А Гроза с Калугой пошли обратно. Как миг этот ни оттягивай, а пора бы и с отцом повидаться. Парень ее все равно не отпустит раньше, чем порученное ему дело выполнит. И куда бежать, зачем? Отец хоть и отругает крепко, а все равно радость от того, что он жив и способен злиться на непутевую дочь, затмевала даже опаску перед встречей с ним. А говорить ли о том, что княжна тоже здесь, она пока не решила.

В Любшине стало спокойнее. Все пожары потушили, почти всех раненых уже обиходили. Люди думали теперь, кого и куда на ночлег размещать нынче. Изб много погорело. Да и тела погибших продолжали разносить по дворам, чтобы к погребению их начать готовить немедля. Много нынче крад будет сложено, да гораздо меньше, чем могло бы, не предупреди Гроза и товарка ее расторопная всех о подступающих русинах.

Неугомонный запах гари и все крови носился по улице, хоть и ослабевший, словно места себе найти никак не мог. Звучал где-то плач женский — и отчего-то вспомнилась тут же Грозе Леда, которая любимого своего мертвым увидала. Захотелось быстрее пойти и Калугу подогнать, чтобы скорее встретить отца и, может, Рарога — ведь наверняка тот где-то поблизости от воеводы обитается. Без него многое не получилось бы, многих не удалось бы уберечь.

И верно оказалось: Рарог сидел прямо в сенях избы старейшины Аскула. Во дворе ее еще было много людей, но находник умудрился скрыться от лишних глаз. Все, кто пострадал, сюда стекались: узнать, что с родичами сталось и встретить живых. А то и совета спросить у большухи Анки, женщины мудрой и твердой. Пришлось едва не проталкиваться к дому: и сенцы встретили Грозу неожиданной тишиной. Только Рарог сидел в полутемном, освещенном единственной принесенной сюда лучиной углу, и какая-то худощавая, приятная личиком девчонка, краснея до макового цвета, осторожно протирала ему тряпицей неглубокий, но длинный порез на шее. На меч или топор не похоже — видно, стрелой зацепило вскользь. И до того был у ватажника вид довольный, словно его сама Леля обхаживала.

Гроза тут же шаг приостановила и себя одернула, как поняла, что помощницу заботливую уж больно сердитым взглядом давит. Та почуяла даже — побледнела, словно мавку увидала. Но занятие свое не прервала, пока Рарог сам ее руку не поймал, останавливая. Шепнул что-то, подтянув девицу к себе, почти коснувшись губами ее ушка, прикрытого разметавшимися на ветру русыми прядками. Та улыбнулась смущенно и, ладошку свою из его пальцев выдернув, убежала в избу.

— Жива, значит, Гроза, — Рарог улыбнулся, вставая с чурбачка, на котором сидел среди мешков и свертков. — А я уж сам хотел идти искать тебя.

— Лучше бы ты накормил своих людей сначала, — огрызнулась Гроза, подходя ближе. — Прежде чем за мной гонять. Да и отец уж быстрее озаботился. Ты ему рассказал?

Она встала напротив, приподняв голову, покусывая изнутри губы от непрошенного волнения и злости легкой, жгучей, что огоньком юрким в груди плясало.

— Нет, не я рассказал, — ехидно прищурился находник. — А парни мои крепкие, сдюжат. Мы вон последних русинов все ж прищучили. И языка даже отцу твоему привезли.

— Они сдюжили. А ты без меня не сдюжил бы? — продолжила отчитывать его Гроза, все глубже утопая в ореховой глубине насмешливых глаз.

Калуга вздохнул тяжко и вышел прочь из сеней, видно, посчитав, что в нем здесь больше не нуждаются.

— Никак, — Рарог качнул головой. — Как вернулись, я сразу понял, что тебя хочу увидеть. Узнать, добралась ты сюда или нет. Нехорошее у меня предчувствие было.

То ли и впрямь почуял, что с Грозой что-то приключилось в той избе, то ли врал нахально, да случайно попал в истину.

— Узнал?

— И еще хочу… — он подался вперед, чуть приоткрыв сухие до тонкой корочки губы.

И Гроза вцепилась в них взглядом, отмечая каждую черточку, каждый изгиб в обрамлении светлых усов. Окутало ее всего на миг теплом нагретой Дажьбожьим оком лещины, что так и лилось из его его умиротворенного взора. Ладони Рарога мягко легли на плечи, стиснули слегка, чтобы бежать не вздумала.

— Рарог, — она уперлась ладонью ему в грудь.

— Что, Лисица? — склонился ближе, почти коснулся уже губ, проведя вдоль них своими, еще только отдавая тепло. — Скажешь, не заслужил?

Тоненький скрип двери словно ножом полоснул по спине. Гроза дернулась назад — Рарог отпустил ее легко, не сдержав разочарованного вздоха — и она налетела прямо на чье-то могучее плечо.

— Быстро сыскалась, — сердито и устало проронил отец. — Да нескоро пришла.

И Гроза уже приготовилась слушать, как он будет отчитывать дочь, что посмела ослушаться его, родителя, строгого наказа. Но Ратша только успел взглядом подозрительным смерить Рарога, который уходить не поспешил, готовый, видно, и свою долю упреков выслушать: за то, что привез сюда. Со двора донесся торопливый топот — ив сени, едва не вколотив Грозу в отца снова, забежал мальчишка. И показалось уже, что опять вести какие недобрые, опять какая опасность грядет, но он улыбнулся слегка растерянно.

— Чего носишься? — одернул его Ратша. — Русины не прибили, так сам расшибешься насмерть.

— Там кмети едут, — ничуть не расстроился тот от резких слов. — Из Волоцка.

Гроза вдохнула резко и громко, хватаясь за кончик косы, что с плеча свисала на грудь. Рарог покосился на нее и губы скривил с видом, ясно означающим: я так и знал.

Дурманная тревога, от которой все нутро словно на колодезный вал наматывало, скоро поутихла. Прошло всего-то ничего дней: кмети должны были уже добраться до Белого Дола, а там, может, выяснить что-то о Беляне. Или Грозе: Владивой почти не сомневался, что она отправилась к отцу. Куда бежать, если родич самый близкий есть, за которого она всегда переживала? За которого спрятаться теперь могла: ведь у Ратши Владивой ее забрать не мог. Не смел настаивать. Но собирался настоять: а там, верно, воевода и сам согласится, что в Волоцке ей все ж лучше и безопаснее.

Нынче прибыло в детинце, да не тех, кого хотелось бы. С утра самого, как только открылись городские ворота, пришел купец Плоскиня из Долоскова. С соседнего княжества он плавал по Волани к Стонфангу и обратно каждое лето. Прибывал по весне, еще когда та не успевала нагреться под светом Ока, а возвращался глубокой осенью, но так, чтобы успеть в Волоцке поторговать привезенными из южных земель тканями, медом и воском. Увозил в свою сторону полные кошели серебряных шелягов и даже порой золота. И с Владивоем всегда был вежлив и щедр: как без даров обойтись? Как без треб здешним чурам — хоть и таким же, какие оставил он дома?

Сначала Плоскиня, как и водится, до святилища сходил. Всем покровителям рода Родиславичей жертвы вознести положенные, обратиться к ним под взором приглашенных волхвов — и тех одарить тоже во славу богов и для их милости. Съездил даже — толки дошли — и до Велесова святилища, что в развилке с притоком Волани стояло. А как купцу да Скотьему богу не поклониться лишний раз? Чтобы путь был легким и безопасным, чтобы торговля пошла хорошо. Он те святилища все вдоль русла знал, верно. Не во всех останавливался, да Волоцкое точно не пропустишь. А уж после и в детинец собрался. Ларь с собой прихватил большой и, верно, тяжелый, потому как два помощника из сыновей, что каждое лето с ним по реке ходили — сами уже мужи взрослые и крепкие — взопрели все, пока в небольшую гору его подняли.

— Нынче, знаю, многие купцы — и по крупнее, и победнее — решили другими путями до Стонфангаи на юг добираться, — заговорил Плоскиня, когда устроились они с Владивоем в общине. — Что там в свейских землях деется, я не знаю, конечно, но и от других весточка прилетала. Толковали уж прошлой осенью, что поведут многие варяги свои корабли через реку Лагонку. Ваши края стороной обойдут.

— Своих же испугались, — проворчал Владивой.

Хоть и ожидал он такого, а слышать все равно радости мало. Лагонка изгибалась с севера на юг сильнее, чем Волань, много петляла среди гор, а потому путь по ней был длиннее и неудобнее, да и купцами менее любим. Но теперь торговцы готовы были потратить лишнюю седмицу в дороге, но остаться живыми и со своим добытком.