– Настало время, – произнес Найджел Эйк, – кое-что уточнить. Моя книга «Эхо лунной богини» не является ни идеологической, ни феминистской. Это книга-размышление о структуре общества кроманьонского палеолита и современного западного общества.

– Но, – заметил Алан Пайнс, – эта книга агитирует за коммунистический матриархат.

– А вы сами читали «Эхо лунной богини»? – невинно поинтересовался Эйк.

– Э-э… Я не читал саму книгу, но смотрел по TV ее обсуждение за круглым столом.

Профессор философии и социологии грустно вздохнул.

– Да, разумеется, в книге целых двести сорок страниц. Слишком много букв.

– М-м… Профессор, к сожалению, книга, это, в некотором роде, устаревший жанр.

– Нет, Алан, жанр – это, например, поэма, новелла, или ода. А книга, это форма подачи информации, любой содержательный текст более, чем из 48 страниц по 1800 знаков, в котором среди знаков преобладают буквы. Более 80 тысяч букв. В XX веке книга была главным источником знаний, но в XXI веке ее потеснили комиксы и рекламные листки объемом менее тысячи знаков, зато с обилием цветных картинок.

– Э-э… Профессор, а как бы вы сами ответили на вопрос: о чем ваша книга?

– «Эхо лунной богини», – ответил Эйк, – это книга о том, как человечество развивалось, становилось все более разумным, умелым, эмоционально развитым, и, да простят меня зрители за тавтологию, более человечным. Но в некоторый момент предыстории, для субъектов, захвативших господствующее положение, все это стало неудобным. С этого момента начинается то, что мы называем «историей». В истории нет людей. В ней есть правители и подданные, в ней есть государства и войны между ними, а людей нет.

Алан Пайнс несколько секунд ждал продолжения и, поняв, что его не будет, спросил:

– Профессор, а как же матриархат, про который вы точно что-то писали в этой книге?

– В эпоху патриархата, – ответил Эйк, – все в обществе превращается в орудия. Можно прочесть в трудах античных мыслителей, что орудия делятся на молчащие, мычащие и говорящие. Матриархат, это защита от превращения человека в говорящее орудие.

– Извините, профессор, но такой защитой является свобода и демократия, разве нет?

– Нет, Алан. Свобода и демократия это лишь следствия того, что человек не орудие, а автономный субъект. Следствие, а не причина. Впрочем, сейчас свобода и демократия превратились в нелексические восклицания вроде «о, черт!» или «ни фига себе!».

– Э-э… В каком смысле они нелексические?

– В том смысле, что они не несут смысла. Попробуйте в нашем формально свободном обществе шагнуть за рамки общепринятого поведения или играть в политику вопреки установленной иерархии статусов. Для начала, вам заблокируют счета в банках, у вас отнимут жилище, и нищим вышвырнут на свалку. А дальше вас, возможно, посадят в тюрьму за экстремизм. Вы, кстати, назвали кйоккенмоддингеров экстремистами.

Телеведущий замялся, и осторожно «повернул руль» в сторону от скользкой темы.

– Мы сейчас говорим в основном о новой ядерной угрозе. Может быть, с философской точки зрения, женщины в клубе «Карибский кризис» просто хотели шагнуть за рамки общепринятого поведения, но они пошли на конфликт с законом, а в этой ситуации их доступ к ядерным технологиям несет угрозу, разве нет?

– Алан, о каком конфликте с законом вы сейчас говорите?

– Я думал, вы знаете, профессор. Они вывезли детей против воли отцов и без суда. По законам матриархата это, видимо, допускается, но по нашим законам это криминал.

– Алан, я уже уловил вашу логику, и помогу вам, чтобы не заставлять ждать зрителей, которые хотят послушать про Барьер Хопкинса и ядерный апокалипсис. Допустим, что милые женщины из клуба «Карибский кризис» интерпретировали эту мою книгу, как призыв вернуться к идеалу кроманьонского матриархата. И, как свойственно ученым-прикладникам, они стали искать практический метод: как вернуться? И нашли статью, авторство которой приписывается Сэму Хопкинсу, инженеру из Невады.

– Профессор, вы поразительно четко объяснили суть дела! Сэм Хопкинс, которого уже называют Демоном войны, опубликовал в сети чудовищную доктрину, по сравнению с которой даже самые человеконенавистнические идеи прошлого, это детский лепет! Я попрошу профессора Эйка объяснить нам, в чем суть заявлений Хопкинса.

Найджел Эйк медленно встал с кресла и подошел к экрану, на котором так и осталась заставка от видеоклипа о советской 50-мегатонной бомбе.

– Суть в том, Алан, что в заявлениях Сэма Хопкинса нет почти ничего нового. Барьер Хопкинса, это Барьер Мальтуса, описанный в конце XVIII века. Мальтус показал, что население растет экспоненциально, а материальное производство – линейно. Людям в результате становится нечего кушать, проблему решает массовое уничтожение людей. Например, массовый голод, или эпидемия, или, чаще всего – война.

– Но ведь Мальтус ошибался, это доказано! – пылко возразил телеведущий.

– Не торопитесь, – ответил Эйк, – действительно полвека назад, когда я был студентом, казалось, что Мальтус ошибался. Шла Первая Холодная война, и острая политическая конкуренция стимулировала прогресс. Наука вытесняла религиозную ортодоксию, что снижало темп рождаемости до линейного. НТР создавала новые технологии, поэтому материальное производство росло экспоненциально. Картинка Мальтуса в некотором смысле переворачивалась, и человечество шло к изобилию на фоне умеренного роста населения. Именно этот путь предлагал Мальтус, как решение проблемы, которую он выявил. И он предупреждал о барьере на этом пути. Технический прогресс не только оптимизирует рождаемость и повышает скорость материального производства. Он еще размывает устои ортодоксального общества, а значит, и устои политической власти. И наступает момент, когда политическая власть нажимает на тормоза, чтобы прогресс не сбросил ее на обочину истории. И война вновь становится неизбежным регулятором.

Телеведущий удивленно взмахнул руками.

– Но, профессор, это же фантастическая антиутопия. Никто не тормозит прогресс.

– Прогресс, – скаал Эйк, – остановился в 1991 году, когда закончилась Первая Холодная война. То, что называют прогрессом сейчас, это просто размножение маленьких радио-телефонов, карманных компьютеров и интернет-сервисов, которые в 1991 году не были широко распространены, и играли в основном деловую, а не развлекательную роль. В остальной технике – стагнация и регресс. Такие же автомобили и самолеты, и нефтяное топливо. Те же аграрные технологии получения пищи. И 40-часовая рабочая неделя в промышленности. Зато запрещено критиковать религиозную ортодоксию, делающую женщину машиной для производства многочисленного и невежественного потомства.

– Простите, профессор, – вмешался телеведущий, – но давайте не будем это трогать.

– Алан, я и не собирался ЭТО трогать. Я даже не назвал ЭТО по имени. Всем и так все понятно. Так вот: слухи о том, что Мальтус ошибался, сильно преувеличены. Теперь я отвечу на вопрос о том, что же нового внес Сэм Хопкинс в теорию Томаса Мальтуса.

Профессор Найджел Эйк сделал артистическую паузу и продолжил.

– Автор, подписывающийся именем «Сэм Хопкинс», обратил внимание на две важные особенности нашей эпохи. Во-первых, наука в развитых странах продолжает работать. Просто, все идет в стол. Ее достижения в этих странах не внедряются. Во-вторых, мир слишком велик, чтобы торможение прогресса было глобальным. Где-то на периферии остаются оазисы, свободные от консервативного прессинга, и там некоторые научные достижения – подчеркиваю: лишь некоторые, не очень дорогостоящие – внедряются, и вызывают локальный прогресс. И, как сказано у Хопкинса, математически неизбежен конфликт между этими оазисами и консервативно-регулируемым остальным миром. У оазисов альтернатива: погибнуть или защищаться средствами, полученными благодаря прогрессу. Согласно Хопкинсу, это, прежде всего тератонное ядерное оружие.