— Что, заговор? — отрывисто спросила она.

Басманов с солдатами заняли оборону у решетки, а Ластик коротко объяснил Марине, что происходит.

— Значит, вся надежда на подмогу Вишневецкого? — спросила она, и свет в ее глазах потух. — Я знаю князя Адама. Он осторожен и не захочет подвергаться опасности.

— Ну, значит, народ прибежит царя спасать, — бодро сказал Ластик. — Ничего, решетки прочные, продержимся.

Марина стояла у окна, смотрела на языки огня, полыхавшие над городом уже в нескольких местах. Со всех сторон доносились вопли, выстрелы, грохот. Заполошно били колокола во множестве церквей. Похоже, бой шел не только в Кремле, но по всей Москве.

— Поляков режут. — Царица зябко поежилась. Прислужница подала шерстяной платок, но Марина повела плечами, и шаль соскользнула на пол. — Рассветет — только хуже станет. Подкатят пушки, разнесут дворец по бревнам… Так всему голова Шуйский? Он — хитрый лис, наверняка всё предусмотрел.

Ответить на это было нечего. На лестнице грянул залп, раздались крики. Мятежники добрались и сюда! Фрейлины снова завизжали.

— Тихо вы, гусыни! — топнула ногой царица. — Забейтесь по углам и молитесь!

Сама, однако, прятаться не стала. Решительной походкой вышла в коридор и двинулась прямо к лестнице.

Ластик, как обещал, не отставал от нее ни на шаг.

— На-кося, выкуси! — орал кому-то Басманов, смахивая с шеи кровь — кажется, воеводу оцарапало пулей. — Зарядов у нас много, на всех вас хватит! А тебе, Васька-изменник, я брюхо прострелю, чтоб не сразу издох, помучился!

Семеро солдат, опустившись на одно колено, держали мушкеты наизготовку. Лица у них были застывшие, напряженные.

Заговорщиков Ластик не увидел, лишь на лестнице, по ту сторону решетки, лежали два неподвижных тела — одно ничком, другое навзничь.

— Сам Васька тут! — азартно сообщил Басманов, оборачиваясь. — Уговаривал покориться, рычаг поднять. — Он показал на торчащую из стены железную палку, такую же, как на государевой половине. — Пальнул я в него, пса, да не достал! Шла бы ты, государыня. Не ровен час пулей зацепит.

Не слушая его, Марина приблизилась к самой решетке.

— Князь Василий Иванович! Ты на моей свадьбе тысяцким был! Руку мне целовал! Называл ясновельможной царицей!

— Ты и есть царица! — откликнулся откуда-то снизу, из укрытия, Шуйский. — А что по ошибке за самозванца вышла — не твоя вина. Он и тебя обдурил, как нас. Не бойся, Марина Юрьевна, мы тебе зла не содеем. Отпустим с почетом в Польшу, и все самозванцевы дары при тебе останутся: меха, каменья драгоценные, золото. На том крест целую, во имя Отца, Сына и Свята-Духа! И поляков резать не станем! Нам только одна голова нужна, Отрепьева, а с королем Жигмонтом нам ссориться не к чему!

Как ловко подкатывается, как мягко стелет, покачал головой Ластик.

Легонько отодвинув царицу, Басманов просунул руку с пистолем между прутьев, выстрелил.

— Ах, увертлив, змей! Сызнова не попал! Поговори-ка с ним еще, матушка, а я перезаряжусь.

Воевода присел на корточки. Сыпанул из рожка пороху, забил в дуло пулю, проверил, не сбилось ли кресало. Пистоль у Басманова был самоновейший, кремневого боя.

— Сволочь какая Шуйский, — озабоченно сказал Ластик царице. — Это он клин между Дмитрием и поляками вбивает.

Марина рассеянно улыбнулась, не глядя на него. Сделала два маленьких шажка назад.

И вдруг сделала вот что: приложила свой пистоль к воеводиному затылку да спустила курок.

Полыхнул огонь, оглушительно ударил выстрел, и здоровяк Басманов, наверное, так и не поняв, что произошло, ткнулся лицом в пол. Резко запахло паленым волосом.

Ластик задохнулся. Сошла с ума! Только это и пришло ему в голову.

— Гляди, князь Василий, ты перед всеми крест целовал! — звонко крикнула Марина.

Отшвырнула пистоль, схватилась обеими руками за рычаг, дернула — и решетка поползла вверх.

По лестнице с ревом и топотом бежала толпа.

Смела с дороги растерявшихся немцев, Ластика отшвырнула в сторону.

— Бей вора! Лови самозванца! — вопила сотня глоток.

Вжавшись в пол за богатырским телом убитого воеводы, Ластик видел, как последним поднялся Шуйский — в остроконечном шлеме, в полированном панцире.

— Царицу увести! — зычно крикнул боярин. — Девок ее не трогать! Кто порешит самозванца — тыщу рублей даю! Живой он нам не надобен!

И тут, впервые в жизни, Ластику захотелось убить человека. Он вынул из безжизненной руки Басманова заряженный пистоль. Стрелять умел — Юрка показывал. Всего-то и надо отвести курок, да спустить. С такого расстояния Шуйского и доспех не спасет. А потом будь что будет. Пускай хоть на части разорвут.

А Камень? — спросил Ластика строгий голос, донесшийся не извне — изнутри. Если тебя на части разорвут, что будет с алмазом? Помочь другу ты теперь ничем не можешь. Беги, спасай Россию.

Ластик всхлипнул, сунул оружие за пояс, поднялся на четвереньки. Кое-как выполз на пустую лестницу, там поднялся на ноги и побежал выручать несчастное отечество.

По Кремлю носились осатаневшие люди с налитыми кровью глазами. На мальчишку с пистолем внимания никто не обращал, только один стрелец остановился и дал затрещину:

— Кыш отсюда, малец, пока не прибили сгоряча! Неча тебе тут делать!

Хорошо все-таки, что у них тут нет телевидения — не то признал бы кто-нибудь князь-ангела Солянского, самозванцева брата.

Ластик бежал к Боровицкой башне, размазывая по лицу слезы.

Юрка парень лихой, его так просто не возьмешь, нашептывала дура-надежда. Может, как-нибудь вырвется.

Но Маринка-то, Маринка!

Как проскочил через никем не охраняемые Боровицкие ворота, как поднимался на Ваганьковский холм, Ластик не запомнил.

Просто бежал себе, задыхался, хлюпал носом — и вдруг оказался у знакомого бревенчатого тына.

Плана действий никакого не выработал. Времени не было, да и после всех потрясений голова совсем не работала. Может, как до дела дойдет, само придумается?

Протиснулся в щель, шмыгнул во двор — а там Соломка. На том самом месте, до которого проводила его час назад, когда он убегал спасать Юрку.

Ждала, значит. Никуда не уходила.

Но встретила не радостно — сердито.

— Как есть дурной! Так и знала я! — зашипела боярышня. — Сказано же — нельзя тебе сюда! Не пущу!

И руки растопырила. Но, разглядев заплаканное лицо князь-ангела, охнула, прикрыла рот ладонью.

— Не знаю. Плохо.

— А коли плохо, то уноси ноги, Христом-Богом молю! Искать тебя будут. Вот. — Она стала совать ему какой-то сверток. — Платьишко, у своей Парашки взяла. Девчонкой переоблачись, авось не признают. В узелке мед, тот самый…

Ластик узелок не взял.

— Заберу свой алмаз. И Книгу. Тогда уйду, — хмуро сказал он.

— А Шарафудин?

— У меня вон что, — показал Ластик басмановский пистоль.

— Ну, застрелишь одного, а их там двое. Да слуги на пальбу сбегутся. — Соломка задумалась — на пару секунд, не больше. — Нет, не так надо. Давай за мной!

Он послушно побежал за ней через двор, на кухню. Там Соломка цапнула со стола небольшую, но увесистую колотушку, окованную медью.

— Держи-кось. Это топтуша, чем клюкву-смородину на кисель топчут.

— На что она мне? — удивился он.

Они уже неслись к красному крыльцу. Во дворе было темно и пусто — почти всех слуг Шуйский увел с собой.

— Встанешь за дверью, на скамью. Я Ондрейку выманю, а ты лупи что есть силы по темечку. Сделаешь?

— С большим удовольствием, — кровожадно пообещал Ластик, взвешивая в руке тяжелую топтушу.

Выходит, прав он был. План построился сам собой. Теперь главное — ни о чем не задумываться, иначе испугаешься.

С тем, чтобы не задумываться, у Ластика было все в порядке, ступор еще не прошел.

Он пододвинул к двери думной каморы скамью, влез на нее, взял топтушу обеими руками, поднял повыше.