— А где это тобольская тюрьма? Это далеко? Там холодно?

Но ей никто не ответил. Катя молча обнимала старших девочек, и все трое молчали.

Динка потрогала Катин узел и тревожно заходила по террасе, припоминая вслух, в чем был одет Костя, когда его увела полиция.

— На нем была куртка… и летнее пальто… А шапку он не мог найти… его увели без шапки… — Она вдруг остановилась посреди террасы и тихо попросила: — Скажите же кто-нибудь, где тобольская тюрьма? Там холодно? Там Сибирь?

Но вопросы ее казались праздным и неуместным любопытством в этот тяжелый момент.

— Молчи! — отрываясь от плеча тетки, сказала Алина. — Стыдно тебе! У нас горе, а ты…

Динка широко раскрыла глаза, растерянно улыбнулась.

— У вас горе?.. — переспросила она и, почувствовав себя одинокой и лишней, поспешно вышла.

К вечеру приехала Марина. Как всегда, она внесла в поникшие сердца бодрость и надежду. Костя действительно был выслан, но никаких важных улик против него не было. Вызванная на очную ставку квартирная хозяйка показала, что жилец, по фамилии Мордуленко, был человек пожилой и ничего общего с Костей не имеет.

«Этого я и в глаза не видела… Напрасно вы меня и побеспокоили», обиженно говорила вдова, не глядя на Костю.

Улик не было; но среди рабочих, которые хорошо знали и любили Костю, начались волнения. Испуганное тюремное начальство доложило о беспорядках, и по «высочайшему повелению» Костя был срочно выслан в Тобольск.

Марина рассказывала все это громко, не скрывая от детей.

— Единственная улика — это карточка Кости, доставленная в свое время Меркурием. Но сыщик исчез, и доказательств нет… — взволнованно заключила Марина, глядя на сестру.

— Да, но полиция ведет розыски… И ей уже известно, что в день своего исчезновения этот Меркурий был здесь. Известно и про ночные выстрелы, и про то, что Костя в это время был на даче у Крачковских… — с опасением сказала Катя.

— Ну и что ж? — пожала плечами Марина. — Мало ли кто был на даче! Все это недоказуемо… А Меркурий уже не появится!

— Конечно, не появится! — вдруг весело сказала Динка. — Его давно съели раки.

Взрослые с удивлением переглянулись; на щеках Марины вспыхнул румянец.

— Не смей говорить о том, чего ты не знаешь! — потеряв на минуту самообладание, закричала она на девочку. — Не смей! Слышишь, не смей!

Динка испуганно попятилась, она никогда не видела мать такой сердитой.

— Я же молчу… я только вам сказала… Но Марина уже взяла себя в руки:

— Ты большая девочка, Дина, и если мы что-нибудь говорим при тебе, то это только потому, что мы знаем, что ты все понимаешь и будешь молчать. Всякая лишняя болтовня может очень повредить Косте…

Марина, чувствуя себя виноватой, не нашла больше слов и с досадой замолчала. Бледное лицо Кати выражало упрек и недовольство. Никич тоже хмурился. Алина обиженно дулась… И все молчали…

Динка не могла перенести этого молчания.

— Я знаю больше всех вас, но я никому не скажу, потому что это страшная тайна, а я не выдавальщица! — с обидой сказала она и, уткнувшись в плечо матери, заплакала.

— Ну, будет, будет! — нахмурилась Марина и быстро переменила разговор. Завтра воскресенье, я буду дома. Скажи своему Лене, чтобы он обязательно пришел. Мне надо очень серьезно поговорить с ним.

— Он придет, — всхлипывая, сказала Динка, — только не завтра… Он придет в новой одёже, у него уже есть ненадеванный матросский воротник… и бескозырка… Он придет…

— Какая бескозырка? Я ничего не понимаю! Скажи, чтоб обязательно пришел завтра, Дина… Я буду дома… — нетерпеливо перебила ее Марина.

Динка вытерла слезы и глубоко вздохнула:

— Он уехал, мама… На пароходе «Надежда». Его взял хороший капитан… Там будут давать знатный харч…

— Подожди! — взволнованно остановила ее Марина; Катя и Никич тоже вопросительно смотрели на девочку. — Говори правду! Где Леня? Послушай меня внимательно! Ты знаешь, кто такой дядя Коля? Ты слышала о нем когда-нибудь?

Динка снисходительно усмехнулась:

— Конечно, слышала.

— Тебе говорил Леня? Так вот, дядя Коля хочет, чтоб мальчик учился и стал настоящим человеком… Он просил всех своих товарищей устроить Леню в хорошую семью, чтобы он ни в чем не нуждался, — стараясь объяснить Динке, чтобы она не упорствовала и говорила правду, волновалась Марина. — И если ты не приведешь его завтра, когда я свободна…

— Но я же говорю тебе, мама, что он уехал! Он нанялся служить матросом! — взволновалась, в свою очередь, Динка и, чувствуя на себе недоверчивые взгляды, сердито добавила: — И он ни в какую семью не пойдет! Он не нищий. У него есть новая одёжа и харч… И подвесная койка. Он поехал в Казань. Это такой город на Волге… Но он приедет. И привезет мне красные сапожки, вот! — с гордостью глядя на всех, закончила Динка.

Взрослые переглянулись.

— Это, очевидно, правда… — неуверенно сказала Марина. Катя чуть приметно улыбнулась:

— Фантазия… Какие-то красные сапожки… Неужели ты веришь?

Динка между тем быстро считала что-то по пальцам.

— Один день уже прошел. Осталось тринадцать, — задумчиво, словно про себя, сказала она.

— Мама, — раздраженно крикнула Алина, — она все врет!

— Нет, — выскальзывая из-под теплой руки Кати, вдруг откликнулась Мышка. Она не врет! Я знаю по ее лицу. Динка не врет!

— Хорошо. Мы поговорим с ней наедине, — глядя на девочку, сказала Марина.

Но Динка была занята своим трудным счетом; капитан сказал: недельку-другую… Другую это не наверное, это только в крайнем случае, если на Волге будет буря или еще что-нибудь. В общем, одна неделька… И уже прошла ночь…

Динка вдруг засмеялась и громко сказала;

— Теперь моих пальцев даже больше, чем нужно. Осталось шесть дней…

— Шесть дней до чего? — быстро спросила Марина.

— До приезда Леньки! — гордо пояснила Динка.

— Значит, все правда, — сказала Марина, бросив взгляд на Катю. — Но какая же досада, что я не поговорила с ним раньше…

— А может быть, это к лучшему. Сейчас столько всяких дел и волнений… поверив наконец, сказала Катя.

А Динка уже забыла о разговоре с матерью и, сбежав в сад, уселась на мокрый гамак.

— Ленька при… Ленька при… приедет! При-едет!.. — раскачиваясь изо всех сил, напевала она, забыв обо всем на свете.

Под вечер дождик утих, но скамейки в саду были мокрые, с веток сыпались дождевые капли.

— Здесь негде сесть, — оглянувшись, сказала Марина.

Динка сбегала за одеялом, постелила его на гамак. Она была счастлива, что мама захотела побыть с ней наедине.

Марина накинула на девочку один конец своего теплого платка и, усевшись вместе с ней на гамак, сказала:

— Я хочу поговорить с тобой о Лёне… И если ты считаешь себя настоящим другом этого мальчика, то будешь говорить мне только правду.

Динка высунула из-под платка лохматую голову, лицо ее посветлело, и синие глаза засияли глубоким, проникновенным чувством:

— Я и так буду говорить правду!.. Я уже давно, очень давно ничего не врала, мама!

Губы Марины дрогнули, на щеке вспрыгнула ямочка.

— Ты как будто жалеешь об этом, Диночка?

— Он, нет, мама, нет! Я никогда не хотела врать тебе, но у меня была такая трудная жизнь… — порывисто прижимаясь к плечу матери, сказала Динка, и вдруг, словно желая оправдаться или покаяться во всех своих грехах, она сбивчиво и лихорадочно стала рассказывать о себе, о Леньке, о злом бородатом хозяине, о заработках, которые так плохо кормили Леньку, о своем хождении по дачам со стариком шарманщиком. — Я знаю, я плохая, — говорила она, заглядывая в лицо матери. — Но я сейчас все расскажу и тогда сразу исправлюсь… — И, стараясь ничего не забыть, Динка вспомнила даже сухие корки, которые не мог разжевать старик шарманщик. — Мама, он не дал мне мои денежки, и я очень плакала, но сейчас, мамочка, он, наверное, голодает, потому что все дачники уехали…