.

– «Гарольд и Мод», – сказала Соня. – Мы с Питером купили ее для тебя в Белсуорте. Прочти – и сам увидишь…

– Он? Прочтет?!. – Бэби издала визгливый смешок.

– Заткнись, – сказал Хатчмейер. Он налил полный стакан виски и протянул его Пиперу. – Виски, Пипер?

– Спасибо, не надо, – сказал Пипер. – Сегодня нет настроения.

– В первый раз вижу писателя, который не пьет, – поразился Хатчмейер.

– В первый раз видишь настоящего писателя – и точка, – сказала Бэби. – Думаешь, Толстой пил?

– Отвяжись, – сказал Хатчмейер. – Откуда я знаю?

– У тебя там стоит прекрасная яхта, – попыталась сменить тему Соня. – Я и не знала, что ты яхтсмен, Хатч.

– Какой он яхтсмен? – фыркнула Бэби прежде, чем Хатчмейер успел заявить, что быстроходней его яхты ни за какие деньги не купишь и что он обставит на пари любого, кто скажет, будто это не так. – У него все показное. И дом, и соседи, и…

– Заткнись, – сказал Хатчмейер.

Пипер удалился в свой будуар записать еще несколько убийственных фраз о Хатчмейере. Когда он спустился к ужину, лицо Хатчмейера было багровее обычного и настроен он был сверхсклочно. Особенно взъярила его откровенность Бэби насчет их семейной жизни: она обсуждала с Соней, как женщина с женщиной, что это значит, когда пожилой муж вдруг ни с того ни с сего напяливает бандаж, и как это влияет на мужской климакс. Его обычное «заткнись» не сработало. Бэби отнюдь не заткнулась, а перешла к другим, еще более интимным подробностям, и когда Пипер вошел в гостиную, Хатчмейер как раз советовал ей пойти утопиться. Пипер же был вовсе не намерен мириться с хатчмейеровским хамством. За годы холостяцкой жизни и чтения великих романов он проникся почтением к Женщине и усвоил очень твердый взгляд на мужские обязанности в браке: совет жене пойти утопиться явно шел вразрез с этими обязанностями. К тому же откровенное торгашество Хатчмейера и его заявление, будто читателей только и надо подзуживать снизу, возмутили его еще с утра. Пипер, напротив, полагал, что надо стимулировать читательское восприятие и что подзуживание снизу восприятие никак не стимулирует. Он решил подчеркнуть это за обедом, и случай вскоре представился: Соня, опять же чтобы сменить тему, упомянула «Долину кукол». Хатчмейер, в надежде избежать дальнейших постыдных разоблачений, сказал, что это великая книга.

– Совершенно с вами не согласен, – возразил Пипер. – Она потакает вкусу публики к порнографии.

Хатчмейер подавился холодным омаром.

– Она – чего? – переспросил он, откашлявшись.

– Потакает вкусу публики к порнографии, – повторил Пипер, который книги не читал, но видел ее суперобложку.

– Вкусу потакает? – сказал Хатчмейер.

– Да.

– Ну, и чем же плохо потакать вкусам публики?

– Это деморализует, – сказал Пипер.

– Деморализует? – спросил Хатчмейер, обмеривая его взглядом и все больше накаляясь.

– Именно.

– Так, а что же прикажете публике читать, если не то, чего она хочет?

– Ну, я думаю, – сказал Пипер и осекся, получив под столом пинок от Сони.

– Я думаю, мистер Пипер думает… – сказала Бэби.

– Плевать, что ты думаешь, что он думает, – рявкнул Хатчмейер. – Я хочу слышать, что Пипер думает, что он думает. – И он выжидательно посмотрел на Пипера.