— Выздоравливает. Такой же тонкокожий, как раньше.

— А Скол?

Скиньтик пожал плечами: — Хотелось бы мне сказать, что он смирился.

— Мне тоже.

— Он в ярости. Чувствует себя обманутым и опозоренным. Боюсь, от него будут одни трудности. Вечная заноза в боку.

Нимандер вздохнул: — Похоже, в Андаре думали так же. Вот почему его отослали искать нас.

— Под радостные фанфары, не сомневаюсь.

Нимандер обернулся: — Скинь, я действительно не знаю, справлюсь ли.

— В отличие от Аномандера Рейка, ты не одинок. Бремя уже не возложено на одного мужа. Она вновь с нами.

— Могла бы оставить Аранату.

— Араната уже давно была не самой собою. Похоже, ты не помнишь, какой она была в детстве. Нимандер, наша сестра — дурочка. У нее разум младенца, хотя она уже стала женщиной.

— Я видел в этом … невинность…

— Вот оно, доказательство благородства твоего духа.

— Скорее неспособности понимать окружающих.

Они помолчали. Нимандер поднял взгляд на шпиль: — Там была драконица.

— Силанна. Как говорят, весьма… близкая… к Аномандеру Рейку.

— Интересно, куда она улетела?

— Ты всегда можешь пробудить в себе кровь Тиам и найти ее, Нимандер.

— Благодарю, но нет.

Спиннок Дюрав вышел из Ночи и оказался на расчищенной площадке, где стоял лагерь и ныне строился монастырь — хотя храмом Искупителя пока что служил военный шатер, и в нем пребывала Селинд, Верховная Жрица.

Примет ли она его?

«Мать Тьма, услышь меня. Прошу за Спиннока Дюрава, который раз за разом замещал твоего сына. Даруй ему мир. Даруй ему счастье».

У Великого Кургана суетились работники (по большей части пилигримы), возводившие могильник меньших размеров. В нем упокоятся кости некоего Сирдомина, удостоенного чести нести вечный дозор у ног Искупителя. Странные и загадочные понятия у людей… Нимандер напомнил себе, что нужно послать слуг, разузнать, не нужна ли там помощь.

— О чем думаешь, Лорд Нимандер?

Нимандер поморщился, услышав титул. — Я думаю, — ответил он, — о молитвах. Как они кажутся… более чистыми, если молишься не за себя, но за кого-то другого. — Он непроизвольно вздрогнул. — Я молился за Дюрава. Да, Верховная Жрица хотела обсудить со мной какие-то вопросы. Пора идти.

Когда он повернулся, Скиньтик сказал: — Рассказывают, что Аномандер Рейк любил стоять лицом к морю.

— О, и?

— Ничего такого. Я заметил, что ты смотрел на землю, на Курган. Тебя что-то интересует в их Искупителе?

Нимандер только улыбнулся и ушел, оставив Скиньтика пялиться ему вслед.

В комнате, посвященной самым тайным ритуалам, на сорок три ступени ниже основания дома Верховного Алхимика, две железные наковальни стояли в начерченном круге. Факелы напрасно старались осветить их черные морды.

За столом сидела ведьма Дерудан с трубкой кальяна в руке; дым лениво поднимался в промозглый воздух. У края круга встала Воркана, ныне называющая себя Госпожой Варадой; она плотно закуталась в серый шерстяной плащ. Карга, мать Великих Воронов, мерила шагами комнату, крутя головой и разглядывая наковальни.

Барук был у двери. Он следил за Ворканой и Дерудан. Последними из Т'орруд Кабала.

Во рту был привкус пепла.

В городе таятся служители, они не перестают трудиться, готовя зловещее возвращение, пробуждая одного из давних Тиранов. Обе женщины знают это, на их лицах легко прочитать страх.

Однако они собрались не ради решения судеб Даруджистана или Т'орруд Кабала.

Дверь заскрипела, открываясь. Вошел Каладан Бруд, неся в руке Драгнипур. Помедлил у порога, сверкнув глазами на женщин. — Вам тут делать нечего, — прогудел он.

Воркана поклонилась:

— Простите нас, Полководец, но мы останемся.

Откашлявшись, Барук произнес:

— Моя вина, Полководец. Похоже, мне не доверяют — по крайней мере, когда поблизости такое оружие.

Бруд оскалился:

— Такого хранителя, как я, недостаточно?!

Заметив, что Воркана слабо улыбается, Барук продолжал:

— Боюсь, я тоже им не доверяю. Лучше иметь их перед глазами, нежели… гм… вздрагивать от движения теней.

Полководец упорно смотрел на Воркану.

— Думаешь попробовать, Ассасин?

Карга кашлянула.

— Полагаю, — отвечала Воркана, — нужды не будет.

Бруд бросил взгляд Баруку:

— В каком гадком гнезде ты живешь, Верховный Алхимик. Да ладно. Пора.

Они смотрели, как он входит в круг. Смотрели, как он кладет Драгнипур на две наковальни. Делает шаг назад — и замирает, глядя на лезвие.

— Какая красота, — промолвил он. — Чудное мастерство.

— Возможно, однажды вы сможете сделать комплимент его создателю, — заметила Воркана. — Только не ждите, что я буду присутствовать. Пусть выходят где угодно, только подальше от моего города.

Бруд пожал плечами:

— От меня тебе утешений не дождаться, Ассасин. — Он вытащил из-за плеча огромный молот, взвесил в руках. — Я только сломаю проклятую штуку.

Никто не заговорил, никто не пошевелился, когда полководец сделал второй шаг назад и воздел молот над головой, задержав на миг.

— Готов клясться, — пророкотал он, — что Бёрн сейчас улыбается даже во сне.

И молот опустился.

Рыбак ожидал в саду, чувствуя себя до странности свежим, помолодевшим. Леди Зависть еще не вернулась. Она пошла, среди многих тысяч, к новому кургану. Она взирала на происходящее, как все, словно была незнакома с павшим воителем. Но ведь…

Войдя, она нашла натийский графин из тончайшего зеленого стекла, наполненный янтарным вином, и два кубка. Присоединилась к барду. Он встал со скамьи и сделал шаг навстречу — но тут увидел выражение ее лица.

Бард был достаточно умер, чтобы не выказать облегчения. Он следил, как она наполняет кубки.

— Что случилось? — спросил он потом.

Она не стала рассказывать о том, что было у кургана. Никогда не станет рассказывать. Ни этому человеку, никому иному.

— Каладан Бруд, — ответила она. — Вот что случилось. И еще кое-что.

— Что же?

Она поглядела ему в глаза и осушила кубок.

— Мой отец. Он вернулся.

— О хрупкий город…

Это было на пустой равнине под пустым небом. Слабый, мерцающий огонь глубоко ушел в круг закопченных камней, оставив красные угли. Ночь, очаг и рассказ, ныне расплетенный, оконченный.

«…ты когда-либо видел, как Крюпп пляшет?

— Нет, Думаю, нет. Ни ногами, ни словами.

— Тогда, друзья мои, готовьтесь просидеть всю ночь. И узнайте…»

Они так и сделали, бард и Старший Бог, и ох как плясал Крюпп. Слепой к угрюмым гримасам, слепой к недовольству, к прищуренным глазам, слепой даже к презрению — хотя двое свидетелей вовсе не вели себя так. Но за хрупким кругом теплого света, в сем мире, столь обширном и беспокойном, полном тревог, суровых суждений и злопыхательств, нет недостатка в наблюдателях.

Неважно.

Всякий должен плясать, и Крюпп плясал, о, как плясал.

Ночь подошла к концу, сон рассеивался в серых лучах зари. Крюпп остановился, устав выше всякого вероятия. Пот капал с кончика бородки, недавно отращенного украшения.

Бард сидит, склонив голову; скоро он скажет «спасибо». Но сейчас ему нужно оставаться безмолвным, ибо все, что еще он может сказать, должно остаться между ними двоими. Рыбак сидит, склонив голову. А Старший Бог плачет.

История расплетена. До конца.

Пляшите ногами, пляшите словами. Свидетельствуйте!