Неизвестно откуда появившийся Матвей подхватил голову и почтительно поднес ее некроманту. Тот быстро и ловко, словно проделывал подобное не раз, принялся шинковать голову, бросая кусочки в сосуд. Потом налил туда же какой-то приятно пахнувшей жидкости.

– Вам глазки или ушки? – вежливо осведомился он. – Матвей, неси фарфоровые тарелки.

Тарелка поспела вовремя, ибо советника туда обильно стошнило.

– Экий вы не компанейский. Я думал, мы славно посидим, поговорим об измене.

При этих словах Мубарраз подмигнул советнику и зачерпнул огромную ложку из медного сосуда.

– Зря отказываетесь, ушки гнома с ямайским ромом особо хороши. А теперь покажу я вам некромантские пляски.

Советнику показалось, что кресло немного накренилось. И неудивительно, только теперь он обнаружил, что сидит на скелете огромного огра, который изогнулся чудовищным образом, представ перед ним в виде кресла.

– Какой конфуз, – захохотал некромант, – вы случайно сели на мою пра-пра-прабабушку. Она проснулась и хочет танцевать.

Кости накрепко вцепились в советника. Голый череп скелета нахлобучился на голову советника, придавая ему вид не столько устрашающий, сколько омерзительный.

– Танцы, – заверещал от восторга некромант, и кресло пустилось в пляс.

С лихим гиканьем в комнату ворвались другие скелеты и рассыпались на составные части.

Влетевшие в другую дверь зомби принялись жонглировать головами и плевать друг в друга.

Присмотревшись, советник понял, что мерзкие, твари плюются огромными воздушными жабами, которые, лопаясь, издают гадкое чмоканье и разбрызгивают вокруг вонючие сопли.

– Дамы приглашают кавалеров, – дурашливо захохотал Мубарраз.

Кресло-скелет отпустило советника, и тот неловко упал на пол.

Тут же к нему подскочила тучная утопленница в длинном бальном платьем. Один глаз у нее был съеден рыбами. А второй выпучился и смотрел кокетливо на советника.

Последнее, что он запомнил, – наполовину сгнившие губы партнерши, которые тянулись к нему в страстном поцелуе.

Очнулся он от того, что Мубарраз, легонько похлопывая его по щеке, прикладывал мокрый компресс на голову.

– Да что же такое, – как заботливая наседка причитал некромант, – только вошли, рот открыли – и бах в обморок. Ну, право, совсем себя не жалеете. Нельзя же так. Чем я могу вам помочь.

– Я хочу домой, – как-то совсем по-детски всхлипнул советник. – Отвезите меня домой.

– Сию минуту.

Некромант помог гостю выйти из кабинета, довел до кареты, усадил на сиденье.

– Следите за собой, берегите себя, – напутствовал он. Когда экипаж уже почти тронулся, наклонился к советнику и спросил: – А утопленница-то ничего? Горячая девчонка была, пока не утопла.

– Мне казалось, что лишь волхвы владеют искусством телепортации, – заметил я.

– Это так, – Иль-Закир снова улыбнулся. – Однако то, что предлагаю вам я, совершенно иного рода. Мой способ передвижения не имеет никакого отношения ни к материи, ни к пространству. Вступите в сияющий круг, как делаю это я.

Я последовал его приглашению. Франсуаз встала рядом со мной.

Иль-Закир поднял руку, потом опустил ее.

Яркие всполохи Зла взметнулись вокруг нас, точно по краям магического круга. Прозрачный голубоватый дождь полился сверху и потушил их.

Когда последняя капля его растаяла в мозаичном полу, все вокруг изменилось. Мы находились в комнате, лишенной очертаний. Прозрачные стены были созданы из тончайшего хрусталя; нигде нельзя было найти ни дверей, ни окон.

– Никто не может проникнуть сюда без моего ведома, – пояснил Иль-Закир. – То, что живет здесь, чересчур ценно и чересчур беспомощно, чтобы рисковать им.

– Что же это? – спросила Франсуаз.

– Мое Творение, – ответил мудрец.

В центре прозрачной комнаты находился кокон – дышащий, подрагивающий. Я не взялся бы определить, находится ли кто-то внутри него, или кокон сам был живым существом.

Мудрец Иль-Закир поднял палец, и в этом простом жесте я увидел больше священного трепета, чем во всех ритуалах Вселенской Церкви.

– Тише, – произнес он. – Ни шагу дальше.

В этом предупреждении не было необходимости. Никто не двинулся с места, даже не пошевелился. Но Иль-Закир, очевидно, слишком дорожил своим созданием, чтобы подвергнуть его хотя бы малейшему риску.

– Успокойся, мое дитя, – обратился он к той, что находилась в коконе.

Мне отчего-то казалось, что это девочка. Я не смог бы объяснить, почему. Возможно, дело было в той нежности, с которой Иль-Закир говорил с ней. А может, побыв немного в его обществе, я подсознательно пришел к выводу, что он скорее создал бы женщину, чем мужчину.

Вскоре слова Закира подтвердили мое предположение.

– Она еще спит, – прошептал он, и каждое его слово было наполнено небывалой нежностью.

Мне сложно было узнать в нем человека, который в молодости изобрел машину для четвертования и до сих пор этим гордился. Но, может, теперь рядом со мной стоял совершенно другой человек?

– Я создал ее из ветра, что утром пролетает над просыпающимся озером, из солнечных лучей и лунного света. Я не применил ни одного заклинания, не молился ни одному из тысяч богов. Я создал ее сам.

– Это ты?

Голос раздался из глубины кокона, и был он нежен, как пение птиц в предрассветный час, и чист, как пение церковного хора.

– Да, это я, дитя мое.

В словах Иль-Закира затрепетало волнение – и сложно было поверить, что такой человек способен на подобные чувства.

– Я привел к тебе гостей, как и обещал.

– Гостей…

Голос незнакомки упал, как затухающий вдали перезвон колокольчиков, привязанных к ярко раскрашенной дуге тройки лошадей, направляющихся на городской праздник.

Теперь я понял, для чего Иль-Закир пригласил нас – туда, куда при других обстоятельствах не пустил бы, пожертвовав собственной жизнью.

Он сделал шаг вперед.

– Я знаю, как скучно тебе здесь, моя дорогая. Я даю тебе книги, показываю образы, рожденные в магических кристаллах – но тебе этого мало. Ты ведь такая умница. С каждым днем ты становишься все умнее и скоро уже во всем превзойдешь меня… Я знаю, что ты скучаешь…

– Да, скучаю!

Голос незнакомки звучал громко, надломленно, но не стал от этого менее прекрасен.

– Я чувствую себя пленницей в этом коконе. Еще одной из игрушек, которые ты изобрел, чтобы забавлять свой ум. Но я живая, пойми меня, я живая – и я хочу выйти отсюда, Абдулла.

– Но тебе еще рано выходить в мир, – беспомощно возразил Иль-Закир. – Ты знаешь его только по книгам. Ты не готова столкнуться с опасностями, которыми он наполнен.

– У нее явно переходный возраст, – пробормотал я.

– Видела бы она меня, когда мне было столько же, – усмехнулась Френки. – Сразу узнала бы, что такое настоящие проблемы.

– Думаю, этого Иль-Закир и хочет, – заметил я.

– Чтобы я рассказала ей, как была девчонкой. Прости, я не гожусь как пример для подражания. По крайней мере, хороший.

– Вот почему я привел для тебя гостей, – продолжал Иль-Закир. – Они много путешествовали и могут многое тебе рассказать.

– Рассказы!

Я услышал нечто, между восклицанием и вздохом.

– Опять одни рассказы. С меня довольно историй, Абдулла, хватит раскрашенных картинок. Я хочу увидеть настоящий мир.

– Об этом я и говорю, дитя мое; позволь мне сказать несколько слов нашим терпеливым гостям, и ты сама все поймешь.

Я не мог не отдать должного педагогической мудрости Иль-Закира. Он не пытался призвать свое создание к терпению; но, с намеком, наделил этим качеством меня и Франсуаз.

Та, что находилась в коконе, замолчала; правда, я был уверен – сделала она так не потому, что преисполнилась терпения, а из опаски пропустить хоть слово из нашего разговора.

Иль-Закир снова подошел к нам.

Для этого ему пришлось сделать пару шагов. Однако в его глазах расстояние, что отделяло его творение от всего остального мира, было неизмеримо огромным. Поэтому и ступал он так широко, словно ему предстояло пересечь огромную залу, наполненную людьми.