— И что же после Рима?

— А после него, когда от моей роты осталось всего ничего, я присоединился к вспомогательному отделению «Серых Знамён» при полку «Коготь Орла». Знаешь, когда мы сюда пришли, граф южной части города увидел в нас надежду и присоединился без боя. Не суть важно. К чему же я сейчас вывалил на тебя комок этих воспоминаний, спросишь ты. Я хочу, чтобы ты понял — под дланью Империи Рейх будет всё больше городов, но она несёт свет прогресса. И в составе Рейха каждый город, каждый человек должен будет соблюдать правила морали, чтобы не впасть в дикарства. Это и есть прогресс.

«Прогресса… обычно после тёмных веков идёт средневековье, а это прогрессом не пахнет» — иронизирует Маритон, не говоря этого.

— Ладно, я вас понял, единая Империя — благо для всех. Скажи Флорентин, как ты? Куда устроился на работу?

— На церковной службе при Монастыре Крестового Похода. Иначе говоря, я рядовой капеллан в войсках полка, который занял Этронто, — гордо заявил священник, сложив руки на груди.

— Не удивлён, Флорентин. Ты же входишь в Католический Комитет Духовности?

— Естественно. Под его властью все духовно-моральные структуры.

— У тебя там будет великое будущее, наверняка.

— А ты, Маритон, куда ты собираешься?

— Вот об этом я и хотел поговорить, — и, повернувшись к Хакону, блеснув взглядом неживого ока, мужчина утвердительным голосом заговорил. — Скажите, господин сержант, как обстоят мои дела?

Хакон изрядно нахмурился. Он стал что-то судорожно искать по всей шинели, перебирая её руками и залезая во все карманы, но так ничего не достав, кладёт руки на столе так, что опустошённый бокал оказывается средь них и говорит.

— Прости парень, я ничего не смог поделать.

— Вы о чём? — спросил Антинори.

— Твой друг собрался на войну с Информакратией. Я не знаю деталей, — Хакон едва пригнулся и шёпотом заговорил. — Но слышал, что начнётся она скоро и Канцлер собирается задействовать все возможные ресурсы.

— И как, Хакон, почему не получилось?

— Проклятье, я забыл постановление. Теперь всё делается официально, и использование связей пресекается «надзорной военной службой». Иначе говоря, тебе нужно становиться на учёт и проходить полноценное обследование, чтобы попасть в хорошие войска. В обычную пехоту тебе не нужно… поверь, не нужно.

— И что же мне делать?

— Идти в департамент по набору граждан на военную службу полка «Коготь Орла» и проходить все круги медико-бюрократического ада, — холодно пояснил Хакон.

— Зараза, — расстроенно бросил Маритон, опечалившись, ибо его желание, принести возмездие Информакратии висит на волоске.

Увидев печаль знакомого, с которым пришлось пройти через многое, Антинори смилосердился:

— Маритон, при Комитете формируется особое подразделение. Мы его решили назвать Корпус Веры. Он набирает двадцать тысяч самых сильных и духовно устойчивых людей, дабы они смогли нести волю Господа, быть миссионерами там, где не можем мы и выжигать всякую ересь, противную Ему и посланнику Его на земле, — в этот момент лик Флорентина чуть исказился от лёгкой неприязни, но игра тусклого томного света скрыла эмоцию. — Если ты так хочешь отомстить, утолить жажду мести, хоть я это не одобряю, ты можешь подать документы туда. Сможешь пройти по упрощённому обследованию.

— Хорошо, спасибо, — Чуть тяжело изрёк Маритон, поднялся со стула и прежде чем покинуть заведение, вопросил. — Хакон, а кто они были… служительницы дома равного удовлетворения?

— Это? — негодующи, переспросил Хакон. — Я читал об этом в отчётах и книгах. Самых красивых девушек, когда возраст пробил шестнадцать лет, выбирали, чтобы они ублажали… похоть коммунистических вождей Этронто. Жёны и мужья были признаны общими, а лидеры коммуняк желали пользоваться только самым красивым м здоровым «товаром». — Спустя трёхсекундную паузу, Хакон перешёл на политику. — Теперь ты понимаешь, что попасть в лоно Империи, намного лучше, чем оставаться в безумном потакании разнузданности и сумасшествию вообще?

— Возможно.

— Нет, сынок, — улыбнулся худыми иссушенными обагрёнными вином губами пожилой мужчина. — Ты понимаешь это так же чётко, как ясный день. Думаю, ты пока просто не можешь принять некоторых реалий, но подожди, ласковая рука Империи Рейх изменит до конца твоё мнение… она всех меняет.

Глава тринадцатая. По воле секты — во имя сделки

Этронто. Вечер.

Дуновения ветра, которые днём представляли собой напор порывистого ветра, сейчас стали чем-то лёгким и ласковым, милующий нежными ветряными прикосновениями несчастный и многое переживший город, как будто бы успокаивая его и готовя к мирному сну.

С востока наступает фронт ночи, забирающий всё больше небесного пространства, поглощая его тьмой наступающих сумерек, и вся небесная твердь выкрасилась в палитру холодных и огненных цветов. Так запад являет собой грандиознейшее сочетание яркого оранжевого и тусклого золистого свечения с того места, где солнечный диск уходит за тонкую грань горизонта, затемняя высотки. После идёт гнетущая дух багровая пелена, тёмного кровавого цвета, зловещей рукой зависшая над Этронто, и всё алое небо больше напоминает злое предсказания, возвещающее человечеству, что вот-вот раскроются врата ада и мир захлебнётся кровью. И на востоке небесная твердь утопает в холодных расцветках космоса, которые являются в виде странного тёмно-фиолетового цвета, словно всё ближнее космическое пространство рухнуло в параллельный мир и смотрит на Этронто глазами тысячи невинных душ убиенных безумствами и зверствами сторон старой войны.

Слишком поэтичное описание того, что повисло над головой в ожидании чуда на Земле или смерти её, а долгое, практически бесконечное ожидание растянулось на многие миллионы лет, но именно так его видит мужчина, запрокинувший голову наверх, в попытках разглядеть замысел бытия. Глаза, наполненные жадностью к познанию сущности жизни и полыхающие жаждой разгадать, в чём смысл существования человечества видят в закате странную закономерность — уходящий золотой век человека, совершенство и блеск этого вида выражен в эпицентре закатного сияния, сменяется кровопролитием и жестокой бойней, когда род людской, ведомый алчностью и безумием ослеплённый и в поднебесье прошёл против себя, выступив предметом вечного спора Бога с Дьяволом, света с тьмой; и вот момент истории, когда всё прошло, битвы сошли на нет, но былое величие утрачено в сумасшествии войн и кризисов, поставившие людей на грань вымирания, и тёмные времена, эпоха нового дикарства и варварства, воцарившихся на руинах цивилизации близиться, и угрожает миру.

«Как всё символично» — мимолётом пронеслось в уме мужчины, уставшим живой и механический глаз на небесное полотно, найдя в нём всю историю человека, начиная от рассветной зари, когда первые цивилизации выбрались из тьмы дикарства и заканчивая её закатом, наступившим в час падения людей в состояния новых дикарей.

«Но после долгой ночи наступает рассвет» — появилась новая мысль в уставшем разуме парня и, оторвав взгляд от неба, он направил его вниз, уставившись на водную гладь. Оперившись локтями на гранитное ограждение, он взглянул на пруд, в котором отразилось то самое небо. Ветряные порывы едва трепещут не зачёсанный и лохматый волос и дёргают игриво за края кожаного пальто.

Маритон взирает на пруд, очень большой и обширный водоём, который простирается вперёд на три сотни метров и напоминает больше широкое городское озеро. По воде идёт лёгкая рябь, нагоняемая ветром, оттого и изображение неба дёргается, но ни это привлекает внимание мужчины. Там, на импровизированном берегу, выложенным из брусчатки и у самой воды украшенный зелёной изгородью и цветами, гуляет множество людей — добрых и мирных граждан Рейха, которые предаются отдыху после трудного дня.

Тяжёлый вдох парня и он чувствует, что воздух наполнен множеством ароматов, которые смогли бы взбудоражить любого романтика былых дней. «Липкий» и приятный запах цветов, источающих от самого озерца в вечерний прохладный воздух удивительное сочетание природных благоухании, перемешался с терпким ароматом настоящего кофе, оставляющим на языке горчинку. К этому стоит прибавить стойкий аромат сладостной выпечки, что приторным веянием забивается в нос и разбавляет горечь от кофе. Местные пекари к вечеру взялись за дело и обонятельное напоминание их работы в виде запаха подгорелой корочки, что аж ощущается хруст её, благоухания сладких кремов говорит о жизни и благоустроенности этого славного места. И чувствуется даже сам хлад воздуха — это непонятное ощущение вечера, переходящего в ночь, когда даже сам воздух необычно, чудно пахнет. Жизнь сюда вернулась.