— Изучал их, — тихо ответила Флетчер и махнула рукой в направлении толпящихся на площади людей. — Он собирался выявить особенности их стадного поведения, как, например, у императорских пингвинов. Он провел здесь много времени, жил с ними, кочевал. Но однажды не вернулся. Когда мы переполошились и примчались сюда, то обнаружили его в толпе. Он превратился в одного из них.

Я задумался, но не успел задать следующий вопрос. Флетчер сказала:

— Для нас никакой опасности нет. Требуется провести здесь очень много времени.

— А… — только и выдавил я, не очень-то в этом убежденный.

Тем временем на площади собралось уже несколько сотен особей; я наблюдал за ними, пытаясь понять, почему они так притягивают внимание.

— В них что-то есть. Не могу разобраться, но здесь явно что-то происходит. Достаточно понаблюдать минуту, и видишь, что чем-то они отличаются. Что это? Скажите, кого они напоминают?

— Лучше сами скажите, — отозвалась Флетчер, — что вы видите?

— Вижу розовые тела. Не в этом ли часть разгадки? Они очень легко одеты.

— К лету они разденутся вообще, но дело не в этом. Сан-Франциско видел толпы обнаженных и раньше. На праздновании Дня независимости одежды на демонстрантах было еще меньше.

— Не могу судить. Отец не пускал меня туда.

— И зря. Однако нагота — лишь часть проблемы. Что еще?

— Э-э… Кожа. Когда я прикасался к ним, она показалась скользкой. Недостаточно влажной. Слишком уж гладкой. Словом, другой.

— М-м, но и это еще не ключ к разгадке. Если люди другие и вы это видите, не надо подходить и щупать их.

— Верно.

Я снова вгляделся в бестолково кружащуюся толпу.

— Хотите подсказку? — предложила она. — Чего у них не хватает?

— Не хватает? М-м-м. Разговоров. Они почти не говорят; лишь некоторые бубнят что-то, но тихонько и никого не обижая — совсем не так, как дамы на улице. Они бормочут, как младенцы, забавляясь звуками собственного голоса… Погодите! — Мысль начала оформляться. — В них нет… напряженности, зато есть какая-то наивность, чистота. Они как дети, верно? Словно забыли о том, каким надо быть взрослому человеку, и тем самым вернули себе невинность ребенка. Я не ошибся?

— Продолжайте, — попросила Флетчер.

Она улыбалась — значит, я был на правильном пути.

— Они могут испытывать боль или злость, но не копят их, как обычные взрослые люди. Мы неделями носимся с обидами, вымещая их на каждом встречном. Видели когда-нибудь передачу «Всюду и обо всем»? Однажды там показывали фотографии людей, случайно снятых на улице. Казалось, все надели маски — такими напряженными и неестественными были их лица. А у здешних людей — я думаю, что могу их так назвать, — лица расслаблены. Они распрощались с болью.. .

В этот момент я понял еще кое-что и замолчал.

— Что вы хотели сказать? — спросила Флетчер.

— М-м, ничего особенного. Просто я вдруг подумал, как, должно быть, грустно поменять свой разум на освобождение от боли.

Я посмотрел на Флетчер и пожалел о сказанном: она была готова расплакаться.

— Вы хотели, чтобы я это увидел?

— О нет. — Она шмыгнула носом. Вид у нее был неважный. — То, что я хотела вам показать, , еще не началось.

Я снова посмотрел на площадь и спросил:

— Это стадо? Флетчер кивнула.

— Прошлым летом его численность превышала тысячу двести голов, зимой упала до трехсот. Сейчас она снова растет — их примерно семь с половиной сотен. Крупнейшее поголовье в Северной Калифорнии.

— А что случилось с остальными?

— Большинство умерло, — уклончиво ответила она. — Каждую ночь кто-то уходил. Все происходит примерно так: после шока наступает стадия «раненых». Процесс обратим, если немедленно начать лечение. В противном случае человек продолжает деградировать. Работает подсознание — люди ищут общения с себе подобными. Так что это, — она указала на толпу, — неизбежно. Раненые собираются в стада. Думаю, у них возникает иллюзия безопасности. Но состояние некоторых настолько тяжелое, что они не могут выжить даже в стаде. Изгои становятся зомби. Тогда продолжительность их жизни не превышает шести недель. Я, правда, и этому удивляюсь.

— Вы занимались этим, да? Она кивнула.

— Сейчас вы, возможно, — наблюдаете будущее человечества. Судя по тому, как растет стадо, к июлю здесь скопится две с половиной тысячи. Если это произойдет, стадо распадется на два независимых. Видите вон там два грузовика? Это — уж извините меня за терминологию — ковбои. Раньше мы содержали стадо в парке Золотых Ворот, но там каждую ночь поголовье слишком сильно убывало, поэтому его перегнали сюда, чтобы устраивать ночевки в Брукс-Холле.

Полуденное солнце припекало. Я заметил, что все больше членов стада избавляются от своих немудреных одежек. Флетчер проследила за моим взглядом.

— Да, — подтвердила она. — Это случается. Раньше мы нанимали старушек, которые только и делали, что подбирали одежду и надевали на владельцев. Вон одна из них. В конце концов и она примкнула к стаду.

Флетчер показала на маленькую сморщенную старушку, единственными украшениями которой были улыбка и варикозные вены, напоминающие атлас автомобильных дорог Пенсильвании. Старуха держала небольшой зонтик от солнца.

— Иногда мне кажется, что Дженни притворяется, — заметила Флетчер. — Но заставить ее признаться невозможно. Да и не стоит, наверное.

— Неужели кто-то из них прикидывается? — удивился я.

Флетчер отрицательно покачала головой.

— Долго притворяться невозможно. Время от времени сюда проникают здоровые в надежде воспользоваться преимуществами стадного образа жизни — им кажется, что они получат здесь полную свободу половых отношений. Но… Здесь с ними что-то происходит, и они остаются. Они могут какое-то время симулировать, но притворство — лишь первый шаг на пути приобщения к стаду. — Флетчер помолчала. — Мы имеем дело с феноменом, которого пока до конца не поняли.

— Кажется, я начинаю улавливать суть, — сказал я. — Здесь действуют какие-то чары. Но чтобы попасть под их влияние, недостаточно стоять в сторонке и наблюдать. Это… как антропологическая черная дыра. Чем ближе к ней, тем больше вероятность, что вас затянет.

— Пожалуй, — кивнула Флетчер. — Но это лишь часть проблемы. Сначала здешнее стадо было самой многочисленной группой «раненых», а теперь оно притягивает и поглощает сторонних наблюдателей — любого, кто войдет с ним в достаточно близкий контакт. Мы не разрешаем ковбоям работать больше одного дня в неделю, хотя надо бы еще меньше. — Она помолчала, потом добавила: — В общемто из-за этого мы и закрыли город, не придумав ничего другого. Стоял даже вопрос об эвтаназии.

— Шутите?!

Она отрицательно мотнула головой.

— Ничуть. Я, конечно, выступила против. Здесь кроется нечто такое, что мы должны понять.

Она протянула руку.

— Пойдемте. — Куда?

— Потолкаемся среди них. Это неопасно. Я недоверчиво уставился на Флетчер.

— Только что вы втолковывали мне, что стадо чуть ли не каждый день засасывает людей, а теперь хотите, чтобы я туда пошел?

— С вами буду я.

— Признаться, это меня не вдохновляет. Она показала на часы:

— Заведите таймер. Если начнете терять контроль над собой, звонок приведет вас в чувство. Уверяю, требуется не менее часа, чтобы колдовство подействовало.

— Колдовство?

— Самое подходящее слово. Впрочем, сами увидите. Я проворчал кое-что по поводу благих намерений и занялся часами. Флетчер уже приближалась к толпе, и я поспешил за ней.

— Ш-ш, — удержала она. — Не бегите — они забеспокоятся. Мы однажды вызвали панику и давку. Ужас что творилось. Просто постойте минуту неподвижно и постарайтесь представить себя членом стада. Не разговаривайте. Только смотрите и слушайте.