— Ну, кажется, все! Завтра мы с Никичем сдадим вещи в багаж и приедем сюда с подводой забирать мебель. А на сегодняшний день дачу надо будет заколотить, — говорит Кулеша, поспешно доедая бутерброд и связывая вместе два узла.

— Кулеша! Это невозможно! Ну как вы потащите один? — беспокоится Марина.

— Как потащу? Очень просто! Я такой верблюд! — говорит Кулеша, одним взмахом перекидывая через плечо два узла и поднимая с пола корзину. — Давайте еще что-нибудь! Одна рука свободна!

— Нечего, нечего больше… У нас остались только ручные вещи… Так вы завезете это на квартиру и будете ждать нас там? — спрашивает Марина.

— В пять часов… Выбирайтесь отсюда пораньше. На квартире у вас Содом и Гоморра… Надо же еще сложить все зимние вещи, — деловито шагая к крыльцу, говорит нагруженный как верблюд Кулеша. Осторожно обойдя Динку, он останавливается на дорожке и долго смотрит на свернувшуюся в комочек жалкую фигурку. — Скажите ей, что я не виноват… Я рад бы сам приволочить из Казани этот самый Ленькин пароход.

Через два часа Марина будит Динку, и они спешат на пристань. Осеннее солнце золотит на деревьях листья, свежий ветерок холодит плечи. Марина с трудом поспевает за девочкой, и лицо ее расстроенно. Что-то ждет их на пристани? Может быть, они узнают, что пароход «Надежда» прибывает только завтра? Как подготовить к этому Динку и что сделает она, услышав эту весть… Марина видит, как окрыленная надеждой девочка забегает далеко вперед и, не смея торопить запыхавшуюся мать, останавливается с нетерпеливой, жалкой улыбкой… Щеки ее порозовели, глаза ожили… Волга, Волга!.. Идет ли, плывет ли, качается ли у берега на твоих темных волнах белоснежный пароход?..

Марина берет Динку за руку. Они выходят вместе на широкую базарную площадь. Отсюда уже хорошо видна пристань… Но нет, нигде нет парохода «Надежда». Ни одного парохода не видит Марина, и сердце ее сжимается. Динка тоже замедляет шаги и, подняв голову, смотрит куда-то далеко, на Волгу… Широка, просторна большая река, но ничего не видно на ней: не белеет вдали густой дымок.

— Мы сейчас спросим… может быть, он придет позднее, — неуверенно говорит Марина.

— Спросим… — как печальное эхо, откликается Динка. Марина оставляет девочку около причала и уходит в будку к кассиру. Потом вместе с кассиром идет еще куда-то, и другую будку, стоящую на берегу.

— Подожди меня здесь! — говорит она, проходя мимо девочки.

Динка ждет, и минуты кажутся ей длинными часами, а от пристального смотрения на Волгу в глазах начинает все покрываться рябью.

Но вот она слышит мамин голос, веселый, дорогой голос своей мамы.

— Спасибо, спасибо! Так, пожалуйста, сразу передайте это письмо капитану! Это очень важно! Если в четыре часа есть пароход, так он еще успеет.

— Мама! — срываясь с места, кричит Динка и мчится на знакомый голос.

Но мама уже спешит к ней, ловит ее в свои объятия.

— Пароход прибывает в два часа. Леня еще застанет нас на городской квартире, — задыхаясь от радостного волнения, доверит она.

Но Динка выскальзывает из ее рук.

— Как — на квартире? Мы будем ждать Леньку здесь! Мы не уедем без него, мама! — дрожащим голосом говорит она.

Но Марина, измученная ее слезами, ожидавшая гораздо худшего, неожиданно закипает гневом:

— Не мучай меня, Дина! Я тысячу раз уже объясняла тебе, что нам нужно взять в городе зимние вещи, что я должна зайти к хозяину квартиры и расплатиться… Я оставила письмо капитану, оставлю на всякий случай еще одно письмо Анюте. Но мы должны ехать — и поедем! Леня хорошо знает, где наша квартира, и приедет сам!

Динка чувствует, что мама сердится, и больше не просит ни о чем.

«Если Ленька не найдет меня, я вернусь на утес и найду его сама», — твердо решает она про себя, и привычная хитрость, как единственное верное оружие, диктует ей тихие, покорные слова:

— Конечно, если нам нельзя ждать, то мы поедем… Я ничего не говорю… Ведь Ленька не маленький, он и сам найдет дорогу…

Марина мельком бросает на нее взгляд, но дома у нее еще столько хлопот, и если самое главное уже как-то разрешилось, то надо подумать о другом.

— Ах, Дина, Дина… Конечно же, он приедет… — рассеянно бросает она, торопясь домой.

— Прощай, утес! — говорит Динка, обнимая холодный, пожелтевший от времени камень. — Может быть, мы с Ленькой уедем и я никогда уже не вернусь сюда…

Тягостно, тревожно на душе у девочки. Будет ли искать ее на городской квартире Ленька? Захочет ли он жить в их семье, после того как поступил на пароход и теперь уже, наверное, носит синий матросский воротник…

— Будешь жить у моей мамы, Лень? — робко спрашивает она вслух и, вытирая кулаком слезы, добавляет: — А то ведь меня увезут, и мы потеряемся…

Молчит утес, только черные ветки засохшего дерева тихо шевелятся от ветра. Динка садится у входа в пещеру, печально смотрит на сложенные горкой миски, на черный, прокопченный котелок… Одеяло Ленька отнес ей в день своего отъезда… В углу лежат два выпуска «Пещеры Лихтвейса»… Динке попадается под руку большой толстый карандаш, один конец его синий, другой — красный. Этим карандашом Динка помечала свои лазейки в заборе, а потом подарила его Леньке.

Девочка берет карандаш и со всех сторон обходит белый камень. Выбрав чистое и гладкое место, она, крепко зажав в кулаке толстый карандаш, старательно выводит на камне большие печатные буквы…

Крупные частые слезы застилают ей глаза, карандаш больно давит на ладонь, но печатные буквы понемногу складываются в слова. Красные, пылающие как огонь горячие слова жалобы, просьбы и приказы, прощальные слова, облитые горькими слезами и продиктованные отчаянием. Динка бросает карандаш, медленно переходит по доске на обрыв… Еще раз оглядывается на утес… И, понурив голову, идет домой…

Там уже все готово к отъезду. Никич заколачивает досками ставни. Марина укладывает в дорожную корзинку какие-то покупки. Она в черном шелковом любимом папином платье. Алина и Мышка одеты в новые гимназические формы с белыми передниками. Третья форма осталась недошитой. Для Динки на перилах висит шерстяное платье с матросским воротником…

Но никто не ищет и не зовет Динку.

В уголке террасы стоит плачущая Анюта. Около нее целая гора книг, тетрадей, игрушек… Мышка приносит еще и еще, но Анюта не смотрит на подарки. Она смотрит на расстроенное лицо своей учительницы, молча кивает головой на слова утешения.

— Анюта! Я буду часто писать тебе, ты приедешь к нам летом, — крепко обнимая ее, говорит Алина.

Мышка тоже изо всех сил пытается утешить девочку:

— Анюточка… Наша мама попросит твою маму отпустить тебя летом…

Марина бросает укладку и подходит к девочкам.

— Анюта! Мы расстаемся только на зиму, а летом ты приедешь к нам, говорит она, привлекая к себе девочку. Но Анюта, рыдая, прячет свое лицо у нее на груди.

— Не будет этого… ничего уже не будет… Куда я поеду?.. — говорит она сквозь слезы.

Девочки вопросительно смотрят на мать. В глазах их горячая просьба. Марина поднимает голову Анюты, вытирает платком ее глаза:

— Я обещаю тебе… Я даю тебе слово, что ты приедешь! А теперь перестань плакать… Хорошо?

Анюта верит и, улыбаясь сквозь слезы, судорожно обнимает Марину.

— Мама, а где Динка? — вдруг вспоминает Алина. — Ведь она еще не одевалась! Мы опоздаем!.. Дина! Дина!

— Да вот она! — смеется Мышка. — Давно уже тут!

— Я тут, — говорит Динка, сползая с перил.

— Так одевайся! Мы же скоро поедем! Пойди вымой руки!

Динка моет руки, покорно переодевается и задумчиво стоит перед старшей сестрой. Алина пробует примочить водой ее буйные кудри, но Динка равнодушно говорит, что «тогда они будут еще хуже».

Марина подзывает к себе Анюту и дает ей письмо.

— Я посижу тут на крылечке… Не бойтесь, я передам, если Леня придет… обещает Анюта. Никич вносит на террасу доски.

— Все взяли из комнат? — спрашивает он. — А то я сейчас забивать буду!