Простите пожалуйста: примите мою запоздалую благодарность в подтверждение того, что я получил Ваш приятный подарок. ^[63] Но посвящение отводит мне слишком большое место в искусстве, которому мы оба служим с одинаково бескорыстным рвением… К несчастью, все время я на. ходился в окружении больных! Это особенно относится к моей жене, страдания которой длились много дней напролет… Я даже должен был стать «домашним работником», и сразу же признаюсь, что у меня нет к этому способностей.

Поскольку пошли разговоры о хорошем проекте повторить исполнение Вашей вещи, я предвкушаю удовольствие скоро увидеть Вас здесь.

Пожалуйста, не забывайте дорогу в мой дом, где каждый жаждет видеть Вас.

Искренне расположенный к Вам

Ваш Клод Дебюсси

Париж. 8 ноября 1912 г.

Не упадите на пол, дорогой друг, это всего лишь я!! Разумеется, если мы начнем, Вы — стараться понять, а я — объяснять, почему я не писал Вам до сих пор, у нас выпадут все волосы.

И затем, здесь происходят чудеса: по крайней мере, один раз в день каждый говорит о Вас. Ваш друг Шушу ^[64] сочинила фантазию на темы «Петрушки», заставившую бы и тигров зарычать… Я пригрозил ей пытками-, но она продолжает работу, утверждая, что Вы «найдете фантазию прекрасной». Таким образом, можете ли Вы предположить, что мы не думаем о Вас?

Наше проигрывание на рояле «Весны священной» в доме Лалуа ^[65] всегда свежо в моей памяти. Оно преследует меня как прекрасный кошмар, и я тщетно пытаюсь воскресить полученное впечатление ужаса.

Вот почему я жду спектакля как ребенок-лакомка, нетерпеливо ожидающий обещанных сластей.

Как только у меня будет хороший экземпляр корректуры «Игр», я пришлю ее Вам… Мне очень хотелось бы иметь Ваш отзыв об этой шалости для трех персонажей: когда я говорил об_ «Играх», Вы были удивлены, что я выбрал это название, которому предпочитали название «Парк». Поверьте, «Игры» лучше, во-первых, потому, что это название более подходящее, а также потому, что оно лучше отражает «ужасы», происходящие между этими тремя персонажами. ^[66]

Когда Вы приедете в Париж и можно будет, наконец, поиграть хорошую музыку?

Сердечные приветы от нас троих Вам и Вашей жене.

Ваш очень старый друг

Клод Дебюсси Париж. 18 августа 1918 г.

Дорогой старина Стравинский!

Простите меня за запоздание с благодарностью за вещь, посвящение которой мне является бесценным даром. ^[67] У меня был приступ стоматита.

Это некрасиво и опасно, и, проснувшись утром, можно обнаружить, что вылезает зуб. Можно, конечно, потом нанизать зубы на нитку и сделать ожерелье. Но не слишком ли это слабое утешение?

Музыка «Звездоликого» все же странная. Возможно, это «гармония вечных сфер» Платона (но не спрашивайте, на какой странице его сочинения говорится об этом). И кроме как на Сириусе и Альдебаране я не предвижу возможности исполнения этой кантаты для планет. Что касается нашей более скромной Земли, исполнение этой вещи затерялось бы в бездне.

Надеюсь, Вы уже поправились. Берегите себя, музыка нуждается в Вас. Прошу передать мое почтение Вашей обаятельной матери и наилучшие пожелания Вашей жене.

Ваш верный старый

Клод Дебюсси

Париж. 9 ноября 1913 г.

Дорогой Стравинский!

Когда придерживаешься определенных традиций, удивляешься, почему на твое письмо нет ответа!.. Но ценность музыкального произведения, полученного мною, ^[68] имеет больше значения, так как оно содержит нечто утверждающее и победоносное. Естественно, что люди, несколько обеспокоенные ростом Вашего мастерства, не преминули распространить весьма противоречивые слухи, и если Вы еще не умерли, то это не их вина. Я никогда не верил слухам — нужно ли говорить об этом? — Нет! Нет надобности также говорить Вам о радости при виде того, что мое имя связано с прекраснейшей вещью, которая с течением времени станет еще прекрасней.

Мне, спускающемуся по другой стороне наклонной плоскости, но сохраняющему, тем не менее, сильную страсть к музыке, доставляет особое удовлетворение сказать Вам, что Вы намного расширили границы дозволенного в царстве звуков.

Простите меня за столь высокопарные выражения, но они в точности выражают мою мысль.

Вы, вероятно, слышали о печальном конце театра Елисейских Полей? В самом деле, грустно, что единственное место, где стали достойно Исполнять музыку, не смогло расцвести. Можно ли узнать у Вас, дорогой друг, что Вы думаете предпринять по этому поводу? Я видел Дягилева на «Борисе Годунове» — единственном спектакле, который там шел, — и он ничего не сказал. Если, не будучи нескромным, Вы можете сообщить мне какие-нибудь новости, не надо колебаться. Приедете ли Вы в Париж в любом случае? «Как много вопросов», — слышу я Ваши слова… Если Вам надоело отвечать…

В эту самую минуту я получил Вашу открытку — я вижу по ней, дорогой друг, что Вы так и не получили моего письма. Это очень прискорбно для меня — Вы, наверно, сердитесь. Может быть, я неправильно написал адрес. И, кроме того, Устилуг находится так далеко отсюда. Я не поеду в Лозанну из-за некоторых сложных обстоятельств, не представляющих для Вас интереса. Это еще одна причина для Вас приехать в Париж — иметь радость увидеться друг с другом.

Знайте, я отправляюсь в Москву первого декабря. Думаю# что Вас не будет там? Верьте мне — из-за этого моя поездка будет нёсколько более мучительной. Я писал Кусевицкому, прося дать некоторые необходимые сведения — он не отвечает.

Что касается «Общества современной музыки», ^[69] то я сделаю все, чтобы угодить им и отблагодарить за честь, которую они хотят воздать мне.

Не знаю только, буду ли я располагать достаточным временем, чтобы остаться на концерт.

Моя жена и Шушу шлют Вам свои сердечные приветы и просят не забыть передать то же Вашей жене.

Неизменно преданный Вам

Ваш старик Клод Дебюсси Париж. 24 октября 1915 г.

Прежде всего, дражайший друг, это большая радость — наконец-то услышать о Вас… Я имел кое-какие сведения о Вас через Ваших друзей, которые, не знаю почему, сохраняли в тайне состояние Вашего здоровья и местопребывание.

Нам всем стало жить несколько лучше, или, другими словами, мы живем так же, как большая часть французского народа. У нас есть своя доля страданий, духовных и домашних трудностей. Но это естественно теперь, когда Европа и остальной мир считают необходимым участвовать в этом трагическом «концерте». Почему обитатели Марса не присоединяются к драке?

Как Вы писали мне, «они не смогут заставить нас присоединиться к их безумию». Все-таки существует нечто большее, чем грубая сила; «закрыть окна» для красоты это противно разуму и уничтожает истинный смысл жизни.

Но, когда утихает грохот пушек, следует открыть глаза и уши, чтобы внимать другим звукам. Мир должен избавиться от дурных семян! Мы все должны убить микробы ложного величия или организованной злобы, которые говорят просто о слабости, хотя мы и не всегда отдаем себе в этом отчет.

Вы будете нужны в борьбе с другими, столь же смертельными газами, от которых нет противогазов.

Дорогой Стравинский, Вы великий художник. Будьте со всей, мощью Вашего гения великим Русским художником. Так чудесно быть одним из сынов своей родины, быть связанным со своей землей, как самый бедный крестьянин. И когда чужеземец попирает ее ногами, как горько звучит вся бессмыслица об интернационализме.

В эти последние годы, когда я обонял в искусстве миазмы «австро-бо- шей», я хотел бы облагать большим авторитетом, чтобы кричать о моих терзаниях, предостеречь от опасностей, к которым мы так доверчиво приближаемся. Неужели никто не подозревал этих людей в подготовке заговора по уничтожению нашего искусства, так же, как они подготовили гибель наших стран? И эта давнишняя национальная вражда, которая кончится лишь с последним немцем? Но будет ли когда-нибудь «последний немец?» Я убежден, что немецкие солдаты порождают немецких солдат… Музыка здесь в плохом положении… Она служит только благотворительным целям, и мы не должны осуждать ее за это. Я оставался здесь больше года, не имея возможности сочинять что-либо. Лишь в течение последних трех месяцев, проведенных на берегу моря с друзьями, я снова обрел способность музыкального мышления. Если человек сам не принимает непосредственного участия в войне, то его душевное состояние приходит в противоречие со способностью мышления. Этот олимпийский эгоист Гёте был единственным, кто, говорят, мог работать в день вступления французской армии в Веймар… Так же обстояло дело с Архимедом, который был убит солдатом в момент, когда он искал решение бог знает какой задачи.