— О чем тебе с ним говорить?

— Тебе не обязательно об этом знать, князь, — не стала она ничего объяснять.

За такой тон можно было бы хорошо схлопотать, будь она дочерью Владивоя. Но она не дочь ему — она ему никто. Но отчего-то судьбы их так тесно переплелись, что, если рвать, то только с мясом.

— А что дальше, Гроза? — после недолгого молчания все же спросил Владивой.

— Я уеду в Белый Дол. Сколько ни возвращаюсь сюда, а понимаю, что там мне лучше. Да и всем, наверное, тоже.

Князь усмехнулся снисходительно, поднял руку и мягко коснулся щеки Грозы. Она отстранилась так резко, будто его ладонь обожгла кожу.

— Думаешь, отец не найдет тебе другого жениха? Что ты будешь ветром в поле сама себе предоставлена?

А Гроза вдруг рассмеялась, словно вороной закаркала: до того неприятным был этот смех, почти безумным. От того, что в голове у нее теперь творилось, иные и впрямь могли бы рехнуться. Только она не могла — пусть и хотела, наверное. А Владивой смотрел на нее спокойно, словно ничего особенного не сказал и не услышал.

— Да кому я нужна теперь в невестах, князь? — запальчиво и громко проговорила Гроза. — С такой славой, которая вокруг меня расплылась? В каждой веси скоро знать будут. В самых дальних краях. Я чужого жениха погубила. И своего, получается, тоже, — наклонилась к Владивою ближе, почти шепнула: — Мне в воду с камнем на шее теперь вернее будет. Чем для себя спасение в чьей-то жизни искать.

Он молчал, не пытался перебить и не шевелился даже. И тут вдруг разомкнул чуть слипшиеся губы:

— Я ведь могу жениться на тебе Гроза, — проговорил спокойно. — Теперь могу.

Послышалось как будто? Кажется, и были его слова ожидаемыми, а пока не произнес — все не верилось. Гроза покачала головой, невольно отклоняясь от него. Да встать бы и бежать, но она словно к лавке приросла. И сковал тело легкий страх и вновь — невольное нарастающее притяжение, что упрямо поднималось из самых темных глубин души при взгляде на Владивоя, при мысли о том, что его ничто не останавливает. Его лицо с едва заметными бороздками морщин у глаз и вокруг губ казалось вырезанным из камня — столько на нем было уверенности. Ни капли сомнения или вопроса — да он и не спрашивал. Просто ждал, когда Гроза осознает наконец его слова. Стальной взгляд давил, помалу раскаляясь.

— Постыдись, — Гроза вздохнула, еще храня спокойствие. — У тебя еще Сения в тереме не совсем поправилась. А ты уж снова жениться собрался. А у меня жених…

— Я не стану оправдываться перед тобой, — оборвал ее князь, не дослушав. — Ты сама все знаешь. Домаслав женихом тебе только по уговору был. Ничто вас не связывало. Даже пира обручального не было. А Сения… Она поймет.

— Никто не поймет.

— Даже отец твой рад будет. Потому что только я тебя от ярла Ярдара уберегу. Только я, понимаешь, Гроза? Не он, не Рарог, который Домаслава убил. А я.

— Что же, прикажешь тебе в ноги упасть? — невольно огрызнулась Гроза. — Я помощи не прошу. И у меня всегда есть другой путь.

Владивой протянул руку и схватил ее за шею под затылком. Потянул ощутимо, запрокидывая голову.

— Отпусти! — Гроза вцепилась в его запястье, пытаясь освободиться.

Но он наклонился вперед и провел губами от подбородка к уголку рта. Коснулся его кончиком языка, выдыхая прерывисто. И после только отпустил.

— Жить всегда лучше, Гроза, — князь поднялся на ноги, одергивая рубаху. — Ты мало прожила. Не понимаешь. А я знаю лучше тебя. Ты гордая такая: кинусь в реку

— и все, уйду за матерью. И всем хорошо станет… Не станет! И мир не изменится. Добра в нем не прибавится, если ты сгинешь. Потому что ты не зло. Просто — так сложилось. И я не хочу тебя терять.

— Не выйдет из того ничего хорошего, князь, — Гроза взглянула на него, задрав голову.

— Я отправляю сватов к твоему отцу. И пока они обернутся, все успокоится.

Владивой повернулся уходить, не считая нужным продолжать разговор. Он все решил.

— Я не пойду за тебя, — Гроза встала тоже, стремясь остановить его, переубедить, хоть, верно, и знала, что не сумеет. — Это блажь твоя. И я не хочу связывать жизнь с тобой только потому, что ты не желаешь останавливаться. А после быть виновной в твоей тоске.

Владивой остановился и шагнул к ней — неведомо, что собрался сделать. Гроза выхватила нож для трав из чехла. Выставила перед собой — и князь придержал шаг на миг — но в другой снова двинулся на нее. Рванул пальцами ворот своей рубахи — и серебряная сустуга отлетела в сторону с тихим звоном — сломанная.

— Я говорил уже тебе. Что ты моя. И от того не отступлюсь!

Гроза не стала ничего отвечать. Схватила себя за косу и махнула по ней лезвием выше плеча — смелости, признаться, не хватило, чтобы у самого основания взяться. Не получилось отсечь с первого раза — она рванула волосы вниз и провела ножом снова. И еще. Голове стало легко — так странно и страшно легко. Коса опала в кулаке, словно веревка какая — чужая, мертвая, как отсохшая в хвори часть тела. Владивой схватил руку Грозы с ножом — да поздно, не успел остановить. Она вырвалась и швырнула косу ему.

— Твоя? На, забирай. Все видеть будут, что я замуж за тебя не хочу. Чтобы не думали, что я Сению извела ради счастья этого.

Князь подставил ладони — и сплетенные волосы упали в них, осыпая на пол мелкие свои пылинки. Желваки дернулись на его щеках, кольнул Грозу взгляд исподлобья — но, кажется, Владивою первый раз нечего было сказать. Он повернулся и вышел так быстро, что Гроза и дыхание унять не успела еще, только заметила, как дверь за ним закрылась.

И время замерло до самого утра. Казалось порой, что теперь князь все же решит отступиться. Но еще не разлился в полную силу день после рассвета, как в Белый Дол выехал сам воевода Вихрат с десятком кметей — нарочные важные и завидные для кого-то.

Владивой отправил сватовство к Ратше.

— Как же ты так… — причитала Драгица, расчесывая короткие теперь волосы Грозы костяным гребнем. Все водила и водила по ним, будто от того они отрастут быстрее. — Что теперь говорить будут?

— Будто мало говорят…

Гроза отобрала у наставницы гребенку и положила на стол — голова уже зудела от ее заботы, а уши — от ворчания, перемешанного с редкими досадливыми всхлипами.

— Так еще больше будут. Непотребство какое.

Гроза только фыркнула тихо, пытаясь собрать оставшиеся обрезанными выше плеч волосы хоть в какое-то подобие косы. Получился словно хвостик маленький — едва лента держала. Да стыдиться ей было нечего: получилось даже так, как задумала. Бабы перестали судачить о том, что она навредила княжеской меньшице. Косу себе отрезать — не каждая, даже отчаявшаяся девица на то пойдет. А раз пошла — на то есть весомые причины. Нельзя молчать, глотая навязанную кем-то вину — иначе так и погрязнешь в ней, поверив, что и правда виновата. Она не хотела прятать волосы под платком, напротив — надела нынче очелье нарядное с колтами в три ряда. Непослушные пряди, выскальзывая из еле прихваченной косы, вились вокруг головы, которая впрямь словно полегчала.

Ждала Гроза, конечно, что придет отказ от отца выдать ее замуж за Владивоя. Но, коли подумать хорошенько, какой родитель от такого откажется, а уж тем более с кровью такой непростой, что течет в дочери. Но еще хотелось верить в его благоразумие и упрямство: ведь от отца Гроза многое во нрав взяла.

Нынче было чуть пасмурно, влажно — и предчувствие скорого затяжного дождя так и висело в воздухе. Словно Ярило на Купалу и правда умер — схлынула его ярая сила, и смогли пробиться облака на небоскат, затянули его ровной пеленой, от которой и не знаешь, чего ждать. Гроза спустилась во двор после утренни — пройтись и подышать перед тем, как в светлицу идти и урок на день выполнять. Как бы ни было велико ее негодование от решения князя, а сиднем сидеть целыми днями в горнице — умом рехнуться можно. А тут, посреди липовой густой рощицы, было так свежо — что даже самое тяжкое уныние чуть легче становилось. Потемнели стены княжеского терема от легкой сырости, что впитывалась и в волосы, тут же распушившиеся, и в одежду, и в темную кору лип, что становилась и вовсе как будто черной.