– Зачем же за книгу, если не хватает на жену? – перебила Бэби.

– Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?

– В Ист-Финчли, – сказал Пипер, давясь кашицей.

– В Девоне, – сказала Бэби. – Действие происходит в Девоне.

– В Девоне? – недоверчиво переспросил Хатчмейер. – С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее.

– И в Девоне и в Оксфорде, – упорствовала Бэби. – У нее там большой дом, а он…

– Верно, верно, в Девоне, – подтвердил Пипер. – Я думал о своей второй книге.

– Да ладно, плевать где, – озлился Хатчмейер. – Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и – хлоп! – сам не заметил, как уснул.

– Великое дело, подумаешь, – сказала Бэби. – Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений…

– Конечно, изображает, но…

– Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников.

– Это само собой, – сказал Хатчмейер. – Он ненормальный и…

– Ничего в нем нет ненормального, – возразила Бэби. – Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен…

И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла «Девства» не смолкала. Пипер «Девства» не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он – милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное – лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза… Пиперу невольно припомнилось «Византийское плавание» Йейтса – самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740 мг. фосфора, 550 мг. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина «Б».

– Витамина «Б» здесь, кажется, очень много, – заметил он, избегая ее влекущих глаз.

– Б-комплекс тонизирует, – проговорила Бэби.

– А что делает А-комплекс? – спросил Пипер.

– Витамины комплекса «А» размягчают слизистую, – отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз.

Соня Футл встала поздно. Она и вообще была не из ранних пташек, но в этот день заспалась дольше обычного. Вчерашняя усталость взяла свое. Соня спустилась по лестнице и обнаружила, что в доме никого нет, кроме Хатчмейера, который рычал в телефон у себя в кабинете. Она выпила кофе и пошла к нему.

– Не знаешь, где Пипер? – спросила она.

– Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся, – отмахнулся Хатчмейер. – Значит, насчет моего предложения…

– Да брось ты. «Френсик и Футл» – фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут.

– Я же тебе предлагаю заместительство, – напомнил Хатчмейер, – и ты все-таки еще прикинь.

– Пока что я прикидываю, – перешла в наступление Соня, – сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине.

– Увечье? Травму?! – не поверил ушам Хатчмейер. – Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен?

– Да, компенсацию, – кивнула Соня. – Примерно двадцать пять тысяч.

– Двадцать пять… Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч?

– Хочу, – сказала Соня. – Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие….

– Бог подаст, – сказал Хатчмейер.

– В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне.

– Только попробуйте, – заорал Хатчмейер. – Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду…

– Деньги на бочку, – сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение.

– Вот, ей-богу, – восхищенно сказал Хатчмейер, – ну, у тебя и хватка.

– Есть кое-что и кроме хватки, – сообщила Соня и поддернула юбку выше. – Имеется второй роман Пипера.

– Который запродан мне на корню.

– Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться – обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и…

– Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога.

– Да ты же не читал, что он пишет, – сказала Соня.

– Мне и незачем читать. Макморди – тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил…

Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием.

Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера.

Зато вниманием Бэби Пипер обделен не был. После завтрака они прогулялись по берегу до павильона, и она утвердилась во мнении, что наконец-то напала на гениального писателя. Пипер не смолкая говорил о литературе, и по большей части столь невразумительно, что Бэби была потрясена до глубины души и ощутила прикосновенность к заветным таинствам культуры. Пипер вынес иные впечатления: он радовался, что у него такая внимательная, увлеченная слушательница, и одновременно недоумевал, как эта понимающая женщина может не видеть всей омерзительности якобы написанной им книги. Он поднялся к себе и хотел было извлечь дневник, когда вошла Соня.

– Надеюсь, ты не сболтнул лишнего, – сказала она. – Эта Бэби – просто упырь.

– Упырь? – удивился Пипер. – Она глубоко чувствующая…

– Упыриха в парчовых штанах. И чем же вы занимались все утро?

– Пошли погулять, и она говорила мне, как важно беречь себя.

– Да уж, с первого взгляда видно, что себя она бережет пуще всего на свете. Одно лицо чего стоит.

– Она говорит, что все дело в том, чтобы правильно питаться, – сказал Пипер.

– И стряхивать пыль с ушей, – сказала Соня. – В следующий раз, как она улыбнется, посмотри на ее затылок.

– На затылок? Зачем это?

– А увидишь, как натянута кожа. Если эта женщина засмеется, с нее скальп слезет.

– Ну, во всяком случае она гораздо приятнее Хатчмейера, – заключил Пипер, не забывший, как его честили прошлой ночью.

– Хатч – это моя забота, – сказала Соня, – тут все просто. Пока что он у меня в руках, а ты вот как бы не напортил, если будешь строить глазки его жене и разглагольствовать о литературе.

– Не строил я никаких глазок миссис Хатчмейер, – возмутился Пипер. – Мне бы это никогда в голову не пришло.

– Зато ей пришло, и она тебе строила, – сказала Соня. – И вот еще что: не снимай-ка ты тюрбана. Тебе идет.

– Может и идет, но мне очень неудобно.

– Будет куда неудобнее, если Хатч заметит, что никакой тарелкой тебя не задело, – сказала Соня.

Они спустились к обеду, который прошел гораздо легче завтрака, потому что Хатчмейеру позвонили из Голливуда, и он явился, лишь когда они уже пили кофе, явился и с подозрением поглядел на Пипера.