— А что такое «Проклятый Ковчег»?

— Ваш «Круг Интеллекта». — Смазывая мазью ещё одну рану, молвит священник. — А вы, я так понимаю оттуда. И что же с вами случилось, что вас сюда выгнали, если не секрет?

Маритон тяжело выдохнул, а на глазах появились проблески слёз, готовые снова окропить щёки. И всё же ответ, чугунной фразой, даётся:

— За что? За любовь и человечность. У нас больше нет преступлений, за которые наказывают.

Священник понял, к чему клонит спасённый им мужчина. Поэтому тут же прекратил разговор о наказании, подняв ладонь Маритона и обработав её, залив обеззараживающим раствором нижнюю часть, практически лишённую кожи и перебинтовал её.

— Может, скажите имя?

— Я Маритон УК-115, - нелегко отвечает мужчина.

— «УК-115»? — удивлённо звучит вопрос. — Мы давно перешли на фамилии вместо кодов. А что они, кстати значат?

— «115» это личный номер в отделе на работе. А «УК»… «Упраздняющий Криминал». Особый статус в обществе, показатель борьбы с элементами… которые считаются преступными…

— Понятно. А я Флорентин Антинори. Настоятель этого храма и пастырь всех христиан в городе.

Маритон нахмурился.

— Вы популярная фигура, в высших кругах города. Вас даже ликвидировать хотели, только вот за что? — грузно спрашивает Маритон.

На лице священника проявилась лёгкая усмешка:

— Господь милосердный наделил многих людей в городе стремлением к вере. Я в городе единственный выживший пастырь и мне выпала тяжёлая миссия стать поводырём для людей в это тяжкое время, — без всякого самолюбия твердит Флорентин. — Мы исповедуем веру, идеи, которые не нравятся городской власти, а меня хотят убить потому что считают главой прихода.

— А «Стяжатели Справедливости» ваших рук дело?

— Нет, — с неприязнью ответил священник. — Они называют себя христианами, но таковыми не являются. Это еретики и отступники от Бога. Они практикуют свободную любовь и поощряют омерзительные противоестественные браки. Они террористы, которые стремятся лишь побольше пролить крови врагов, а их свирепость, в том числе и к союзникам, опровергает милосердие, что делает из них язычников.

— Христиане, — выдохнул Маритон. — Как же у вас всё сложно.

— Проще, чем ты можешь подумать, — накладывая повязку на кровоточащее запястье левой руки, выговорил Флорентин. — Что ж, вот практически тебя и подлатали. Осталось только умыть тебе лицо и обработать раны на нём.

Священнослужитель отстранился. Маритон, сквозь тяжесть в мыслях и полнейшую ментальную апатию, попытался отстраниться от мрачных размышлений. Но единственные думы, которые лезут в голову это об этом месте и его настоятеле. Этот христианин не такой, как большинство в Информократии и мужчина видел это. Флорентин не ломится проповедовать с сектантским фанатизмом о Боге, не витает навязчивой мухой, рассказывая взахлёб о вере, как это делают культисты, ищущие лишь славы в подражании самим себе. Антинори же спокоен, кроток и сдержан. Не фанатик веры, не идол для последователей. Пастырь для оставшихся христиан, ведущий их не на бойню, но готовый их защищать до смерти. Не убийца, кромсающий любого, кто может показаться врагом, а милосердный слуга древнего Бога, готовый предоставить кров любому нуждающемуся. Именно таким показался Маритону Флорентин за пару минут общения.

— Вот, — доносится из темноты голос. — Утри лицо. Оно совсем грязное.

Маритон протягивает руку, и хватается за небольшую выцветшую тряпку. Кончики пальцев ощущаю влагу на ней, как холодок бежит по коже. К лицу прикасается мокрая ткань и движение за движением, стирает подсохшие кровь и грязь.

— А кто это? — пытаясь обернуться назад, вопрошает Маритон. — Вон там, на полотнище. Мужчина.

— Это господь наш, Иисус Христос, — печально отвечает Флорентин. — Одно из последних изображений в этом злосчастном краю. Все остальные были уничтожены, кроме одной иконы, хранящейся далеко на севере.

— А зачем оно вам?

— Это наш символ. Христос наш пастырь, ведущий сквозь дебри неверия и океан невзгод. Именно за этим изображением кроется наше единство и наша сила. Это символ, за которым идут люди и под которым начнётся война. Это символ нашей веры.

— Война?

— Да. Вы разве не слышали? — удивился Флорентин. — Рим позавчера пал, не выдержав натиска Рейха. Теперь очередь, скорее всего, будет за Информократией. Оплот антихриста, воплощённый в лживых Апостолах скоро рухнет. И тоже встанем на это путь, во имя будущего мира. — Священник выпрямился и простёр руки в сторону, заговорив чуть громче. — Отсюда начнётся борьба с античеловеческим режимом. Но борьба не силой оружия, а волей и словом.

Маритон натужно ухмыльнулся:

— Что ж, раз вы затеяли борьбу, тогда я хочу вам сказать, чтобы вы поскорее отсюда уходили. Через несколько часов или минут здесь будут бомбардировщики. Им дано задание полностью сжечь город бомбами.

Улыбка коснулась губ Флорентина:

— Мы знаем. В штабе врага есть те, кто ещё верит в истину и знает, что царство электронного антихриста скоро рухнет. Мы практически собрались и через час будем готовы покинуть город, — Антинори обернулся к наполненному сопением залу. — А теперь простите, мне нужно будить людей.

Когда Маритон попытался подняться, в кармане изодранного и грязного плаща что-то неудобно пошевелилось и кольнуло в ногу. Пальцами внутри одежды мужчина зацепился за край, чудом уцелевшего маленького диска, и вынул его. Ни единой царапины, ни вмятины, целый, словно он всё это время находился в защищённом месте, в сейфе, пока его владелец кубарем катался и получил десяток ран.

— Флорентин, — воззвал Маритон, протягивая дискету.

Почесав плохо стриженую бородку, Антинори повернулся к тому, кто позвал его.

— Я думаю, это вам поможет в борьбе. Тут всё, чего боится власть Информократии. Все грехи и преступления. Позорные секретные моменты.

— Откуда она у вас? — забирая, спросил священнослужитель. — Вы же понимаете её ценность? И вы же нам ничего не должны.

— Да, знаю. Я получил его в дар от «друзей». И пусть это станет моим залогом присоединения к вам. — Тяжело закончил фразу Маритон.

Священник задумался, понимая, чего желает раненный боец. Он видит, как атрофия души в единственном живом оке бывшего Аккамулярия сменяется на злобу и гнетущую жестокость. Но это не праведная ярость и не тем более желание сокрушить лживое божество. Более тёмное и опасное чувство терзает дух парня, пожирая его изнутри. Флорентин не раз видел, как оно приводило к самым ужасным последствиям и на фоне грандиозных событий оно может оказаться столь разрушительным, что способно изменить ход истории.

— Скажите, вы жаждите мести? — звучит вкрадчивый вопрос.

Маритон понимает, что хочет услышать от него священник и знает, как лучше ответить, но на ложь и спекуляции нет желания и сил. Лишь прямая истина, льющаяся из души чугуном:

— Возмездия за разрушенное счастье. Я лишь хочу, чтобы те, кто несправедливо себя возвышают пали ниц и стали историей. Я жажду справедливости, как и все вы. Меня уже не интересует собственная жизнь, честно, — опираясь на пол, затем на опрокинутую скамью, сквозь жуткую боль и неимоверную усталость, Маритон поднимается на две ноги, и, качаясь от пронизывающей тело садни, с рвением продолжает. — Если ваш Бог дарует мне возможность сокрушить врага, на руках которого море крови невинных я пойду за ним хоть в ад. Дайте мне возможность сразиться с заклятым неприятелем, в последний раз. Жажду ли я мести? Ещё как. Но это моё последнее желание, мой смысл жизни, не лишайте меня, его.

Священнослужитель спокойно рассматривает Маритона, сохраняя в лице полную статичность. Он видит человека озлобленного, но полезного. Месть, возможно, последнее, что ещё поддерживает жизнь в мужчине. Ни раны, ни обездоленность, ни позор боле его не беспокоят, лишь охота принести воздаяние нечестивому и прокажённому Информократичному строю.

— Я и не буду решать, — слегка улыбнулся Флорентин. — Мы отправляемся в Этронто, именно там теперь собираются христиане центральных Апеннин и те, кто хочет участвовать в войне за север. Там и решат, подходишь ли ты, — и, приложив руку к плечу Маритона, Флорентин Антинори, сохраняя спокойствие, мягко закончил, обозначая начало новой главы в жизни мужчины. — Хорошо, теперь ты с нами, теперь ты не програманнин, а гражданин Рейха. Помоги мне собраться и разбудить людей, чтобы поскорее отсюда уйти. Мы отправляемся. Немедленно.