Он отступил на миг, чтобы скинуть рубаху. Гроза невольно скользнула взглядом вдоль его тела, задыхаясь от страшной неловкости и злости: она никогда не видела его таким. Расслабленным и вальяжным, таким открытым. Князь, даже когда ласкал ее, всегда был одет. А теперь он сковал пальцами ее запястья и прижал ладони к своей ясно очерченной сильной груди, усилием спустил по животу, подтянутому, словно у мальчишки. Он дышал рвано и то и дело прикрывал глаза, когда придавливал руки Грозы к себе сильнее.

— За это сдохнуть не жаль, — улыбнулся, отпуская ее.

Гроза не сразу опомнилась, остановилась, едва дотронувшись до границы его тела, что еще скрывали плотные порты. Не удалось поддаться собственному смущению и страху — Владивой вновь подтолкнуть ее попытался. Обхватил кисть руки и направил под гашник. Гроза, чувствуя, как заливает лицо будто бы кипятком, вынула ладонь, едва он освободил ее от своей воли. И в груди дурнотой все закрутилось.

— Не бойся, Гроза, — без укора попытался успокоить ее князь. — Привыкнешь и меня ласкать. Но заставлять пока не стану.

Смял в кулаках ее рукава и несколькими рывками содрал с плеч исподку. Спустил взгляд от груди к поясу — такой тягучий и обволакивающий, которому не подчиниться нельзя. Под которым самое неподатливое тело расплавится.

Владивой обнял Грозу одной рукой, другой зарываясь в ее волосы. Подтолкнул, заставляя опуститься на лавку — и она, устав уже от борьбы откинулась на спину, упирая взгляд в свод крыши: на мужа было смотреть тошно. В его лицо, наполненное неуемным вожделением, в его глаза, почти безумные. И можно кричать — да что толку? Кто придет теперь, когда она жена князю? Да и кто еще не знает о том, что она всеми силами противилась тому, чтобы ею стать?

Владивой опустился сверху, огладил ладонями чувствительную грудь, осыпал поцелуями, беспощадными, ненасытными, втягивая кожу, оставляя на ней следы. Он не торопился. Наслаждался как будто лишь тем, что теперь может не сдерживаться.

Но помалу его терпение уходило. Прикосновения становились все ощутимее: сильнее сдавливали пальцы кожу, крепче смыкались губы на груди. А Гроза только ладонями в плечи ему упиралась, уже не силясь оттолкнуть, лишь показывая еще, что не хочет того, что он делает и что случиться должно. Наконец князь торопливо стянул порты, которые молодая жена так и не решилась снять с него, и, лишь едва помедлив, вошел, стараясь, кажется, сделать это не слишком резко. Едва Гроза ощутила его внутри, он качнул бедрами, проникая глубже, и вдруг замер. Выпрямился на руках, прожигая ее лицо насквозь нарастающим недоумением и гневом.

— Была с Рарогом? — процедил. — Успела все же…

— Если противно тебе… — она все ж взглянула прямо в его потемневшие яростной копотью глаза. — Можешь в покое меня оставить.

— Как бы не так, — он покачал головой. — Что было, то было, милая. А что дальше будет — решим. Я слишком долго ждал.

Он крепко стиснул ее талию ладонями и толкнулся в самую глубь тела. Замер снова, словно мгновение запоминая, и простонал тихо, наваливаясь всей тяжестью своей, сгребая Грозу в объятия, до того жадные, горячие, что, кажется, не отпустит никогда. Она вцепилась в плечи его, едва сдерживая вскрик — неожиданности и легкой боли. Владивой не собирался ее щадить. Каждое сухое движение его внутри разносилось саднящими вспышками по бедрам и животу, доставая, кажется, до самой груди. Он зарывался пальцами в ее волосы, вбиваясь все быстрее, не сдерживая разошедшейся злости, отпустив ее вперед вожделения. Наказывал Грозу за все, зная, что на другой день ей будет плохо. Врывался в нее, чтобы владеть. Чтобы запомнила. Губы обжигали его поцелуи. И плечи, и грудь. Его слова, бессвязные, жаркие, стыдные касались то одного уха, то другого.

И тело, измучившись, сдалось, отозвалось влагой, давая немного облегчения. А все равно слезы накипели в уголках глаз. Гроза моргнула, запрокидывая голову, и теплые капли, упав, намочили волосы у висков.

Владивой излился, вжимаясь в ее тело так сильно, что она едва стерпела, чтобы не издать и звука. По телу колотилась жгущая боль, а в груди — сердце, наполненное горечью. И та растекалась по напряженным мышцам вместе с кровью — кажется, теперь не покинет до самой смерти.

— Травы будешь пить женские, — еще прижимая Грозу к ложу, проговорил Владивой, тяжко дыша. — Мне дитя от находника не нужно. А там, как убедимся, что ты чиста, так и перестанешь.

Толкнулся вглубь еще раз и, медленно покинув ее, лег рядом.

Он не выпускал Грозу из объятий всю ночь, будто боялся, что она просто исчезнет. Касался ее беспрестанно, гладил огрубелыми ладонями бедра, живот, сминал грудь. И она пыталась то и дело вывернуться из настойчивых объятий — а не могла. Глотала подступающие к горлу слезы, отдирая от себя руки князя — а они вновь и вновь возвращались, трогали, ласкали, владели — по праву. Да кому то право, кроме Владивоя, нужно?

Он брал свою жену, вжимая в лавку: насытиться не мог. Будто в наказание — нетерпеливо и напористо. Едва заставлял тело ее изойти влагой от ласк пальцев и горячего рта — и брал, толкаясь так глубоко, как мог.

И под утро уже пекло губы от ненасытных поцелуев, а в лоне горело. Тогда лишь Владивой уснул, удерживая Грозу на месте. И она невольно тоже провалилась в сон, не обращая уже внимания на стоны измученного тела. Утром проснулась одна

— и разрыдалась тут же, сгребая пальцами растрепанные волосы. Драла их, никак не находя в себе сил успокоиться. Но в какой-то неуловимый миг ей все ж полегчало, кажется. Она собралась быстро: оделась едва да голову накрыла; боясь встретить Владивоя по дороге, сбежала в свою горницу. Пронеслась по переходу, едва замечая, светит ли Око на небе, а может, и пасмурно нынче. И только в укрытии привычной хоромины решила в порядок себя привести.

Скоро пришла Драгица, словно почуяла, что самая большая опасность миновала. Принесла воды, а в другом небольшом кувшинчике — отвар, который и по запаху можно было узнать.

— Я не буду его пить, — Гроза замотала головой. Отшатнулась от посудины, будто от чудища какого.

— Владивой велел, — сухо ответила наставница. А у самой глаза заблестели от накативших слез.

— Не буду! Что хочешь придумай, Драгица. А отвар этот я в рот не возьму.

Гроза схватила кувшин и, хорошенько размахнувшись, швырнула его в стену. Разлетелись черепки в стороны, оглушая треском, брызнула мутноватая жижа по полу и бревнам. Драгица вздрогнула, прижимая ладонь к груди. А Гроза без сил опустилась на скамью, слепо нашаривая рядом с собой брошенное очелье.

— Думаешь?.. — хотела было сказать наставница, но не стала.

А Гроза, повязав поверх платка, что скрывал теперь ее косы, тканую ленту с тяжелыми колтами, опустила руки на колени. Прижала вдруг ладонь к животу, не зная еще, что думать. Сейчас внутри все тянуло, а кроме того, казалось, что пусто там. Где-то за пеленой тупой боли — нет ничего. Но она знала, что есть: осознала только вот-вот. Ведь лунная кровь, что должна была случиться незадолго до свадьбы, так пока и не пришла.

Скоро засобиралась Драгица уезжать в Долесск. Снарядили с ней и гридей для безопасности, и челядинку одну из терема, чтобы прислуживала Беляне в чужом доме, который пока своим ей не стал, ведь никаких вестей о женитьбе княжича Любора до Волоцка еще не доходило, пусть и случались уже купцы с той стороны. Владивой тревожился заметно, хоть ни словом дочь не помянул. И все поторапливал наставницу, чтобы уезжала скорее, а там хоть что-то о ней передала с каким нарочным.

И как покинула Драгица детинец, тут же к новой княжеской меньшице, словно лист банный, прилипла наперсница Сении, оставленная тут за ненадобностью — Варьяна. Тогда-то и страх пришел, что она приказ Владивоя отвар Грозе давать каждый день нужный будет исполнять рьяно. Женщиной она была услужливой и боязливой: гнева княжеского, говорили, очень опасалась. А значит, вряд ли удастся ее разжалобить. Да и стоит ли вовсе рассказывать о том, что Гроза — она в том каждый день все больше убеждалась — тяжела совсем от другого мужчины? Нет — о том сразу Владивою известно станет.