Он уже не сдавливал ей шею. Не было нужды.

Кедевисс смотрела на него, умирая, и в последний миг подумала: «Нимандер… безобидный? О, но ты не…» А потом наступило ничто.

Ничто, о котором не смеют говорить жрецы, не пишут священные книги, которое не славят провидцы и пророки. Ничто ничто. Ожидание души.

Пришла смерть, и душа ожидает.

Араната открыла глаза, села, коснулась плеча Нимандера. Тот пробудился, вопросительно оглядел на нее.

— Он убил Кедевисс, — едва слышно сказала она.

Нимандер посерел.

— Она была права, — шептала Араната. — Нужно быть осторожными. Ничего не говори, никому, или все умрут

«Кедевисс».

— Он утащил тело к пропасти, сбросил. Теперь создает видимость ее небрежности — будто бы она поскользнулась. Он придет к нам, объятый испугом и горем. Нимандер, не выказывай сомнений, понял?

И она увидела, что горе затмило в нем все иные страсти — по крайней мере, на время. Хорошо. Это необходимо. Увидела, что гнев, ярость еще придут, но станут нарастать медленно. И она сможет поговорить с ним, придать нужные силы.

Кедевисс первой увидела истину — или так кажется? Однако Араната знала: смиренность Нимандера — не врожденный порок, не фатальная слабость. Нет, смиренность — выбор, им сделанный. Путь его жизни. И этому были свои причины.

Легко увидеть такое — и понять неправильно. Легко увидеть в смирении падение, поверить, что падение необратимо.

Скол совершил эту ошибку в самом начале. Как и Умирающий Бог, считающий, что мысли Скола несут истину.

Она опустила взор, увидела, что слезы не потекли по его лицу, что он ждет появления Скола с вестью о трагической случайности. Араната кивнула и отвернулась, изображая, что спит.

Где-то за пределами лагеря ждала душа, недвижная, как испуганный заяц. Грустно. Араната глубоко любила Кедевисс, восхищалась ее умом, ее чувствительностью. Почитала ее преданность Нимандеру — даже если Кедевисс сомневалась в причине смерти Фаэд, она видела, что тайна Фаэд до сих пор подавляет Нимандера.

Если тебе удается сохранить верность, поняв всё, зная жестокую истину — перед тобой открываются все тайны сочувствия.

«Кедевисс, ты — чудный дар. А теперь твоя душа ожидает, как и должна. Ибо это участь Тисте Анди. Наша судьба. Мы должны ждать.

Пока не окончится ожидание».

Эндест Силан стоял спиной к восходящему солнцу. И к городу, к Черному Кораллу. Воздух был свеж, в нем еще веяло дыхание ночи; вьющаяся вдоль Залива дорога казалась тусклой бесцветной лентой. В полулиге к западу она пропадала в зарослях черного можжевельника. Никакого движения.

Покров навеки опустившейся на город темноты задерживает солнечные лучи — только склоны холма справа от них исчертили золотистые полосы, да белой стала дымка над темной гладью Залива.

— Будут, — сказал Аномандер Рейк, — неприятности.

— Знаю, Лорд.

— Непредвиденные осложнения.

— Да, будут.

— Я пойду пешком, пока не достигну леса. Вне чужих глаз. По крайней мере пока.

— Вы ждали слишком долго, Владыка?

— Нет.

— Тогда все хорошо.

Аномандер опустил руку на плечо Силана:- Ты был другом, которого я не заслуживаю.

Эндест Силан сумел лишь покачать головой в отрицании.

— Если приходится жить, — продолжал Аномандер Рейк, — приходится принимать риск. Иначе жизни наши не будут отличаться от смерти. Не бывает борьбы слишком тяжелой, слишком неравной, ведь даже проиграв — если мы проиграем — мы будем знать, что жили.

Эндест кивнул, ибо способность говорить покинула его. Наверное, по лицу текут слезы — но душа высохла — внутри черепа, за глазами… сушь. Отчаяние — горн, выжигающий все, оставляющий только золу; однако жар остается даже в золе, раскаленной, потрескивающей, огненной.

— День начался. — Рейк отвел руку, надел перчатки. — Прогулка по дороге… я буду наслаждаться, друг мой. Буду помнить, что ты стоишь здесь и следишь за мной.

И Сын Тьмы вышел в путь.

Эндест Силан взирал. Воитель в развевающемся плаще, с длинными серебряными волосами. Драгнипур — скованный ножнами взмах.

Небо наливалось синевой, тени прятались, отступая по склону. Золото запятнало верхушки деревьев. Аномандер Рейк помедлил на опушке, оглянулся и высоко поднял руку.

Эндест Силан сделал так же, но движение заставило его задохнуться. Рука упала.

Тогда далекая фигура повернулась.

И пропала под деревьями.

Вдохнуть в любви и выдохнуть в горе — для души нет большего страдания. Времена расплетаются. События наступают друг другу на пятки. Столь многое нужно вспомнить — молитесь, чтобы сей круглолицый человек не запнулся, не сбил дыхание. История живет мгновением, и находясь в нем, ничего не поймешь. Вас затянул водоворот, и понимание собственного невежества служит не лучшим доспехом, чем мягкий плащ. Вы содрогнетесь от ран. Всем нам надо содрогнуться.

Как ворона или сова, или даже крылатый угорь, зависните на миг над славным городом, над его дымкой, над суетливыми фигурками на улицах и площадях, над непроницаемо-темными трещинами переулков. Дороги Воров сплели запутанную сеть между домами. Животные кричат, жены шпыняют мужей, а мужья ругаются в ответ; ночные горшки выплескиваются в сточные канавы, а в самых бедных кварталах района Гадроби даже и на мостовые, и прохожие приседают и отбегают — каждоутренний ритуал опасного пути на работу или домой. Рассвет пробудил тучи мошек. Голуби снова безуспешно пытаются летать по прямой. Крысы крадутся в укромные гнезда; в эту ночь они опять увидели слишком много. Ночные запахи выгорели, их сменяют новые ароматы и новая вонь.