Из пустоты, скинув скрывающие плащи, вышли Киберарии — личная стража Легата. Оставаясь невидимыми, они явились в момент, когда нужны. Два киборга, скрывая лица под серыми капюшонами, они подошли сзади. Их металлические руки сжимают длинные белые плазменные винтовки от выстрела которых не защититься.

— Взять под их стражу, как нарушителей догматов Макшины и Директив Апостолов, — отдаёт приказ Легат. — Подвергнем их процедуре Протокола «Delete».

В этот момент в душах влюблённых вспыхнул пламень всеобъемлющего отчаяния и злобы. Суставы в ногах необычно подломились, а страх, сплётшийся с безнадёгой, сковали в цепи безволия души. Маритон не пытается кидаться на Легата, ибо будет убит, даже не приблизившись к нему и на шаг.

— Зачем? Зачем всё это… циркачество? К чему собрания и планы? Почему сразу нас… не повязал, сволочь?

— Протокол должен быть соблюдён, — хладно даёт ответ Легат, без всякой жалости наблюдая за арестом. — Формальность и право.

— Почему ты это делаешь? — взмолилась девушка, закованная в цепкой хватке воителей металла и плоти.

По щекам Анны побежали слёзы, и она позволяет себе выплеснуть эмоции. Двое мужчин обменялись взглядами — буйство чувств Маритона и морозец бездушия Легата. И прежде чем Киберарии вывели их, Легат машинно кидает знаменитую фразу:

— Ради общего блага.

Глава восьмая. Протокол «Delete»

21:03. Первая стадия ночного цикла. Город Тиз-141.

Погода из бушующего шторма, который часом ранее был готов разорвать этот клочок мира на куски, сейчас спал, как бы потакая тому, что происходит. Теперь это не ливень — плащ бури, сметающей всё на своём пути и внушающей ужас. Плачь небес — вот как можно охарактеризовать установившуюся погоду. Дождь не перестал быть слабым, или немощным, нет, он всё такой же напористый и моросью его назвать не получится.

Но вот ветер стал ещё холоднее, пронизывая до костей ледяной дланью, заставляя каждого трястись от дикого мороза, совершенно неестественного для этих краёв. Ледяные ветровые потоки терзают город силой, которая спокойно качает деревья до страшного треска и хладностью, доводящей до онемения открытые участки тела.

Такова стала погода в некогда благополучных и тёплых краях, после Континентального Раздора и Великой Европейской Ночи. Бесконечные выбросы в атмосферу опасных и загрязняющих веществ, испытания с климатическим оружием и просто свинское отношение к природе стало громким эхом, которое сейчас напевает погодным безумием.

Однако какова бы не была погода на улице, за толстыми стенами крепкого здания она даже и не чувствуется. Достаточно себя хорошо оградить крепким жилищем от капризов погода и уже всё равно становится на то, что стало с атмосферой. И за надёжными стенами камеры заключения вряд ли почувствуются капризы погоды, истязающие снаружи пространство.

В камерное помещение не проникает ни единого потока порывистого и холодного ветра. Но и тёплой камеру не назовёшь, скорее сносной и приемлемой для того, чтобы продержать там пару человек несколько часов.

Посреди белых стен в маленьком помещении камеры, на лавочках из чёрного пластика сидят два человека. В подвале исполинского тридцатиэтажного здания, которое отдавалось тому, что можно назвать полицией и судом, всего два десятка камер. Но большего и не нужно, ибо редко когда выдаётся момент содержать преступника на время судебного разбирательства. Очень редко.

В совсем небольшой камере, по размерам походящей скорее на небольшую кладовку, сидят два человека, дожидаясь незавидной участи. Тут всё залито ярким светом, исходящим от панельных ламп на потолке, поэтому отлично просматривается каждый уголок, каждый сантиметр и прекрасно видно, кто сидит. Мужчина средних лет с грубыми чертами лица — широкий нос, тяжёлый взгляд, хмурые брови, машистый подбородок и в придачу со шрамом на губах. Чёрные нестриженые волосы небрежно лежат на голове и отсвечивают серебристым сиянием лёгкой сединой. На его теле покоится серо-блестящий плащ, грязные штаны, кожаная майка и сапоги до колен, утянутые шнурками.

В такой же одежде, положив голову на плечо парню, сидит рядом и девушка. Её роскошные длинные волосы, чуть завиты, волнами ложатся на грудь и плечи. Лик девушки прекрасен, даже несмотря на то, что макияж практически стёрт, а на лицо спешит лечь маска усталости и печали. Выразительные глаза, отливающие обворожительным оливковым оттенком, аккуратный носик и тонкие чуть бледные губы, щёки, покрытые парочкой ссадин — всё это угнетающе отягощают эмоции уныния и страха перед неминуемым наказанием.

В такой близости Маритон ощущает лёгкий, остаточный аромат от духов, который всё так же приятен. Волосы девушки веют эфемерно-малиновым мотивом и вкупе с уходящим благоуханием розы они создают приятный фон в камере, позволяя парню, насладится ансамблем приятных призрачных запахов.

— Что ж, вот и спелись, — мрачный голос Анны лёг на душу мужчины тяжёлой гирей. — Недолго я зрела истину.

— Подожди, может всё ещё будет хорошо, — пытается успокоить девушку Маритон. — Я не думаю, что всё закончиться очень тяжко.

— Скажи честно, ведь у нас нет шансов?

— Анна, — возмутился Маритон. — Что ты такое говоришь? Мы ещё будем жить. Будем радоваться каждому дню.

Глаза прекрасной особы устремились на белую стальную дверь, повернув голову направо, убрав голову с плеча напарника. Несмотря на довольную обыденность двери, она выглядит устрашающе и давяще.

— Вот когда эта дверь откроется, с нами ничего хорошего не случится.

— Всё будет в порядке, ангел мой, — Маритон всё так же напрасно пытается успокоить возлюбленную. — Знаешь, когда выберемся, обещаю, сделаю всё, чтобы мы вылезли из тюрьмы.

— Ты про этот изолятор или о стране? — шутливо вопросила девушка.

— Про всё, — улыбнулся мужчина. — Про всё…

— И куда бы ты хотел убежать отсюда?

Маритон задумался. Живя ещё во времена, когда не была построена темница душ под названием «Аурэлянская Информократия», а сам Аккамулярий был мальчонкой, можно встретить неисчислимое множество государств, которые просто поражали политическим разнообразием, хотя и прибывали в одинаковом диктате олигархии и плутократов. Но со времён восхождения к власти Апостолов вся информация о других странах перестала поступать в массы, так как «может отвратить сознание народа от любви и почитания собственных Государственных Систем, что чревато его оскудением», как утверждают сами Апостолы. И всё-таки Маритон помнит одну страну, которую запомнил во времена путешествий с родителями.

— Знаешь, душа моя, я бы скрылся на севере, в горах, которыми правит Альпийско-Северо-Итальянская Республика, — в глазах промелькнул свет давней ностальгии по ушедшим временам.

— А что это за край?

— Он простёрся на севере и граничит с нашим гнилым государством. Это детище древнего и очень влиятельного движения «Лига Севера», которая во времена Великой Европейской Ночи смогла добиться независимости. — Чуть вдохновенно отвечает Маритон. — Это самый настоящий край свободы и воли. Я был там, вместе с матерью и отцом.

— Отец и мать? — удивилась напарница. — Они у тебя были?

— Да. Я один из тех, кто застал времена, которые тут называют «варварскими». Был с ними… до тех пор, когда нас не разделили, «во имя будущей социальной стабильности».

— А почему ты мне об этом не рассказывал?

— Прости, тяжело вспоминать. Когда власть перешла к «умственной элите», наверху посчитали, что моя тяга к родителям губительна и препятствует нужному развитию. Нас разделили и отправили их на границу жить. Мне тогда было меньше десяти лет, но тот момент я запомнил на всю жизнь.

— Стой, не вспоминай дальше. — Девушка склонила голову и снова легла на плечо Маритона, прижалась к мужчине, как котёнок, который ищет теплоты, томно попросив. — Лучше расскажи мне про тот свободный край.