— Безопасность Амбера! — выпалил я.

— Далт, — уведомил он.

— А что насчет него?

— Его мать была Дила Осквернительница.

— Это я уже знаю.

— А она попала в плен к Оберону за девять месяцев до его рождения. Оберон изнасиловал ее. Вот поэтому-то такое отношение Далта к вам.

— Дерьмо собачье, — буркнул я.

— Именно так я ему и сказал, когда услышал эту историю черт знает в который раз. А потом взял и подзадорил его пройти Лабиринт на небе.

— И?

— Он прошел.

— О!

— Мне только недавно стала известна эта история, — вмешался Рэндом, — от посланного мною в Кашеру эмиссара. Хотя я и не знал про то, что он прошел Лабиринт.

— Если вам это известно, то я все еще должен, — медленно, почти отвлеченно отозвался Люк. — Ладно, вот еще: после этого Далт навестил меня на Отражении Земля. Именно он-то и организовал налет на мой склад — украл весь запас оружия и специальные боеприпасы, а затем поджег дом, чтобы скрыть ограбление. Но я нашел свидетелей. Он заявится в любое время, но кто его знает, когда?

— Еще один родственник катит в гости, — вздохнул Рэндом. — Но почему я не родился единственным ребенком?

— Делайте с этим что хотите, — заявил Люк, — Теперь мы квиты. Дай мне руку.

— Ты проходишь?

Он засмеялся и весь холл, казалось, накренился. Передо мной в воздухе появилось отверстие, и рука, появившаяся из него, сжала мою. Чувствовалось, что здесь что-то не так. Я попробовал протащить его к себе, но вместо этого почувствовал, что меня самого утаскивают к нему. Присутствовала безумная сила, с которой я не мог справиться, и вселенная, казалось, перекрутилась, когда она овладела мной. Созвездия передо мной расступились, и я снова увидел яркие перила. На них покоилась обутая в сапог нога Люка. Откуда-то сзади послышался голос Рэндома, кричавший:

— Б-двенадцать! Б-двадцать! И вон!

А потом я — никак не мог вспомнить, в чем же заключается проблема. Заведение оказалось просто чудесным, хотя и глупо, что я не распознал в зонтиках грибы… Я закинул на перила собственную ногу, когда Болванщик налил мне кружку и долил Люку. Люк кивнул налево, и Мартовскому Зайцу тоже налили по новой. Шалтай-молодчина балансировал как всегда на краю. Труляля и Траляля, Додо и Лягушонок не давали музыке стихнуть, а Гусеница просто продолжала курить кальян. Люк хлопнул меня по плечу, а мне хотелось все что-то вспомнить, но воспоминания ускользали.

— Теперь все о’кей, — заявил Люк. — Все о’кей.

— Нет, что-то есть такое… не могу вспомнить…

Он поднял кружку и громко чокнулся со мной.

— Наслаждайся! — призвал меня он, — Жизнь — это кабаре, старина!

А Кот на табурете рядом просто продолжал улыбаться.

Я ощутил смутное беспокойство, хотя и не мог, сказать, почему. Мне не казалось таким уж необычным пить с Белым Кроликом, невысоким парнем, похожим на Бертрана Рассела, улыбающимся Котом и моим старым другом Люком Гейнардом, распевавшим ирландские, баллады, и все это на фоне странного ландшафта, переходящего из фресок в реальность. На меня произвела все-таки впечатление Гусеница, курившая кальян на шляпке гигантского гриба, потому что я знал, как трудно не дать погаснуть такой трубке. И все же дело было не в живописной картине и не во всем этом. Обстановка была веселая. Искусство магии мной не вспоминалось, а Люк, как известно, иногда проводил время в весьма странных компаниях. Так отчего было мне ощущать беспокойство? Пиво подали неплохое, а к нему еще бесплатную закуску. Демоны, мучившие привязанную к колу женщину с рыжими волосами, сверкали так, что глазам было больно. Теперь они исчезли, но воспоминание осталось превосходное, и вообще, все было прекрасно. Когда Люк пел о заливе Гелвой, тот так мерцал и казался таким красивым, что мне хотелось нырнуть в него и утонуть. Однако песня навевала и печаль. Что-то, связанное с печалью… Да, странная мысль. Когда Люк пел грустную песню, я ощущал меланхолию. Когда он разродился радостным маршем, я сиял от счастья. В воздухе, кажется, было слишком много эмпатии на кубометр. Полагаю, это не имеет особого значения, но игра света была поставлена превосходно… Я пригубил пиво и посмотрел, как качается Шалтай на противоположном конце стойки. Какой-то миг я пытался вспомнить, когда же я уже бывал в этом заведении, но если что и проскользнуло в сознании, то на ум все равно не пришло. В конечном итоге, я все равно это вспомню. Приятная вечеринка… Я смотрел и слушал, пробовал и ощущал, и все казалось великолепным. Завораживало буквально все, что привлекало мое внимание. Может быть, я что-то хотел спросить у Люка. Кажется так, но сейчас он пел, и все равно в данный момент я не мог думать. Что я делал перед тем, как попасть в это заведение? Попытка вспомнить это тоже не увенчалась успехом, так как именно тут и сейчас все было таким интересным. Но меня подсознательно тревожила мысль о чем-то важном. Может быть, поэтому я, и ощущал беспокойство. Возможно, я оставил какое-то дело незавершенным и мне следует к нему вернуться? Я повернулся, чтобы спросить об этом у Кота, но он снова таял в воздухе. Похоже, он по-прежнему более чем навеселе. Тут мне пришло в голову, что я тоже могу это проделать. Я имею в виду растаять в воздухе, отправившись в какое-то другое место. Может, именно так я и попал сюда и так же смогу убраться отсюда? Может быть… Я поставил кружку и потер глаза и виски. В голове, казалось, все было в порядке. Неожиданно я вспомнил свой портрет. На гигантской Карте. На Козыре. Да. Именно так я и очутился здесь. Через Карту… Мне на плечо легла рука и я обернулся. Рука принадлежала Люку. Он улыбнулся мне и протолкнулся к стойке, чтобы налить по новой.

— Отличная вечеринка, а? — сказал он.

— Да, отличная. Как ты обнаружил это местечко? — удивился я.

Он пожал плечами.

— Забыл. А впрочем, какая разница?

Потом он отвернулся, и между нами закрутился недолгий буран из кристаллов. Гусеница выпустила из трубки пурпурное облако. Восходила голубая луна.

— Что же в этой картине не так? — подумал я.

Внезапно у меня возникло ощущение, что свои критические способности я потерял в пути, и поэтому не мог сосредоточиться на аномалиях присутствующих здесь. Я понимал, что увлечен мгновением, так как мог четко разглядеть второстепенное. Я увлечен… Я увлечен… Как?

— Как? — пробормотал я.

Ну… все это началось, когда я пожал руку самому себе. Нет. Хотя возможно… такая формулировка хороша для дзена, а дело обстояло не совсем так. Пожимаемая мною рука появилась из пространства, занимаемого моим изображением на той самой Карте… Да… именно так… в некотором роде… Я стиснул зубы. Снова заиграла музыка. Рядом со мной послышалось тихое поскребывание по стойке. Когда я посмотрел в направлении звука, то обнаружил, что кружка моя снова наполнена. Возможно, я и так хватил лишнего. Возможно, это-то и препятствовало четкости мышления. Я отвернулся и взглянул влево от стойки, в равномерно-посапывающее пространство, не замечая фрески, которая стала самым настоящим ландшафтом. Сделало ли это меня частью картины, изображенной на фреске? Я вдруг усомнился в правильности своего умозаключения.

— Л-а-а, ладно… — промычал я.

Если я могу думать… то отправлюсь… налево. Что-то в этом месте безобразничало с моей головой, и было совершенно невозможно анализировать этот процесс, являясь одновременно его участником. Чтобы правильно мыслить и определить, что все-таки происходит, мне требовалось отсюда убраться. Я прошел по бару и очутился у нарисованных камней и деревьев, ставших трехмерными. Врезавшись в ствол дерева, я выставил руки вперед. И ощутил дуновение ветра, не слыша его звука. Все это было нарисовано и, кажется, нисколько не приблизилось. Я двигался, но… Люк снова запел. Я остановился и обернулся — так и есть. Я удалился от стойки всего на несколько шагов. Люк улыбался и продолжал пение.

— Что происходит? — обратился я к Гусенице.

— Ты петляешь в петле Люка, — ответила она.