— Право, кому могут быть интересны байки старого вояки… — Брянчанинов скромно развел руками.

— Интересно, интересно! — закричал мальчишка в мундирчике с золотой каймой на погонах. — Папенька, расскажите!

Ластик уже знал, что это брат именинницы Аркаша, кадет.

Липочка подхватила:

— Обожаю про Китай. Папa всегда так смешно про него рассказывает! Особенно, как сюсюкают китайцы.

И все гости загудели-запищали:

— Просим, просим!

Хозяин еще с минутку поскромничал, но дал-таки себя уговорить.

Откашлялся, прищурился на люстру, как бы вспоминая минувшее, и начал.

— Вообразите: август месяц, жара сорок градусов, раскаленная степь. Вокруг пылают заросли гаоляна, черный дым до небес. Проходим деревни — все пустые. Китайцы в панике разбегаются, едва завидят наши передовые разъезды. Мы идем одной колонной — русские, британцы, немцы, французы, итальянцы, австрийцы, американцы, даже японцы. Спешим на выручку дипломатов, осажденных кровожадными толпами «боксеров».

— Господи, боксеры-то в Китае откуда? Да еще толпами? — ахнула Иветта Карловна.

— Это такие китайские бандиты. Да, папенька? — блеснул эрудицией кадет Аркаша.

— Да, сынок. «Боксерами» их прозвали иностранцы, потому что эти разбойники умели хорошо драться, какая-то у них была собственная мордобойная наука. Сами же они звали себя ихэтуанями. Они утверждали, что все белые — дьяволы, и должны быть истреблены. Себя же они считали неуязвимыми, потому что с ног до головы обвешивались волшебными амулетами. У меня под началом был такой капитан Круглов, большой затейник и шутник. Однажды взял троих китаез в плен, вести по жаре в штаб лень. Круглов говорит: «Сейчас проверю, настоящие это боксеры или нет». И из револьвера ба-бах! ба-бах! ба-бах! Те — брык и готовы, а капитан сокрушенно так: «Нет, не настоящие». То-то смеху было!

— Лаврик, при детях! — укоризненно покачала головой Афина Пантелеевна. — Прошу тебя: без солдафонства.

Генерал покорно наклонил стриженную бобриком голову:

— Виноват. К слову пришлось… Ну-с, стало быть, идем форсированным маршем к столице Поднебесной Империи. Я, как и пристало природному кавалеристу, впереди всех, с молодцами-казаками. Трое суток без сна, двое без еды. Вокруг витает смерть. Но не смерть страшна — страшно, что союзники обгонят, ворвутся в Пекин раньше. Это будет позор для славного русского оружия. Что по сравнению с этим пули императорской гвардии и двуручные сабли ихэтуаней!

— Ох и врет, — хмыкнул Дьяболини. — Да он свиста пуль в жизни не слышал. Всё солдатиков обкрадывал, да у лошадей фураж воровал.

Но слушатели магова комментария не слышали и потому внимали генералу с восхищением.

— Двенадцатого числа с боями пробиваемся к самому городу. Стена — чуть не до облаков, ворота — что твой Храм Христа Спасителя. Одно слово — неприступная крепость. Ночью собирается военный совет. Старший по чину, британский генерал Газели говорит: «Осадной артиллерии нет, надо отступать!» Американец генерал Чафи туда же: предлагает слать парламентеров. Я, хоть и в скромном звании, выступаю вперед и, охваченный порывом, заявляю: «Нет уж, господа союзники! Вперед и только вперед! А ежели вам робеется, русские одни пойдут. Сам на штурм поведу, в первых рядах!»

— Прямо так и сказали, папенька? — воскликнул Аркаша. — А я и не знал, что вы по-английски знаете. Здорово!

Генерал закашлялся. Отпил вина, вздохнул.

— Нет, Аркаша, английского я не знаю. Я это по-русски сказал, но там были знатоки, в два счета перевели. После такого моего заявления всех, конечно, стыд взял, об отступлении уж больше не поминали. Решили на рассвете штурмовать разом, с четырех сторон.

Возвращаемся к себе на бивак, я генералу Линевичу говорю: так, мол, и так, ваше превосходительство, давайте утрем нос союзникам. Ударим по Пекину в полночь, прорвемся к Посольскому городку первыми, спасем безвинных страдальцев — и прославим на весь мир русский штандарт. Николай Петрович меня обнял. Конечно, прослезились оба. И решили: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. С тех пор Николай Петрович меня и полюбил. После вместе на полях Маньчжурии япошкам жару давали.

— В тылу ты давал жару, — прошелестел сверху голос мага. — Когда консервы и шинели вагонами крал.

Лавр Львович помолчал, глядя на красивую соседку. Тряхнул головой:

— М-да, были в жизни моменты… Есть что вспомнить.

— Как замечательно вы рассказываете! — воскликнула Иветта Карловна. — Я вижу всё как наяву. Но дальше, ради Бога, дальше!

— Сказано — сделано. В полночь идем на приступ. Со стен ни единого выстрела. Что за оказия? Ладно. Взрываем ворота Тунь-Пынь-Мынь. Опять ничего! Это уж потом выяснилось, что императрица Цы Си со своим главным советником принцем Туаном, со всем двором, со всеми евнухами и прислужницами еще накануне вечером сбежали на север. Пекин наш, без боя!

Ну, моим орлам, натурально, ударила кровь в голову. После всех лишений, жертв, страхов ворваться в богатейший город мира.

А в Пекине делается черт знает что. Паника, крики. Все императорские сановники, кто не успел сбежать, на себя руки наложили, причем на китайский манер. Кто на шелковом шнурке повесился, кто листочек серебряной фольги проглотил, некоторые разрезали себе горло нефритовым ножом. Одно слово — Азия! По улицам семенят китаянки на своих крошечных ножках, вот такусеньких. Да разве от моих казачков убежишь!

— Лаврик! — постучала ложечкой о чашку хозяйка.

Генерал стушевался.

— М-да. Хм. В общем, гибель Помпеи. Нуда не о том речь. У меня в обозе — то есть, я хочу сказать, в разъезде — один китаец был, по торговой части. Вроде маркитанта — еды достать, овса и прочее. Чунь Иванычем мы его звали. Пройдоха, каких свет не видывал. «Генелала, — говорит (хотя я еще полковник был, но он меня „генералом“ называл). — Генелала, надо вон тот дволец ходи. Быстло-быстло. Там больсой мандалин жил». Надо — значит, надо. Уж я знаю, что у Чунь Иваныча губа не дура.

Врываемся во дворец. Там беспорядок, всё вверх дном — видно, что удирали второпях. Казаки, конечно, давай шелковые занавески на портянки рвать, вазы крушить, серебро по сумкам распихивать, а мой Чунь, гляжу, всё в печные заслонки заглядывает, да стенки простукивает. Я его за шиворот: «Ты что это выискиваешь, пройдоха? Правду говори — не то сам знаешь!» Он мне шепчет: «Генелала, тут мандалин Лю зыла». Или, может, «Лунь» — не помню. В общем, дворец этот принадлежит какому-то богатейшему мандарину, про которого известно, что у него лучшая во всем Китае коллекция драгоценностей. Я Чуню говорю: «Не дурак же он, твой Лю, чтоб сокровища на разграбление оставлять». «Э-э, — отвечает, — Лю совсем не дулак, Лю сибко хитлый. Он знает: импелатлица увидит — себе забелёт».

А надо вам сказать, что вдовствующая императрица Цы Си была дама с характером. Со своими желтолицыми подданными не церемонилась. Вот вам про нее кстати одна историйка.

В тот самый день, когда мы на военном совете заседали, а китайские придворные сундуки укладывали и от страха верещали, одна лишь старая императрица не растерялась. Решила в суматохе избавиться от своей ненавистной невестки. Пригорюнилась старая ведьма и говорит: «Всё пропало, доченька. Нет сил смотреть, как западные варвары войдут в наш священный город. Давай кинемся в колодец. Только он узкий, ты прыгай первая, а я за тобой». Бедная дурочка прыгнула, а старуха не стала — сказала, что передумала. Вот что за фигура была императрица Цы Си. Поэтому опасения нашего мандарина понять можно. Чунь Иваныч был уверен, что этот самый Лю или Лунь перед бегством спрятал свою коллекцию где-нибудь во дворце, причем наскоро — особенно рассусоливать у него времени не было.

И что выдумаете? Порыскал-порыскал мой китаеза по комнатам и нашел-таки тайник. В домашней молельне, за алтарем. Вот такого размера лаковый ларец с драконами, не очень-то и большой. Я как увидел, поначалу разочаровался. Ну, думаю, сюда сокровища Али-Бабы не спрячешь.