– Как нам теперь к нему обращаться? – Вопрос далеко не праздный. Можно по неведению сказать величайшему из величайших: “Эй ты, сопляк!” Но как разговаривать с ним, узнав, кто он такой?

В ответ Боги разразились таким хохотом, что даже свидетели услышали его в звоне клинков. И долго еще сны напоминали Толаю, как смеются Боги.

– Он-сам-выбрал-себе-ножны! – ликующим хохотом прокатилось над Толаем.

Он сам выбрал себе ножны. Он сам назвал себя сыном по хлебу. Сам определил свое место в клане – место младшего родича. Так тому и быть. Толай представил себе, как он непринужденно скажет этому величию: “Сынок”, запрокинул голову, и его хохот слился с сотрясающим землю смехом Богов.

Байхэйтэ устало взмахнул напоследок мечом и вышел из круга. Великое Колесо Жизни замедляло свой бег, распадалось. Один за другим воины покидали его.

Когда последний воин вышел из Великого Колеса, приблизились свидетели. Слово в слово они повторили заданные Толаем вопросы. Случалось, что вопрошающий терял слишком много сил, а заодно и память. На то и нужны свидетели: вернуть ему утраченное воспоминание. Конечно, ответов они понять не могли. Они слышали только вопросы. Но и такого напоминания обычно бывает достаточно.

– Я помню, – прошептал Толай и закрыл глаза. – Я все помню. Байхэйтэ слегка потряс его за плечо.

– Я не сплю, – возразил Толай и разомкнул веки. Он не сердился на Байхэйтэ: бывало, что измученный Творец Богов сразу после завершения обряда засыпал от усталости.

– Что ответили Боги? – нетерпеливо спросил Байхэйтэ.

Над ответом следовало хорошенько подумать. Не стоило излагать сказанное Богами как оно есть. Подобное известие может испугать и самых мужественных.

– Что парень он хороший, – начал Толай, осторожно подбирая слова. – И вести себя с ним надо по-прежнему, Что деревянный меч – не кощунство. Во всяком случае, в его руках. И что приход его к добру.

И опять, уже во второй раз за сегодняшний день, Толай не солгал и не сказал всей правды. Только на сей раз полуправда отчего-то не казалась такой горькой, как та, прежняя.

Домой дети Седого Лиса вернулись незадолго до рассвета. Кенет так и не ложился спать, поджидая сородичей по хлебу. Их отсутствие уже начинало тревожить его, и приходу их он обрадовался. А еще больше обрадовался он прежней сердечности, с которой приветствовал его Толай, а за ним и остальные.

– У тебя все хорошо? – спросил Кенет, обеспокоенный усталой походкой кузнеца.

– Лучше не бывает. – К своему удивлению, Толай даже усмехнуться сумел. – Послушай, сын по хлебу, – я вот о чем спросить хочу. Ты уже говорил мне, откуда ты пришел, но тогда ты не знал наших мест. Теперь ты их знаешь. Вот я и спрашиваю тебя – откуда ты пришел на самом деле?

– Поднялся по перевалу Рукоять Меча, – ответил Кенет. – Это что-то меняет?

В памяти Толая вновь возник сон о могучей силе, идущей по перевалу Рукоять Меча, – но не тот сон, который он увидел, а тот, который должен был увидеть.

– Ничего не меняет, – уверенно ответил Толай. – Наоборот. Так оно и должно быть.

Обычно после Пляски Мечей жизнь всего клана замирает на сутки. Слишком много сил отнимает вопрошание. На сей раз о том, чтобы выспаться, и мечтать не приходилось. И так уже начало поминального обряда пришлось отодвинуть. Еле ноги волоча от усталости, клан принялся за приготовление поминальной трапезы.

Но и помянуть покойного не привелось. Едва только все уселись за поминальную трапезу, храня не столько скорбное, сколько сонное молчание, как в дом вбежал подмастерье Толая, отчего-то припозднившийся к завтраку: глаза выпучены, рот до ушей.

– Скорей! – завопил он. – Урхон родился!

Сонной одури как не бывало. Все повскакали со своих мест и опрометью бросились наружу. Кенет мчался следом, едва не приплясывая от радости. Он с детства любил страшные сказки, которые хорошо кончаются.

Морозный рассвет уничтожил последние остатки сна. Искрящийся скрип снега под ногами звучал как музыка. Снег сиял небесной синевой, переливами рассветно-золотого и розового. Все вокруг было прекрасным, а прекраснее всего – настежь распахнутая дверь Дома Покаяния.

К этой двери вела единственная ступенька, невысокая, но широкая и просторная, как крыльцо. На ступеньке сидел Урхон. Что-то в его облике было странно непривычным, чего-то словно бы недоставало. Кенет не сразу понял, что недостает меча. Меч Урхона был вонзен в снег рядом со ступенькой прямо в ножнах. Впервые Кенет видел взрослого безоружного горца.

Люди вокруг радостно зашумели. Особенно громко загомонили дети: “Я!” “Нет, я!” “А кто тебе сказал?” “Пусти, сам такой” “А я не хочу!”

– Тихо! – прикрикнул Байхэйтэ.

Дети мгновенно замолчали. Предводитель клана обвел их взглядом.

– Нет… – бормотал он. – И тоже нет… слишком взрослый… нет, характер не тот… а, вот, пожалуй!

Он указал на мальчика лет семи, потом помедлил и, снова побурчав себе что-то под нос прежним манером, подозвал таким же точно жестом девочку того же возраста.

– Ты, – сказал он. – И ты. Что скажет Творец Богов?

– Согласен, – кивнул Толай.

– Ох и весело будет! – хихикнул кто-то из детей. На него зашикали, но не сердито, а нетерпеливо, словно его возглас мешал начаться тому самому веселью, которое он так радостно предвкушал.

Массаона Рокай об этом обряде краем уха кое-что слышал – если и не о том, как именно Боги выносят свой приговор, то уж о том, как принято встречать помилованного Богом, ему рассказывали. На всякий случай массаона успел впопыхах упомянуть Кенету о главных странностях предстоящего сейчас обряда.

– Ты обязательно смейся, – торопливо советовал он сбитому с толку Кенету. – Это очень серьезно.

Массаона был прав. Рождение – очень серьезное дело. Возможно, даже более серьезное, чем смерть. Тем более – второе рождение. Оно нуждается в защите от потусторонних сил – а что может быть лучшей защитой, чем смех?

Но Кенет даже и без совета массаоны смеялся до колотья в боку.

Ему было над чем посмеяться.

Поначалу Кенет даже недоумевал, отчего все собравшиеся сдержанно фыркают в кулак. Урхон остался среди живых – это радостно, но не смешно. Покуда Кенет размышлял подобным образом, Толай подвел мальчика и девочку к ступеньке. Может, это над ними посмеиваются? Вид у детей и впрямь забавный. Сознание собственной важности заставляет их ступать медленно, и лица у них строгие, преисполненные взрослого степенства. Мальчик даже невольно приподнял слегка плечи в отчаянной попытке выглядеть выше ростом, сильнее, старше. Толай поднялся на ступеньку, зашел Урхону за спину и одним сильным толчком опрокинул его на снег. К изумлению Кенета, Урхон даже не сделал попытки подняться. Мальчик и девочка подошли к нему с обеих сторон и торжественно поклонились друг другу.