Время тянулось томительно и долго. Час тянулся за часом, а новостей все не было. Дангу и Дарья использовали этот день, чтобы поупражняться в разговорном урду с многочисленными домочадцами и прислугой Парвеза. Наконец к вечеру вернулся Нанди. Ему удалось выяснить, что действительно похищение Григория организовано по приказу Бадмаша. Многие считают, что он со своей бандой обосновался где-то в районе селения Авантипур, в десяти косах от Шринагара на восток по падишахской дороге. Его видели там много раз. Там и надо, вероятно, искать Григория.

Дангу заявил, что немедленно отправляется на поиски. Парвез попытался уговорить его подождать до утра, но безуспешно. Юноша сказал, что ночью искать лучше, так как не мешают ми — люди. Ювелиру все же удалось убедить Дангу взять в помощники Нанди, так как без помощи чужеземцу не найти дорогу в Авантипур. А сам Нанди стремился изо всех сил помочь Дангу.

Еще не зашло солнце, когда, поужинав, Дангу и Нанди выехали на лошадях из ворот Парвеза и двинулись по падишахской дороге в Авантипуру. Строго говоря, на лошади ехал только Нанди, ведя другую под уздцы: Дангу не решился сесть на животное — ему казалось, что он слишком тяжел. Он бежал рядом с лошадью; долгий бег был для него привычен.

Спустя два часа уже в полной темноте они подъехали к Авантипуру. Нанди остановился у опушки дубовой рощи и спешился.

— Авантипур там, — Нанди махнул рукой вправо, где виднелись огоньки редких жилищ. — Тут видели несколько раз Бадмаша.

Дангу кивнул. Нанди было непонятно, как можно искать пропавшего человека ночью. Но Дангу оказался в своей стихии. В нем заговорил великолепный охотник. Он снял с себя серапу, оставшись лишь в набедренной повязке. Проверил состояние колчана с дротиками, осмотрел ножны с кинжалом. Потом велел Нанди ждать его здесь и бесшумно исчез в темноте ночи…

Сиреневые сумерки начали обволакивать окрестные горы, затявкали и завыли шакалы, предвкушая ночную охоту, снизу из долины потянуло прохладой, когда возле заброшенного храма у подножия поросшей лесом горы Шергол послышалось цоканье лошадиных копыт по камням. Чаукидары поспешно открыли ворота, и во двор въехала группа всадников во главе с Бадмашем. Он слез, кряхтя, с лошади и бросил поводья подбежавшему Али:

— Дело сделано! — Коротко хохотнул красным от бетеля ртом и добавил: — Приготовь мне поесть и выпить. Я устал. Хвала Аллаху, ему одному!

Он направился быстрыми шагами к помещению, а его спешившиеся спутники, разминая после длительной скачки уставшие члены, повели лошадей в дальний угол двора, где возле полуразрушенных построек за каменной изгородью находился большой загон.

— Хузур! Сейчас все будет сделано! В лучшем виде, — ответил Али, угодливо приседая. — Могу я доложить еще кое-что? — бросил он вслед уходящему Бадмашу.

— Ну что там? — Афганец остановился, повернувшись вполоборота. — Говори, да поживее!

— Мы схватили по твоему приказу, хузур, того фаренги! Он здесь.

— Что-о-о? Только одного? Я же говорил — обоих! Проклятые собаки! Почему не схватили его спутника и вещи? Где этот парень?

Лицо Бадмаша покраснело и исказилось от гнева. Он размахнулся и изо всех сил ударил Али кулаком по лицу так, что тот упал.

— Хузур! Ты велик, как пророк! — трусливо завыл Али, валяясь на земле и пытаясь поставить ногу главаря себе на голову. — Не погуби, не погуби! Вокруг караван-сарая Кальяни были люди субедара. Чтобы взять обоих, надо было поднимать шум. Это было опасно.

— Опасно, опасно! — взревел Бадмаш и пнул Али. — Пошел вон!

— Аллах велик! Аллах велик! — воя, извивался в ногах у афганца Али.

— Ладно! — Бадмаш внезапно успокоился. — Встань, мы поговорим с этим фаренги после еды. Валла-билла!

— Как пожелает хузур!

Бадмаш не торопясь прошествовал в свои покои, устроенные в самом дальнем углу храмового двора среди каменных глыб, поросших кустарником. Там двое слуг уже расстелили ковер и поверх него дастархан. Афганец устало сел, щелкнул пальцами:

— Эй! Воды!

Вынырнул слуга с большой чашей, наполненной теплой розовой водой и тазиком. Бадмаш помыл руки, вытер о протянутое полотенце. Али негромко отдавал приказания, и прислуга споро суетилась вокруг, сменяя одно блюдо другим по мере насыщения владыки. Сам Али время от времени подливал вина в его быстро пустевший бокал. Бадмаш скоро захмелел. Лицо его раскраснелось. Ужин подходил к концу.

— Али! Принеси-ка джалеби! — Сладкое было одной из слабостей владыки. — Да не забудь и хукку, — приказал он хриплым голосом.

Когда требуемое было подано, афганец поудобнее устроился среди подушек, затянулся из хукки, выпустил дым, хлебнул из бокала, кинул в рот несколько кусочков печенья и лениво пожевал.

Жаркая предмуссонная майская ночь вступила в свои права. Неумолчно стрекотали цикады, на черном бархатном небе мерцали яркие звезды, неслышно сновали туда-сюда летучие мыши.

— А-а-а-ли! Приведи-ка сюда того фаррррренги, — заплетающимся языком пробормотал Бадмаш.

Два разбойника бросились исполнять приказ. Они вытащили несчастного Григория из сторожки и поволокли к главарю.

— Туда его! — Он махнул на каменный столб, стоявший возле полуразрушенной стены под густым развесистым баньяном. — И разденьте!

С Григория содрали халат, сапоги и прикрутили веревками к столбу.

— Ироды проклятые! Чтоб вам пропасть в геенне огненной! — закричал Семенов, пытаясь вырваться. — За что вы меня?

— Собака! Кафир вонючий! — Бадмаш мгновенно рассвирепел, лицо его побледнело. Он даже как будто бы протрезвел. Потом вскочил и, подбежав к россиянину, начал его бить наотмашь по лицу. — Ну-ка, скажи, кафир, как ты оказался на перевале Зоджи-Ла, когда мои молодцы захватили караван из Джунгарии, и почему у тебя оказались бриллианты, которые везли в этом караване в подарок несравненному падишаху Фарруху Сийяру?

— Так вот в чем дело! — Григорий мотал головой, стараясь спасти от жестоких ударов Бадмаша глаза и зубы. По лицу текла кровь, а афганец, рыча от злобы, продолжал бить.

— Наш человек у Парвеза нам все рассказал. Такие бриллианты могут принадлежать только хану Галдану. А ты — нищий и вор! Я посажу тебя на кол!

Он схватил Григория за горло и стал душить. Потом отпустил.

— Говори, собака!

— Мухтарам! Бриллианты принадлежат русскому радже Никите Боголюбову, — с трудом зашевелил разбитыми окровавленными губами Григорий.

— Какому еще радже? Где он? — Бадмаш удивленно отстранился от Григория, а потом повернулся к Али: — Что он мелет?

Али пожал плечами, потом плеснул из пиалы водой в лицо россиянина и крикнул:

— Где бриллианты? Говори быстрее, кафир!

Григорий молчал.

— Ты у меня заговоришь сейчас, — злобно прошипел Бадмаш, выхватил из костра пылающую головню и прижал к телу Григория. Вопль боли огласил весь двор.

— Господи! Господи! — кричал Григорий. — Спаси, дай силы!

— Где бриллианты?

В ответ доносились лишь стоны и причитания. И снова в ход пошла головня. И снова крики россиянина. Его тело совсем обмякло и повисло на веревках. Казалось, что он потерял сознание. Али снова плеснул ему в лицо водой и потряс за волосы, приводя в чувство.

— Грязное отродье! Ты будешь говорить или нет? Где бриллианты? — крикнул Бадмаш.

Григорий открыл глаза и молча уставился на своего мучителя.

— Ну хорошо же! Арэ! — Афганец поманил усатого разбойника. — Позови сюда Мардана, и пусть он принесет свой черный ящик. Сейчас заговоришь, — криво усмехнулся афганец, глядя на Григория.

Через некоторое время из храма выбежал невысокий старичок, в красном халате и с высоким красным же тюрбаном на голове. Его подгонял усатый. В руках старик держал ящик из черного лакированного дерева с дверцей и несколькими щелями сверху. Он приблизился к Бадмашу и опустился перед ним на колени, придерживая ящик под мышкой. Потом почтительно наклонил голову:

— Джи хан, хузур!

Бадмаш показал на Григория:

— Вот этого!

— Хорошо, хузур! — пробормотал старик.