Внезапно, как по команде, Дарья и Никита отвели друг от друга изучающие глаза.

— Ну и ладно, Дарьюшка, иди к нам жить, не обидим, как в сказке «Терем-теремок» говорится. Втроем веселее да проворнее. И Господь Бог нам в помощь. Будете оба как дети у меня, — вздохнул Григорий, — свои-то далеко, да и что с ними?..

Дарья кивнула — вот и спасибо.

— Никитка, что ж ты молчишь? Скажи что-нибудь Дарьюшке.

Дангу все более смущался. Воцарилось неловкое молчание. Дарья заговорила первой.

— Посидим маленько, да расскажу я вам, где обреталась. А сама я из-под Самары с братом и батюшкой купцом Котовым приплыла торговать в Астрахань. И тут налетели тучей узбеки, полонили меня, а батюшка да братишка Алеша пропали… — Она всхлипнула, отвернулась на секунду и потом продолжала: — Повезли на продажу бусурмане проклятые. Обращались хорошо и кормили с достатком. Да потом по дороге привозили к нам других девушек, расейских все. Вот ужо наплакались бедняжки да напричитались. Стало нас числом боле десятку. И приставили те узбеки к нам двух старух, чтоб смотреть. И все ехали много ден на верблюдах. Я-то по-узбецки понимала немного. Ну, сказывали мне, по каким местам ехали — Хива, Бохария, Самаркан, Фаркана, Маркансу и еще чего-то, позабыла… Ну и вот насмотрелась всего, но все равно тошно было, ревела больше. И жарко же было, ну спасу нету, и пески кругом. Ну дак и привезли в Касгар к ихнему царю Галдану. Приодели нас хорошо, но не трогали. Пожили там неделю. И вскорости кутерьма большая учинилась. Приставили к нам мужика ихнего на охрану. Смешной такой, чернявый, с имени Учан. По виду страшный, а добрый. Татарин. По-расейски говорил, все сказывал про ихние обычаи. И бабульку дали, Айша звать. Ну чтоб нам помогать всяко там по женской части. По-расейски тоже лопотала. Немного… Да, так опять посадили на верблюдов и повезли. Учан по секрету сказал, что к самому индейскому царю Сийяру. И страшно стало, да что поделать… Ну и вот, тут оказались. Всех-то кого порешили, кого угнали, а я — в кусты… И живая, да вы подоспели, — она улыбнулась.

— И ладно, Господь с нами, милостию не обделил, — произнес Григорий, поднимаясь и крестясь. — Надобно с перевала уходить, в Кашмир спускаться, кабы беда не явилася. Да ночева нужна, и неплохо ж провианту сыскать, а то есть хочется.

Он хлопнул себя по животу и посмотрел на Дангу.

Юноша вскочил.

— Дангу… — он запнулся, — нет, Ни-ки-та, — произнес по слогам, глядя на Дарью, — сейчас все сделает. — Ему уже хотелось говорить с ней, а больше всего — слушать этот чарующий голос, который завораживал его. Он уже не испытывал никакого смущения.

По дороге через перевал среди брошенных вещей Григорий нашел подходящий пустой мешок, из которого сделал себе удобную котомку и переложил в нее молитвослов, Лексикон, словарь Кариона Истомина, кожаный мешочек и пистолет.

Так кончается вторая часть повести о приключениях Дангу.

Горячий оранжевый диск утреннего солнца, предвещая знойный день, уже поднялся над грядой серо-зеленых гор, амфитеатром окружавших Шринагар. Воздух был чист и прозрачен, позволяя ясно различать на фоне голубовато-белесого неба величественную цитадель Шир-Гари на вершине Гари-Парбат, обиталище наместника делийского падишаха в Кашмире субедара Мансур-хана. Напротив, на горе Тахт-и-Сулейман сияли белизной купол мечети Асмани-Масджид и ее стройные островерхие минареты. По склонам обеих гор там и сям прятались в густых, кудрявых зеленых садах постройки и дворцы, сбегавшие нестройными рядами вниз, к озеру Дал и быстротечному Джеламу, где словно рассматривали в воде свое отражение, дивясь его красоте.

На площади Чандни-чоук, выходившей одной стороной прямо к берегу Джелама и ограниченной с двух других рядами могучих развесистых чинар, уже кипел и бурлил Бори-Базар. Тимардар — смотритель базара уже собрал налог, полагавшийся городской казне, и продавцы, теснясь под красочными навесами и тентами, торговали всем, что можно было съесть, выпить, надеть или приобрести в собственность. Кругом высились горы свежих и сушеных фруктов и овощей, разносился аромат только что поджаренных пирожков — бхаджи, хлебцев с овощами — качори, дымился на медных подносах горячий рис — бирьяни, лежали стопками белые лепешки разных форм и размеров.

Не менее бойко шла купля-продажа всевозможных тканей, ковров, посуды, одежды, сбруи, пряностей, шафрана, шалей, всякой живности. Крики зазывал, звуки музыкальных инструментов, рев ишаков и верблюдов, пение дервишей, яркое разнообразие одеяний торговцев и покупателей — все перемешалось в невообразимую палитру цветов, запахов и звуков.

С левой стороны от главных ворот Буланд-Дарваза тянулся в два ряда саррафа-махалла — квартал ювелирных лавок. Здесь было гораздо меньше базарного шума, гама и толкотни. В этом тихом уголке покупатели не спеша выбирали товар.

Вот и сейчас ко второй лавке первого ряда подошли три человека, явные фаренги: юноша огромного роста, невысокий бородач средних лет и женщина — молодая и очень красивая, что сразу отметил хозяин лавки.

Еще в Сонамарге, на пути в Шринагар, Григорий познакомился с менялой местного базара, которому попытался продать маленький бриллиант, чтобы на вырученные деньги купить лошадей и товар для выгодной продажи где-нибудь в Индии. Он уже успел выяснить, что в Джайпуре, например, хорошо шел кашмирский шафран. Однако у менялы не нашлось денег, чтобы приобрести предложенный камень. Он долго вертел его и, цокая языком от изумления, что-то бормотал насчет того, что такая красота достойна быть в сокровищнице самого субедара Кашмира эмира Мансур-хана. Глаза менялы жадно блестели: он сразу смекнул, что простодушного фаренги можно будет легко надуть и сделать на этом хорошие деньги. Он объяснил Григорию, что глава их торговой общины купец Парвез имеет в Шринагаре большую ювелирную лавку и только у него найдется сумма, необходимая для покупки этого бриллианта. На том и порешили. Меняла написал записку для Парвеза и объяснил, как его найти.

Григория беспокоил минимум одежды у Дангу, да и сам он хотел бы одеться и обуться получше. Золотая монета и услуги хитрого льстивого менялы быстро сделали свое дело. Через полчаса Григорий щеголял в новом халате, штанах, мягких кожаных сапожках и войлочной гуджорской шапочке. Долго судили и рядили, как одеть Дангу, и наконец остановились на куртке — серапе голубого цвета без рукавов с пояском. Юноша нехотя напялил ее на себя, однако наотрез отказался надевать что-нибудь на ноги, оставшись босым. Дарья поменяла свой халат на новый.

Парвез сразу же обратил внимание на этих фаренги, как только они вошли в квартал ювелирных лавок, — слишком уж необычной и живописной была эта группа.

Григорий подошел к Парвезу и учтиво поклонился:

— Салам-алейкум! Дело у нас к тебе важное есть, мухтарам! — громко сказал он.

— Ва-алейкум-ас-салам! Да ниспошлет вам Аллах благополучие! Слушаю вас, — ответил Парвез.

— Мы из матушки России и находимся в услужении Белого Царя, Петра Алексеевича. Звать меня Григорий, а это Никита и Дарья. И вот записка для твоей милости при нас, — и Григорий протянул ювелиру сложенный листок бумаги.

Парвез раскрыл его, быстро пробежал глазами и, приветливо улыбнувшись, произнес:

— Ва-алейкум-ас-салам! Входите, пожалуйста! — и он сам поудобнее раскинул для них подушки на ковре внутри лавки.

Григорий и Дарья привычно расположились на подушках, скрестив ноги. Дангу попробовал сделать так же, но ему было неловко. Он вздохнул, слез с подушек и присел на корточки, как делали все кангми. Сразу стало удобно и хорошо. Дарья смешливо прыснула, глянув на него.

— Пострелка, чего ты, не след хихикать! — цыкнул Григорий на нее. — Слышь, Никитка! Эдак все бусурмане сидят. Да и ты вскорости привыкнешь.

Потом, обращаясь к ювелиру, продолжал:

— Мухтарам! Вот у нас что есть.