Динка сдержала готовые брызнуть слезы: политические не плачут, они держатся гордо и независимо… как мама, как Костя…

— Возвращайся скорей, Костя, — сказала она шепотом, разжимая руки.

Костю увели… На дворе зацокали копыта лошади. Дворник Герасим запер все двери и, гремя связкой ключей, подошел к девочке.

— Пойдемте, барышня… чайком вас напою, уложу спать, а завтра к мамаше поедем… — ласково сказал он.

— Нет-нет! — решительно запротестовала Динка. — Я буду ночевать здесь. Я ничего не боюсь! Дайте мне мой ключ, и я сама завтра поеду к маме! Спасибо, дядя Герасим!

Она была уверена, что где-то неподалеку бродит вокруг дома Ленька. Может быть, он притаился в сарайчике и ждет, когда все уйдут…

— Я ни за что не пойду… я не боюсь, — повторила девочка. Дворник открыл парадную дверь и выглянул во двор:

— Пойдемте, барышня… Глубокая ночь на дворе. Ночи теперь длинные, осенние… Забоитесь одна в пустой квартире, ась?..

Но Динка не пошла. Герасим удрученно развел руками и, отдав ей ключ от черного хода, предупредил:

— Запирайтесь хорошо!.. Вот тут и крючочек! Да с огнем-то поаккуратней… Ложитесь вот на диванчик и загасите свечу, А то, не ровен час, пожар…

Для успокоения Герасима Динка улеглась на диване и потушила свечу.

Дворник вышел и, постояв на крыльце, направился к себе в дворницкую. А Динка снова зажгла свечу и, поставив ее в коридоре на пол, села под дверью черного хода. Она ждала Леньку… Но Ленька был далеко…

Ленька сидел на корме парохода, туго запахнув свой пиджак и подозрительно оглядывая едущих людей. Рубашки на мальчике не было, и неудобный тяжелый предмет, который он прятал за пазухой, прижимался к его голой груди, упираясь холодным дулом в сердце.

«Интересно, взведен у него курок или не взведен? — с опаской думал, Ленька, боясь лишний раз пошевелиться. — Ведь револьвер небось Меркурия этого… Заряженный… Ну как стрельнет?»

Ленька поднял голову. Прямо над ним золотыми точками рассыпались по небу звезды; разбегаясь к берегу широкими волнами, река отражала огни парохода, ветер освежал лицо и трепал волосы… Ленька снова подумал о револьвере. Спущен у него курок или нет? Мальчику не терпелось вытащить его из-за пазухи и хорошенько осмотреть, но он преодолел это желание и стал думать о другом.

«Может, был обыск, а может, не был. Все равно Макаку выручать нужно. И револьвер подальше запрятать… И на дачу сходить, а то приедет мать, а девчонки нет…»

Ленька осторожно поправил револьвер, на всякий случай выпустив дуло под мышку.

«Теперь если и стрельнет, так мимо. Скорей бы с парохода сойти, а то по толканули бы…»

Но публика в этот час было мало, и Ленька, благополучно сойдя с парохода, заспешил на утес. На пустынном берегу он вытащил спрятанный под пиджаком револьвер и гордо понес его перед собой на вытянутой руке.

«Эх, стрельнуть бы разок…» — мелькнула у него заманчивая мысль, но стрелять он, конечно, не решился. Нужно было поскорей и подальше спрятать эту опасную вещь. Хорошо, что удалось вынести ее из квартиры… А то обязательно арестовали бы Костю… Да еще если бы узнали, чей револьвер, так и вовсе плохо было бы…

Ленька сильно забеспокоился. Когда он вбежал в сарайчик, ему послышались голоса… Значит, обыск все-таки был… И Костю могли арестовать, а с кем же осталась Макака? Может, сидит одна в квартире… А тут мать приехала, бросится искать, подумает — утонула девчонка…

Ленька осторожно поднялся на обрыв; положив на землю револьвер, вытащил из кустов доску и перешел на утес. Там, выбрав за камнем укромное место, он разгреб в песке глубокую ямку, завернул револьвер в свою рваную рубаху и тщательно заложил его большим камнем. Потом, оглянувшись, снова перешел на обрыв и так же тщательно запрятал в кустах доску. После этого, почувствовав себя освободившимся от одного важного дела, он побежал на дачу. В темноте ноги его часто сбивались с тропинки, выступавшие из земли корни саднили босые пятки…

Ленька вспомнил, как такой же темной ночью по этой тропинке бежала на утес Макака предупредить его о грозящей опасности. Вспомнил, как, сидя на обрыве, она плакала от страха, и сердце его защемило глубокой жалостью. Что, если и сейчас она сидит одна и плачет? Успеет ли он на последний пароход? Сколько времени сейчас? И, не думая уже больше ни о чем, кроме Макаки, он обежал знакомый забор и направился к калитке. В окнах дачи горел свет, терраса тоже была освещена, оттуда доносились громкие взволнованные голоса.

«Мать приехала…» — догадался Ленька, но, открыв калитку, остановился как вкопанный. Прямо перед ним стояла Алина. В темноте белело ее платье, из-под шляпки, которую она еще не успела снять, испуганно блеснули глаза…

— Здравствуйте… — растерянно пробормотал Ленька. Волосы его липли ко лбу, пиджак распахнулся, обнажая голую грудь. Алина в испуге попятилась назад, но Ленька быстро сказал:

— Беги к матери. Скажи, что Динка ночует на городской квартире. Там и Костя…

— Она… жива? С ней ничего не случилось? — растерянно спросила Алина.

— Жива… Только, слышь, Алина… Во дворе были жандармы… Может, Костю увели… Я сейчас еду туда… Беги к матери! — строго сказал Ленька и, повернувшись, исчез.

Алина хотела еще что-то спросить, но в темноте был слышен только шорох кустов и топот босых ног. Девочка бросилась к матери.

— Мама, мама! Динка жива, она на городской квартире… Она с Костей! — вбегая на террасу, кричала девочка. Марина в изнеможении опустилась на стул.

— Кто тебе сказал? — шепотом спросила она, прижимая руку к сильно бьющемуся сердцу.

— Кто сказал? — тревожно повторила за сестрой Катя. Мышка с надеждой взглянула на сестру.

— Мне сказал… тот мальчик… тот самый, что тогда приходил на площадку… — заторопилась Алина.

Никич, серый от пережитых волнений, оторвался от перил.

— Это Ленька-Бублик… Ему можно верить, — с облегчением сказал он.

На пристани горели слабые огни. Последний пароход давно ушел. Ленька в отчаянии присел на бревна и опустил голову. С базарной площади доносился деревянный стук колотушки, У трактира «Букет» слышался одинокий испитой голос заблудившегося пьяницы. По Волге плавали красные огоньки, указывающие пароходам на мель. Темная вода набегала на берег, выметая на мокрый песок кучи сора. Ночная сырость забиралась под пиджак, волосы Леньки стали влажными, босые ноги закоченели…

Ленька думал о Косте, о Макаке… Если при обыске ничего не нашли, то Костя не оставит Макаку одну. Но у Кости могли найти и другие запрещенные вещи; кроме того, Леньке было уже ясно, что побег из тюрьмы Николая Пономаренко устроен с помощью Кости — значит, его вообще могли разыскивать… А может, уже выплыл где-нибудь труп сыщика и на Костю легло подозрение в убийстве? От этой мысли по телу Леньки пробежал озноб. Что делать тогда? Сознаться? Рассказать, как было дело, пойти на вечную каторгу?..

Ленька натянул на голову пиджак, спрятал в рукава онемевшие от ночного холода руки.

Ну что ж, на каторгу так на каторгу! Не допустит же он, чтоб пострадал за него другой человек. Да еще такой человек, как Костя… Спаситель дяди Коли…

Ленька вспомнил ночную борьбу на обрыве, ясно ощутил в своих руках поднятый край доски, услышал короткий вскрик и глухое падение тела, но в душе его уже не было ни страха, ни тяжести.

«Не человека я убил, а предателя. И опять убью, коль повстречаю еще раз такого гада!» — с упрямым спокойствием подумал он и поднял голову.

Далеко-далеко на Волге виднелось светлое пятно. Пятно это росло, ширилось и словно бежало по темным волнам, освещая путь идущему пароходу. Ленька оглянулся на пристань — там замигали вдруг огни, послышались голоса… Мимо бревен, сонно покашливая и поеживаясь, прошли грузчики. Ленька встал и, жмурясь, как от солнца, поглядел на Волгу. Свет делался все ярче, пароход приближался… Издали донесся длинный певучий гудок. Потом стал слышен стук колес… Пароход дал еще один гудок, широко развернулся и замедлил ход… На берегу все задвигалось, зашумело; мимо мальчика пробежали запоздавшие грузчики.