— Пора уходить, — заявил Скиньтик.

Да, это было очевидно всем.

— Возвращаются, — сказал Каллор.

Кедевисс вгляделась, но не смогла различить в сумраке руин никакого движения.

— Слишком поздно для путешествия — мы разобьем лагерь здесь. Приготовь нам хороший ужин, Араната. Ненанда, разжигай костер. Запали целую груду палок — надеюсь, Готос зажмурится. Да, выманите его наружу, чтобы я смог его убить.

— Нельзя его убивать, — заявила Араната, вставая в телеге.

— Ох. И почему же?

— Мне нужно с ним поговорить.

Араната слезла с повозки, оправила платье и пошагала к развалинам. Там как раз показался Скиньтик, поддерживавший Нимандера, чьи руки были в крови. За ними вышла Десра.

— Эта сучка, твоя сестра… жуть наводит… — прорычал Каллор.

Кедевисс не сочла нужным отвечать.

— Она говорит с Готосом — зачем? Что они могут поведать друг дружке?

Кедевисс дернула плечом и отвернулась: — Думаю, готовить сегодня придется мне.

Умирающий Капитан смотрел на великана с расколотым лицом. Они сидели на тканых ковриках, и коврик Капитана уже пропитался кровью — казалось, кровь будет течь вечно, словно тело его было всего лишь сломанным, разорванным клапаном, собирающим кровь из никогда не закрывающихся ран мира. Он понял, что умирает так же, как в прошлый раз. Сейчас его окружает роскошь, тогда — песок, грязь, пыль высохшего русла реки; но какая разница? Совсем никакой.

Лишь умирающий способен улыбнуться истине. Много есть вещей, внезапно понял он, которым лишь умирающий может искренне радоваться. Например, его року — громадному воину, что сидит напротив, скрестив ноги и сгорбившись. Между ними курится маленькая жаровня о трех ножках; на углях покоится пузатый чайник, и аромат пряного вина согревает воздух палаты.

— Тебе нужно будет выломать некоторые перегородки, — сказал капитан. — Пусть рабы сделают новую кровать по размеру и прочую мебель.

— Ты не слушаешь, — ответил великан. — Я теряю терпение, когда меня не слушают.

— Ты мой наследник…

— Нет. Рабство — извращение. Рабство — то, что устраивают другим люди, ненавидящие себя. Они ненавидят себя, чтобы сделаться иными, лучшими. Вот ты. Ты сказал себе, будто имеешь право владеть людьми. Ты сказал себе, что они хуже тебя, и думаешь, будто кандалы — тому доказательство.

— Я любил рабов. Заботился о них.

— В сердце ненависти найдется много места для вины, — отвечал воин.

— Это мой дар…

— Все желают одаривать меня. Я отказываюсь. Ты решил, будто твой дар — особенный. Чудесный. Но ты никто. Твоя империя жалка. Знавал я деревенских псов, которые были тиранами пострашнее тебя.

— Почему ты мучаешь меня словами? Я умираю. Ты убил меня. Но я не проклинаю тебя за это. Нет, я делаю тебя наследником. Передаю королевство. Моя армия признает твою власть. Все здесь — твое.

— А мне не нужно.

— Если не возьмешь ты, возьмет один из офицеров.

— Королевство не сможет жить без рабов. Твоя армия станет всего лишь новой бандой, и вскоре их выследят и поймают. Все, что ты строил, будет повержено.

— Ты мучаешь меня.

— Я говорю правду. Позволь офицерам напасть на меня. Я перебью всех. Разгоню твою армию. Залью травы кровью.

Капитан уставился на чудовище, понимая, что ничего не сможет изменить. Он тонул в куче подушек, каждый вдох давался с трудом. Забросанный мехами и одеялами, он тем не менее замерз. — Ты солгал, — едва прошептал он.

Последние слова. Карса еще немного поглядел в лицо мертвеца. Затем постучал в боковую стенку. Она с треском открылась.

— Всем покинуть повозку, — приказал Карса. — Возьмите все, что захотите — но времени у вас немного. — Он снова сел, обвел взором остатки роскошного пира. Он ел, пока капитан просто смотрел — самодовольно, словно щедрый отец. Таким и в смерти остался. Но Карса ему не сын. Не наследник. Неважно, что придумал глупец. Он Тоблакай. Теблор. На севере его ждут сородичи.

Готов ли он к ним?

Да.

Готовы ли они к нему? Вряд ли.

Его ожидает долгий поход — в жалком королевстве не нашлось ни одной подходящей лошади. Он вспоминал времена юности, яркие драматические дни, переполненные знамениями. Каждый лист травы казался ему исполненным значения — но молодой ум попросту выдумывает всё это. Молодого еще не иссушило солнце, не обтрепали ветра. Перед ним просторы, которые жаждут покориться ногам. Враги, которых нужно крушить, грубо хохоча от радости и орошая воздух кровью.

Однажды — кажется, так давно — он ушел на поиски славы… только для того, чтобы осознать: все не такое, каким воображалось. Жестокая истина, которую спутники поняли гораздо раньше, хотя это он назвался Воеводой. Они, тем не менее, позволили увлечь себя — и погибли. Их поборола сила воли Карсы. Какой урок можно извлечь из этого?

Последователи будут следовать за тобой даже ценой жизни. В подобном народе имеется порок — готовность отказаться от инстинкта самосохранения. Порок можно эксплуатировать — жертва будет даже довольна. Неуверенность, смущение пасуют перед простотой. Простота так удобна и так опасна…

Без последователей Капитан ничего не достиг бы. Так бывает во всем мире. Войны превращались бы в хаос набегов, засад, избиений невиновных. Они мало чем отличались бы от кровной мести. Никто не воздвигал бы монументов. Не было бы храмов, дорог и городов. Кораблей, мостов. Поля съежились бы до делянок, которые может обработать одна семья. Без толп последователей не родилась бы цивилизация.

Он мог бы рассказать об этом людям. Ему хотелось бы сделать их не последователями, но товарищами. Совместно они обращали бы цивилизацию в руины — везде и всюду, где находили. Ибо, при всех ее благах, главная цель цивилизации — плодить последователей, приводить в движение волну погрома, вздымать кровавый вал, на гребне которого полетят немногие тираны. Они поведут толпу ложью и стальными словами — «честь», «долг», «патриотизм», «свобода» — они накормят дурачье мечтами о «великом предназначении», научат страдать и причинять страдания окружающим. Он видит перед собой лицо врага, и на нем две маски — тупая жертвенность и холодноглазое господство. Он видел вождей, пожиравших трупы доблестно павших. И это не путь Теблоров. Это не его путь.

Шум разграбления комнат уже затих. Тишина со всех сторон. Карса опустил руку и при помощи крючка снял чайник с углей, опустив на столик посреди объедков, серебряных тарелок и золоченых кубков. Потом пнул жаровню, разбросав угольки по роскошным коврам, шелковым одеялам, мехам и шерсти. Подождал, пока ткани не занялись огнем.

Едва показались первые языки, Карса Орлонг встал и вышел, пригнувшись под притолокой. Мир был тьмой, начинавшейся сразу за кострами стоянки. Над головой бешеные россыпи звезд. Королевская челядь Капитана выстроилась полукругом перед каретой. Карса стоял на балконе с троном.

— Рабы освобождаются, — громко произнес он. — Офицеры пусть поделят добычу, коней и прочее — равные доли каждому, рабам, солдатам и прислуге. Обманете хоть одного, и я убью вас. — Позади него языки пламени выскакивали из каждого окна, каждой щели. Черный дым вздымался все более толстой колонной. Он ощущал спиной жар.

— На заре, — снова заговорил он, — все могут уходить. По домам. У кого нет дома — ищите. И знайте, что я дарю вам время. Вот все, что у вас есть. В следующий раз вы, спрятавшиеся за стенами, увидите во мне разрушителя городов. Пять лет или двадцать — вот что я дарю вам. Используйте время разумно. Все вы, живите разумно.

Эти слова принимались не как благословение, но как угроза — немудрено, ведь люди хорошо поняли Карсу Орлонга — пришедшего с севера, неуязвимого для любого оружия, сразившего Капитана даже не прикоснувшись к нему. Освободившего рабов и разогнавшего рыцарей без единого обмена ударами мечей. Бог-с-Разбитым-Лицом пришел к ним, и каждому теперь будет что рассказать. В немногие оставшиеся годы. Рассказывая, они будут широко раскрывать глаза и облизывать пересохшие губы, спеша ухватить кружки с нектаром забвения. Некоторых нельзя убить. Некоторые приносят вам смерть и суд. Некоторые, желая вам долгой жизни, обещают смерть. Но в их обещаниях нет лжи, ибо разве смерть не придет за каждым? Но увы, сколь немногие готовы высказать это — без приятных эвфемизмов и ловких недомолвок, без метафор и аналогий. Лишь один истинный поэт остался в мире, и он изрекает истину.