– Разумеется.

Профессор фон Клеттенберг задумалась, качнула копной волос:

– Ну нет, милый Альберт, я отказываюсь.

Фреймус опешил.

– Если ты так легко отдаешь магистериум, значит, у тебя есть нечто куда более ценное, – пояснила Катарина. – Нечто, перед чем меркнет вечная мечта алхимиков. Я хочу это, мой милый Альберт, твой драгоценный секрет, который подарит тебе победу над всем миром. Только это меня устроит. Ты же знаешь: покажи женщине яблоко – и она возжелает весь сад. Я хочу твой сад, Альберт.

– Ты слишком умна, – процедил колдун. – Беренгар согласился сразу.

– Беренгар старенький, он хочет прожить подольше, ему бессмертие подавай. А это скучно…

– Скучно?! – Фреймус даже приподнялся в кресле. – Мы ведем речь об окончательной победе адептов! О том, что очень скоро Темное искусство будет править миром, и это правление не прекратится никогда, потому что так будет устроен мир!

– Ну-ну, не кипятись. – Она нагнулась, коснулась губами его губ, выдохнула: – А может быть, я стану не просто твоим генералом, Альберт?

Сладкий тонкий запах плыл от нее, щекотал нос, затекал внутрь, молекула за молекулой проникая в мозг.

– Хорошая попытка, Катарина, – в голосе его звучала приглушенная злость. Колдунья отпрянула. – Я в тебе не ошибся, ты одна из лучших… – в глазах Фреймуса сверкали красные искры.

Катарина отшатнулась, страх пробежал по ее смуглому лицу – как птичья тень по песку: мгновение – и она вновь владеет собой.

– Ты и сам решился на трансмутацию? Ах, Альберт…

Фреймус встал. Кожа его светилась, точно облитая багровым заревом пожаров.

– Хочешь победить – не оглядывайся, не сожалей, не раздумывай над принятым решением. Одурманить меня, Катарина? Самонадеянно!

Катарина развела руками, мирно улыбнулась:

– Признаю поражение, мастер Фреймус. Надеюсь, вы не сердитесь на эту небольшую шалость?

– Зависит от твоего ответа, Катарина, – колдун разгорался, как свеча, профессор фон Клеттенберг незаметно отодвигалась.

– Разумеется, теперь я хочу досмотреть этот спектакль до конца, а лучший вид – в твоей ложе.

Фреймус сел обратно. Нервно постучал пальцами по колену:

– Беренгар попытался проникнуть в мое личное хранилище в тот же вечер, как приехал.

– Бедняжка. Говорю же, старенький, долго ждать не может. Скажи, Альберт, каково это – чувствовать камень внутри себя?

Багровый свет расточился, укрылся в глубине зрачков Фреймуса, мерцал острыми искрами. Поворот головы, мгновенный укол света, и глава ковена сказал:

– Это жарко. Materia prima… Некоторые алхимики отождествляют ее со ртутью, или с серой, или со свинцом, другие – с водой, с солью, с огнем. Третьи еще и с землей, с кровью, с молодильной водой, с небом, с матерью, с луной, с драконом, с хаосом или…

– … с Богом, – закончила за него Катарина. – Мы оба знаем древние тексты. Хочешь сказать, его ты получил от Бога?

– Только не от того, о котором ты говоришь, – подтвердил Фреймус. – Оставь сказки симплам, как выражается молодежь.

Катарина выпрямилась.

– Значит, не врут, – с восторгом прошептала она. – Ты нашел способ заглянуть за Барьер? Получил ответ из Скрытых земель?

– Хорошо, что ты умная, – Фреймус прикрыл глаза. – Ничего объяснять не надо. Я близок, Катарина, еще немного времени и сил, и все изменится. И как утомляют мелкие интриги, подобные твоей!

Катарина села возле него, прильнула губами к сухой руке:

– Альберт, не сердись. Я такая, и ты знал это, приглашая меня.

Одна половина казарм была отведена под манеж, где и происходили разного рода тренировки, во второй половине, отгороженной стеной, перевертыши отдыхали от дежурства, в казарме, на железных двухъярусных кроватях. Травили байки, пили припасенное пиво, дымили вовсю. Наемники.

Вечерело, сквозь узкие окна солнце пронизывало золотые струны, зал был темен, гулок, пуст. У стены, ближе ко входу в казармы, стояла клетка. У входа стул, он давно остыл. Судя по приглушенным взрывам смеха, сторож удалился к товарищам в казармы. Грязное тряпье на полу, деревянный топчан. Человек лежал, отвернувшись от всех, уставился в стену.

Дженни двигалась неслышно, опилки скрадывали ее шаги. Она провела пальцами по клетке. Пленник не пошевелился.

Дженни провела по прутьям еще раз.

– Проваливай, – хрипло сказал Страж, не поворачиваясь. По-английски он говорил с чудовищным акцентом, но Дженни понимала его без труда, ясный взор передавал все оттенки.

«Какой язык для него родной? Какой-то из славянских?»

Здесь было полно камер, наверняка они записывали и звук и могли прочесть движение ее губ. Как ей связаться с ним?

– Из какого ты Магуса?

– Проваливай, я сказал, завтра приходи поиграть!

Сейчас его пламя жизни горело едва-едва, но он оставался Стражем, Дженни видела это так же отчетливо, как и каждую ворсинку на его драном свитере. С ее зрением вообще творилось в последние дни странное, будто изнутри порой к зрачкам подносили лупу. С чем это может быть связано, Дженни даже не хотела думать.

– Не понимаю… – пробормотала Дженни. – Я видела твой бой. Ты же можешь сломать эту клетку в два счета. Почему не убежишь?

Страж повернулся:

– Это такая проверка? Передай мистеру Фреймусу, что наша договоренность в силе. Ничего не изменилось.

Ее швыряло то в жар, то в холод. Плевать на камеры! Она вцепилась в прутья клетки:

– Почему ты не уйдешь?!

– Чего тебе надо, ненормальная? – Страж сел, уткнул лицо в широкие, как лопаты, руки. – Поспать не даешь. Иди играй со своими ядами и трупами, ведьма!

«Надо успокоиться…»

– Как тебя зовут? – спросила Дженни. Она чуть заметно повела пальцем, грязные опилки зашуршали. Страж отнял ладони от лица, непонимающе посмотрел под ноги.

– Подарок на Рождество подарить хочешь? Знаешь, видал я…

Страж замолчал, кровь отлила от его мясистых щек, он уткнулся взглядом в пол, где черные истоптанные опилки складывались в едва различимую надпись.

– Шандор… – он облизнул толстые губы. – Шандор Гайду.

Сердце у Дженни кольнуло. Это венгерское имя!

– Из какого ты Магуса?

Шандор долго молчал, потом опустил голову, пряча ее от камер, глухо сказал:

– Уходи, ведьма.

– Говорят, Стражи – опора Магуса. Их силу не преодолеть. Так почему ты сидишь в этой клетке?

Страж молчал. Дженни еще раз повела мизинцем, опилки сложились в другую надпись. Плечи Шандора вздрогнули, он вскинул глаза, что-то в них промелькнуло – тень не верящей в себя надежды, страх, ужас, тоска, – он тут же опустил голову.

– Уходи.

Дженни повернулась, пошла к выходу. Дверь чуть слышно хлопнула. Шандор вздохнул, двинул ногой, стирая два слова на полу: «Дьюла Вадаш».

Ему нравился лес. Холодный, заснеженный, спящий – и в то же время полный жизни. Он не был похож на редкую лапландскую тайгу, но все равно лес. Мерзлая земля глухо отзывалась под ногами, снег тихо шуршал, сухая листва с хрустом ломалась.

Арвет читал книгу леса, как страницу Библии. Ему не надо было ясного взора, чтобы сказать, что здесь пробежала мышь, здесь искала свои летние припасы белка, а вот наискосок пропрыгал по свежему снегу заяц, оставляя свои смешные следы – приземлился на задние лапы, а передние одна перед другой поставил, а вот и лисица – четыре попарных следа и легкий росчерк хвоста.

Где он, в каком диком краю, откуда здесь такой лес? Чем глубже входил, тем старше становились деревья, все реже просеки пересекали путь, все меньше пешеходных троп угадывалось под ногами, пока наконец они не исчезли совсем, и Арвет пошел по нетронутому ни зверем, ни человеком полю – пустоши промеж далеких лесных стен.

Арвет посмотрел воспаленными глазами в небо. Снежинки сыпались ангельским пухом, Богоматерь вытряхивала подушки из небесной постели. Пух был холодный, таял на лице, дрожал каплями на ресницах.