— Исполняйте приговор.

Концы ружей засветились белым сиянием и дали залп, озаривший местность и ударивший по ушам жутким шипением. За секунду тело девушки исчезло в ослепительном вихре света, вокруг которого за мгновение образовывается ореол пара от соприкоснувшихся с частицами разогретого ионизированного газа капель воды. И когда воздействие ружей сошло на нет, лишь кучка пепла и тлеющих углей остались лежать на стекло-плитке. Анны не стало за одну секунду, Инфо-философия стёрла её из жизни несчастного парня лишь за мгновение, обозначив и исполнение «правосудия».

Маритон наблюдал за тем, как Анна за миг стала пылью, обратилась в уголь под адским напряжением нескольких орудий. Его неистовый крик надорвал связки и полностью сбил голос. Мужчина закашлялся и схватился за горло, когда «Киберарий» вышвырнул его за стену. Всё кончилось в тот момент, когда тяжёлые ворота закрылись, как занавес в театре, тем самым завершая целый этап жизни Маритона.

Глава девятая. Последний пастырь

22:55. Где-то в глубине промышленного района № 1–1.

Погода переменилась, став более спокойной и размеренной. Теперь она не рыдает ливнем или шквальным дождём и не кричит дикой агонией в шторме и ветряных завываниях. Погода тихо и мирно плачет, что выражается в спокойном дожде, редких вспышках молнии и колком ледяном ветре, грызущим незащищённые участки тела.

Но для Маритона всё равно, и тем более разум отказывается принимать ощущения телесной боли, наполнившись страданиями психическими и терзаниями души, которая едва ли мертва. Его изодранный на ветру плащ покрылся таким количеством дыр, что уже ничем не способен защитить от холода. Майка на теле порвалась в нескольких местах и представляет собой драную кожаную тряпку, накинутую на тело, покрытое ранами и порезами, из которых льётся алая кровь. Штаны стали похожи на джинсы древней и бесшабашной моды — все в дырках и порезах, и только сапоги до сих пор являют собой образец крепости и надёжности.

Всё вокруг стало не важно, не существенно, что перед глазами стоит лишь размытая гряда зданий и возвышений, чьи черты потеряны за пеленой дождя и безразличия. Пространство вокруг представлено водянистой и малоразличимой вуалью постапокалиптических декораций, расставленных жизнью. Высотные дома, исполинские заводы, трущобы — всё стало единой чертой, и лишь дорога перед глазами представляет какую-то ценность. Столько порезов и ссадин за последний час получено, что можно удивиться, как мужчина себе голову не раскроил об камень. И вот снова — бывший Аккамулярий спотыкается о какой-то мусор и падает на мокрый асфальт, плоть его руки, участок кожи на ладони срезается куском разбитого стекла, а ещё одна дырка образовывается на плаще. Но мужчина поднимается и спешным продолжает марш тотальной печали и потери смысла жизни, изрядно покачиваясь, как будто напился или стал полутрупом.

Маритон бежит сквозь промышленные районы уже несколько часов, наплевав на холод и дождь, кровь из ран и усталость. С тех пор, как его глаза запечатлели картину того, как Анна стала пылью, всё существование стало бренно и не нужно. Мужчине осталось лишь идти вперёд, оставив за закрытыми воротами города всю прошлую жизнь и любовь в придачу. И он пошёл. Маритон поднялся и устремился прочь от города, переходя временами на бег или быстрый шаг. И так, один десяток минут за другим ноги унесли мужчину далеко от центрального города, предоставив в объятия враждебного, лишённого жалости и сострадания мира.

Душа испытывает такую боль, что сигналы тела о множественных повреждениях банально игнорируются. В один миг Маритону стало плевать на всё, начиная от будущего и заканчивая собственной жизнью. Интерес к существованию пропал. Сначала была дикая боль и слёзы, льющиеся непрекращающимся потоком, а затем что-то лопнуло в душе, взорвалось или даже перегорело, и последний час превратился в марафон абсолютного равнодушия.

Вокруг таятся опасности похуже стекла или гвоздей. В руинах прячутся недобитые мятежники и отступники, готовые атаковать любого, кто не похож на них. Автоматы, самодельные пистолеты и ружья, арбалеты и луки: всё это может выстрелить из любого угла и яркой вспышкой или же тихой стрелой и оборвать жизнь Маритона, чего он, несомненно, и хотел бы. Но никто не суёт носа из укрытий, поэтому, скрываясь за покровом ночи и стеной дождя, мужчина спокойно бредёт по пустырям, дорогам и сквозь витиеватые трущобные улицы, завёрнутые в целые лабиринты.

Эвакуация только началась, поэтому до нанесения сокрушительного удара ещё несколько часов, что известно Маритону и приводит к отдающейся эхом в сердце печали, так как огненная смерть медлит.

Парень снова спотыкается, только в этот раз его тело на прочность испытывает гвоздь, пришедший в ногу, прямиком голень. Окровавленной израненной правой рукой, схватившись за посторонний предмет, Маритон вытаскивает железку и швыряет её в сторону. Упарившись в асфальт руками, поливая его кровью из ран, он тяжко поднимается и снова продолжает путь, только свернув в этот раз в бетонный лес разрушенных высоток. Впереди появляются силуэты срезанных зданий по пять или десять этажей. В былые времена тут стоял квартал двадцатиэтажных жилых домов, но после воин и кризиса здешние высотные постройки сильно укоротились.

Но, несмотря на явные очертания домов, впереди Маритон видит лишь размытые чёрные силуэты и едва различимые в том безумном угаре, который тяжёлой дланью повис над сознанием парня или количество ран даёт о себе знать. Неважно это для Маритона.

Всё же усталость берёт своё. Шаг мужчины становится всё медленнее, а дыхание каторжнее. Мышцы отказываются переходить на бег, окутавшись пламенем физической боли и усталости, которую онемевшие от холода нервные окончания слабо передают. И навалившаяся усталость не просто берёт верх, а заставляет практически остановиться парня. Сквозь пелену безумия на глазах Маритон впереди замечает кусок разрушенной статуи — огромная голова льва. И пав рядом с ней на ещё не украденные, но шероховатые, поросшие травой гранитные плиты, цепляясь пальцами в поверхность, мужчина доползает до статуи и облокачивается на неё.

Изнеможение и слабость жуткой энтропией поползли по телу, приковав его к земле. Небосвод заботливо накрыл поверженного судьбой бывшего Аккамулярия саваном дождя, а ветер стал обволакивать каждую неприкрытую одеждой клеточку плоти. Чёрное от грязи и крови лицо мужчину устремилось к небу и запрокинулось на холодный камень отколотого куска статуи. Небесные слёзы капля за каплей стали рачительно отслаивать грязь и чистить лицо. Но важности для Маритона это не играет.

— За что? — в пустое пространство, лишённое слушателя сорвался с грязных губ шёпот, полный тужи. — Почему я? — В ответ лишь шум дождя.

Боль утраты и потери выжила все силы, всю волю к жизни из мужчины. Он готов просто лежать и ждать, пока его не прикончат мятежники, вороватые жители или авианалёт. Анна — тот светлый луч, тот смысл жизни, за который можно было цепляться. Но теперь его нет для Маритона, отобрали единственную и первую любовь, лишили по праву безумного закона.

День, насыщенностью в целую жизнь, логично кончился символической смертью. Напарница умерла от горячего жара плазмы, а Маритон погиб душою от вида того, как её рассеяло. Он не чувствует себя живым, ибо все радости жизни давно покинули мужчину. Теперь же он больше похож на живого мертвеца, движимого лишь странной и непонятной волей. Но в «возвышенном обществе» только этот мертвец возможно и прочувствовал истинную жизнь с её искренними чувствами и истинной болью. В Информократии только «мертвец» может перестать быть рабом.

Дождь всё так же размеренно продолжается и ледяной ветер готов начать печальные и слёзные напевы о потерях. Вокруг виднеется какая-то площадь и сквозь пелену небесной воды мерцают силуэты далёких костров, которые разожгли под навесами бедняки, в попытке согреться. Усталый и печальный взгляд Маритона переместился вбок, направо, там, где практически потеряны за слезами, наполнившими глаза и стекающими по израненным щекам вместе дождевыми каплями, очертания старого католического храма.