— Ты веришь в это? Правда, веришь? — Гроза заглянула в склоненное лицо княжны.

— Иногда только верить и остается, — Беляна посмотрела на нее снова. — Не печалься. Заберет тебя твой сокол. Скоро совсем.

И погладила по плечу — совсем не так, как бывало раньше. Словно в жесте этом чувств никаких не осталось. А Гроза все поверить не могла, что Беляна, столько преодолев, отстаивая свою волю и против Владивоя, против рода своего выступив, вдруг сломалась, будто иссохшая ветка в крепком кулаке. Из жерновов отцовской власти попала совсем в другие — Люборовой. Да только если князь, несмотря ни на что, добра ей желал, то княжич — себе лишь.

И не нужно было, оказывается, звать Беляну. Ничего от той, кого Гроза знала, не осталось в ней. И не было надежды на то, что поможет, иначе уже помогла бы, верно. А не скрывалась от подруги, оправдываясь велением жениха, запретом видеться. Понять надо было давно.

Теперь верила Гроза только в Рарога, в волю Макоши, что еще, может, окажется не так строга. Да в себя еще верить оставалось, что преодолеется все и решение придет, как быть, если сокол огненный все ж до нее дотянуться не сможет.

Дорога до того места, где нужно было искать Люборов ларь, на удивление, ладилась. Самым коротким путем удалось проскочить до Волани, думая даже, что так можно впопыхах и на русинов налететь — теперь не вдруг поймешь, где их встретить доведется. Да тихо прошли и не задержались нигде на лишние дни.

Скоро должны были уж достичь той части русла, где случилась стычка памятная с русинами. И как ни много их пережить довелось за несколько лет, что был Рарог в ватаге — сначала одним из множества, а там и старшим — а эта запомнилась больше других. Потому что после нее он встретил Грозу. И как зажглось тогда все пламенем ее, так и не утихало ни на миг, кажется.

Нынче на ночевку встали на месте знакомом. Подле святилища Велеса, с которым тоже оказалось связано теперь достаточно воспоминаний. И Рарог привычно отнес требы к изваянию, не зная даже, какой подмоги у него теперь спросить. Как бы силен ни был Скотий бог, как бы много ни ведал, а поднять со дна треклятый ларь он не мог помочь. Рарог постоял перед ним, неподвижно глядя на требы, оставленные у подножия его, а после посмотрел на огонь, который разжег перед тем — и до того он показался живым и нарочито ярким в этом словно бы присыпанном пылью месте, что аж глаза слепило. И все думалось, слышит ли Велес хоть иногда того, кто должен был стать его жрецом и не стал? И сбудется ли еще такое когда-то — неизвестно.

И первый раз пусто было в душе, словно выскребли все оттуда грубо обструганной деревянной ложкой до самого дна, оставив саднящие занозы. Нечего ему было сказать Велесу. И с каждым годом этих слов становилось всего меньше.

Потому Рарог пошел прочь, не глядя под ноги, хоть вокруг уже сгущались сумерки, а тени в траве стали и вовсе черными. И тянуло в груди тяжким чувством, словно он уже слишком долго шел в гору, а та никак не хотела заканчиваться хоть какой-то вершиной, с которой можно было бы обозреть грядущее. Незаметно он вышел вовсе не к стану, что едва слышно шумел в стороне и светился разожженными кострами — ярким заревом даже на фоне горящего в неугасимом летнем закате неба.

Раздвинув ветви молодых берез, Рарог ступил на тот берег, где однажды увидел Грозу: и кажется, нагая она была, а все, что можно было бы разглядеть лучше, запомнить до мелочей, смылось щелоком страха за нее. Что вот так пойдет и утопится вдруг: он тогда слишком мало знал девчонку, чтобы догадаться о том, что в ее душе творится. А сейчас почти не удивился, когда увидел недалеко от воды рыжеволосую женщину. Конечно, это была не воеводова дочь: откуда бы ей тут взяться — но вечно молодая незнакомка, что ждала его, была очень на нее похожа. Рарог даже шага не придержал, неспешно приближаясь к виле. И любопытно было ее рассмотреть и тем чуть лучше узнать Грозу, ведь она — часть той, что ее родила.

— Не боишься, — усмехнулась женщина холодно, пытливо рассматривая его в ответ.

Отбросила мягкие волны волос за спину, изгибая тонкий стан.

— Чай рубаху воровать не собираюсь у тебя, — он остановился близко, да не совсем. — Гневить тоже не стану, а значит, ты не опасна для меня.

— А может, потому что Чернобогом отмеченный и ни духи тебе, ни нечисть никакая не страшны?

— Может, и поэтому.

Вила рассмеялась беззвучно, и вокруг нее качнулась, изгибаясь, высокая трава.

— И правильно, — на удивление доброжелательно согласилась женщина. — Потому что помочь тебе хочу. Грозу освободить.

И словно ослабилось напряжение в груди. Признаться, Рарог думал уже о том, что умения самой Грозы видеть сквозь водную гладь были бы полезны. Да вот ее-то как раз рядом и не было — совсем даже наоборот. Благо оказалось, что мать у нее — не совсем уж холодная кровь, не безжалостный дух, порождение силы Матери Земли и Отца Небо. Смыслит что-то и за дитя свое переживает, кем бы ни была.

— Как же ты помочь сумеешь? Воды раздвинешь? — не удержался Рарог от легкой насмешки.

Уж больше добрая воля вилы помогла бы Грозе в том, чтобы та не тревожилась о силах своих, которые сдержать не сумеет в любой миг.

— Воды не раздвину, — вила осталась серьезной, но и не появилось ни тени укора в ее взоре. — Зато место, где ларь лежит, покажу.

— Ты все видишь?

— Не все, а только то, что мне подвластно. Соглашайся, пока предлагаю.

— Что взамен?

— Грозу выручишь. Не то она сама себя в плену до беды доведет, — неожиданно по-человечески вздохнула вила.

— Она может, — Рарог невольно усмехнулся. — И больше ничего?

— Остальное только от тебя зависеть будет. Как много сам пожелаешь отдать.

Больше ни о чем с вилой говорить не пришлось: только ждать, как укажет она верный путь. И любого знака Рарог ждал, а оказалось по-другому. Этой же ночью пришел к нему сон такой ясный, будто наяву видел. И часть берега приметная, у которой можно было ларь тот искать. И в том месте, где он лежал, бил ключ холодный, приподнимая речную гладь плавным холмом. И как будто рассматривал Рарог его со стороны, с борта своего струга, а чувствовал, как ударяет ледяная струя ему в ладонь, как стынут пальцы. И все вокруг знакомо казалось, будто на этом самом берегу он всю жизнь жил: теперь мимо не пройдет.

Утро выдалось ясным и жарким: уж подступала самая середка червеня. Русалья седмица начинается — по реке ходить для других может показаться и опасным. А для Рарога не было разницы. Не боялся он нечисти: ни русалок, ни мавок, что могли бы навредить — а ватажники вместе с ним опаски не имели. Уж за то, верно, надо было Чернобога благодарить. И хотелось до Купалы успеть Грозу забрать, да то от многого зависеть будет. А случись такое — было бы это самым благим знаком.

Многие ратники поскидывали рубахи, и их плечи теперь блестели под Дажьбожьим оком от пота. Гребли споро, чтобы скорее добраться до места нужного. Рарог поспешил всех уверить, что не придется долго по руслу блуждать, гадая, то ли место отыскали. Он знал теперь точно. И сидел у кормы, беспрестанно глядя на залитый ярым масляным светом берег, чтобы ничего не упустить.

От бликов, беспрестанно мечущихся по молодой сочно-зеленой листве ольхи и черемухи да кудрявых ив, рябило в глазах. В ушах стоял неугомонный стрекот птиц, что буйствовали в зарослях и поднимали щебет тем громче, чем ближе подходил струг.

— Здесь! — гаркнул Рарог, наконец ощутив, как кольнуло в памяти узнаванием. — Возьмите правее, на глубину.

И тут мужики загомонили, тоже узнавая то место, где с русинами не так давно схлестнулись.

— Ну, память у тебя, Рарог! — загоготал кто-то. — Ни в жись не нашли бы, коль не ты.

Он промолчал, отвернувшись, внимательно глядя в речную рябую от мелких волн глубь.

— Здесь встаем.

Бросили якорь. Рарог никого не стал заставлять нырять. Раз уж его это груз, то ему и хлебать воду, ему тело студить в реке, что еще хранила свежесть горных снегов, от которых питалась. Он быстро скинул одежду до портов и щучкой бросился со струга. Не надеялся ничего увидеть в мутноватой воде, толкаясь ногами спустился до дна самого — пошарил — только тина одна. Пришлось всплывать, чтобы глотнуть воздуха. А течение уже отнесло его чуть в сторону. Повиснув на борту струга, Рарог перевел дух и снова окунулся в глубину. И так пришлось повторить ему несчетное число раз, пока, чуть приоткрыв уже полуслепые глаза, он не заметил ровно очерченный валун в стороне. Добрался до него и провел ладонями по окованной крышке ларя. Вот теперь Рарог велел двум ватажникам нырнуть вместе с ним. Кое-как удалось зацепить ларь веревками под дно, слегка его приподняв. Обмотали и выбросили концы на струг, что встал прямо над тем местом, где схрон невольный оказался. Тянули всеми силами, отдуваясь и бранясь, когда мокрая пенька драла ладони, соскальзывая. Ларь тот набрал уж и воды, пока лежал на дне, а потому стал, верно, едва не в два раза тяжелее. Но река все ж помогала, выталкивала. С горем пополам вытащили и, грохнув им о дно, распластались вокруг, поглядывая на ценность такую, за которую только человеческой жизнью расплатиться можно.