— О дочь Джанаки! Я исполнил свой обет. Я убил Равана и освободил тебя из плена, — тихо сказал он. — Я смыл оскорбление, нанесенное моим врагом. Но кто, о Сита, примет обратно жену, столь долго жившую в доме другого? Раван касался тебя, смотрел на твою красоту греховным взором. Могу ли я тебя принять теперь? Ступай куда хочешь, Сита, я отпускаю тебя!..»

При этих словах Парвеза Дангу снова вскочил. Он опять выдернул джемдер из ножен и зарычал как дикий зверь.

— Никитка, сынок! Что ты? — дернул его за руку Григорий. — Садись!

« — …Оставайся здесь на Ланке, — сказал Рама Сите, — или иди к Сугриве. Ты не жена мне больше! — невозмутимо продолжал свой рассказ Парвез.

…Сита стояла, скорбно поникнув головой. Из глаз ее потекли горькие слезы. Минуту спустя она сказала:

— О господин мой! Если другой и касался меня, то это было против моей воли. Сердцем я всегда оставалась верна тебе. Если ты решил отречься от меня, почему не поведал об этом раньше, когда присылал Ханумана? Я умерла бы тогда от горя, и не пришлось бы терпеть тебе невзгоды ради меня, строить мост через море, осаждать Ланку и сражаться с Раваном.

И, повернувшись к Лакшману, Сита сказала:

— О брат! Что ты стоишь и смотришь? Приготовь для меня погребальный костер. Если мой господин испытывает ко мне отвращение, то для меня нет другого выхода.

У Рамы не было сомнения в верности Ситы. Но поверят ли этому люди? Вот что мучило Раму. Сита это хорошо понимала. Поэтому она ничего и не пыталась сказать в свою защиту. Сердце Рамы разрывалось, но он был вынужден поступить так, чтобы не подать своему народу примера излишнего легковерия.

Скоро был приготовлен погребальный костер. Его подожгли, и к небу взлетели языки пламени. Сита поклонилась Раме, приблизилась к костру и сказала, сложив ладони, обращаясь к огню:

— О Агни, да будешь ты свидетелем тому, что сердце мое никогда не отвращалось от Рамы!

Сита вошла в огонь, и неслыханные стенания и плач поднялись и среди людей, и среди обезьян, и среди ракшасов.

И когда она скрылась в огне, заколебался костер, и из пламени встал человек исполинского роста в красном платье, с золотыми украшениями, с черными вьющимися волосами, и на руках его лежала Сита, целая и невредимая. Бог Агни — все узнали его — приблизился к Раме и сказал:

— О Рама, вот твоя Сита. Она чиста перед тобою. Грех не коснулся ее. Я — бог огня — свидетельствую о том перед народом. Возьми ее — я повелеваю тебе.

И, поставив Ситу на землю перед Рамой, он исчез в дыму костра…»

Парвез остановился, и в этот момент в наступившей тишине раздался слабый сдавленный крик и звук падения тела. Все инстинктивно обернулись. На каменных плитах ам-каза неподвижно лежала Девика. Начался переполох. Кто-то стал ее поднимать, Григорий кинулся за водой, запричитали сбежавшиеся женщины, жестикулируя, кричали мужчины. Бедняжку положили на чарпаи и стали приводить в чувство.

— Друзья! — громко произнес Парвез, перекрывая шум и гам. — Я закончил историю о великом герое древности, о Раме и его прекрасной супруге Сите. Они соединились навечно, чтобы никогда не расставаться и мудро править вместе со своим народом в Айодхе, столице страны Кошалы. Да будет мир им, и да благословит их Аллах, а мы не забудем славных деяний героя! Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!

Он подошел к Девике и погладил ее по голове. Но в этот момент у ворот караван-сарая послышалось цоканье копыт, и подъехали два запыленных всадника на взмыленных лошадях. Спешившись, они вбежали в ворота. Это были Нанди и Барк Андаз.

— Мухтарам! — возбужденно крикнул Нанди, подбегая к Парвезу. — Мы узнали, что Бадмаш со своими даку по непонятной причине возвращается обратно в Кашмир!

— Что ты говоришь? Не может быть! — удивленно крикнул Парвез.

— Да, да, мухтарам, это так! Мы узнали об этом вчера на базаре в Джампуре, и их видел хозяин караван-сарая в Сахвале. Они очень спешили, — пояснил Барк Андаз. — Мы скакали всю ночь, чтобы известить вас.

— Что же нам делать? — растерянно произнес Парвез.

— Я знаю! — неожиданно прогремел голос Дангу.

Все невольно повернулись к нему. Он стоял вытянувшись во весь свой гигантский рост. Его глаза сверкали необыкновенным блеском, ноздри трепетали. Он излучал силу и решимость.

— Ах-хаг! — разнеслось громовое над амказом. Дангу поднял руки со сжатыми кулаками. — Я знаю, что делать! — повторил он. — Будет большая охота! Как учил меня мой отец Вангди!

И он начал проверять оружие.

— Раджа джи! Как же ты… один… их много… они далеко, — неуверенно проговорил Парвез.

— Нет, не один! Никитка, сынок, и я с тобой. Тебе в помощь! — подбежал к нему Григорий.

— Возьмите с собой Нанди и Барк Андаза. Вот это уже будет сила, — усмехнулся Парвез.

— И каждый — по запасной лошади, — прибавил караван-баши.

— Это правильно. Путь неблизкий. Надо спешить. Гнусный вор и негодяй должен быть наказан по заслугам, — продолжал Парвез, — караван будет ждать вас здесь столько, сколько потребуется. Да благословит вас Аллах, и будет вам удача!

Через полчаса из караван-сарая у крепости Дал Чхатти выехал маленький отряд по дороге на Кашмир и вскоре растворился в темноте жаркой безлунной ночи.

Была самая середина дня. Все вокруг затянула сетка мелкого упорного дождя. С гор наползал тяжелый серый туман, в ущельях слоистой дымкой грудой залегли спящие облака. Время дождей вершило свой танец воды. Проложенная в скалах падишахская дорога поднималась здесь по берегу Самани, притоку Чинаба, в сторону Кашмира на перевал Пир-Панджал. Река с шумом неслась через пороги, роя берега, кипя и пенясь водопадами в каменных теснинах. Темные дубовые леса с примесью деодара зеленым одеялом укрывали бесконечные хребты и склоны гор. Здесь царили дикость и безлюдье. Единственное человеческое прибежище этой округи — селение Бхимбар было далеко отсюда.

Безлюдье нарушали только два путника, пробираясь по падишахской дороге. Впереди на ишаке, который покорно брел по лужам и грязи, сидел старик в бедном поношенном халате с белой гуджорской шапочкой на голове, что-то тихонько напевая. По бокам ишака были приторочены два небольших мешка. За ишаком шла женщина в белом просторном халате-платье. На голове у нее была чадра с отверстиями для глаз. Иногда она немного отставала, стараясь выбрать путь посуше, но потом нагоняла ишака.

Обычная картина для тех времен Северной Индии. Видимо, небогатая семья, мусульмане — муж и жена держали неторопливый путь по каким-то своим делам. Может быть, навестить родственников в соседней деревне, а может быть, на большой торговый привоз или дальше — в Кашмир.

Лхоба уже второй день тайком следила за движением этих ми. Иногда она наблюдала с явным удовольствием, подкравшись совсем близко на коротких остановках, как женщина ми открывала лицо. Оно было совершенно необыкновенно. Светлая кожа, эти удивительные белые волосы, прямые и длинные с косой сзади. Таких она никогда еще не видела. У Дангу тоже волосы были белые, но они вились. Какой-то внутренний голос говорил ей, что эта женщина и должна быть уми ее дорогого сыночка. Та, которую ее Данг-чи-канг хотел ей показать на перевале Чуп-са и которую украл плохой ми. Но как это проверить? Она ведь не знала языка ми. Напряженно прислушиваясь к их разговорам, она иногда улавливала в речи старика знакомое слово «Дарья». Но относилось ли оно к этой женщине ми, было непонятно. Любопытство разбирало ее все больше. Почему она здесь и едет со стариком? Куда? Как с ними заговорить, чтобы не испугать их? Она лихорадочно обдумывала одно решение, потом отбрасывала его, приходила к другому, снова отбрасывала и думала, думала, не зная, на чем остановиться. Внезапно ее озарила простая гениальная мысль. Да, да! Конечно, она сделает вот так! Именно так! Это будет лучше всего. Если ничего не выйдет — она просто повернется и уйдет. Ей не следует бояться этих ми — старика и женщины. Они не опасны! Она была почти убеждена в этом. И кроме того, у нее уже есть опыт общения с ми. Бод-рха! Бод-рха! Сейчас! Вот сейчас наступил самый удобный момент! Старик в стороне, он не мешает. Никаких других ми поблизости нет. Она повела носом, прислушалась. Эти двое остановились и что-то обсуждают… Лхоба вся напряглась… Вот они внизу, совсем рядом с ней… женщина поотстала…