— Не знаю, как и благодарить вас, милорд. Неужели это Господь вселил в вас тревогу и настоятельную потребность прийти к нам?

— Все возможно, — медленно ответил Томас, глядя на свою большую загорелую ладонь, сжатую между двумя маленькими, но не изнеженными ручками Мегги Шербрук. Эти руки помогали растить младших братьев, дрессировать кошек и выполнять десятки дел, порученных дочери викария. И он вдруг задался вопросом: почему и в самом деле приехал так быстро? Непонятно. Он знал только, что это необходимо. Неужели это Господь поторопил его?

— Сумка с лекарствами была привезена за несколько минут до рассвета вместе с другими товарами, — деловито объяснил он. — Тот парень, который ее доставил, утверждал, будто не мог отделаться от ощущения, что мне все это скоро понадобится, и поэтому гнал коня от Истборна до моего дома. Я услышал, что малыш Рори заболел, и немедленно отправился к вам. Думаю, Господь поторопил посланца.

— А это лекарство еще осталось?

— О да. Мой слуга отвезет его доктору Дрейфусу. Пусть бережет для детей на случай лихорадки.

— О небо, да я же не одета! Миссис Приддл, пожалуйста, проводите его сиятельство в гостиную и накормите завтраком. Я скоро спущусь.

Двадцать минут спустя Мегги вошла в гостиную. Лорд Ланкастер, стоя у зажженного камина, пил чай.

— Моя семья в огромном долгу перед вами, милорд, — не колеблясь, сказала она, протягивая ему руки. Томас поднял брови. Ему хотелось заверить, что он не признает долгов подобного рода, что на его месте любой порядочный человек сразу же принес бы лекарство в дом викария. Но он хотел, чтобы она оставалась у него в долгу, если это поможет осуществить его планы. Только одна она.

Он снова позволил ей взять себя за руки.

— Вы устали, Мегги. Я прошу вас как следует отдохнуть сегодня. Но если завтра не будет дождя, вы поедете со мной на прогулку?

— Да, милорд. Я поеду с вами.

Но следующие два дня она не смогла носа из дома высунуть. Лило так, что, казалось, деревню вот-вот затопит. Все говорили, что это небеса плачут. Они плакали и плакали, горько, непрерывно. Наутро третьего дня похолодало, и тучи по-прежнему закрывали небо. Однако мистер Хенгис утверждал, что дождя больше не будет, так что никто особенно не беспокоился. Солнце обязательно прорвется сквозь серую пелену, и все будет хорошо.

Мегги день казался прекрасным. Она любила скакать верхом, чувствовать, как бьет в лицо сильный ветер с Ла-Манша, швыряя шляпки и шляпы под копыта коней, и, кроме того, рядом ехал человек, спасший жизнь ее маленького брата. Несмотря на мерзкую погоду, он каждый день наведывался в дом викария, чтобы справиться о здоровье Рори.

Мегги оседлала Севайво 4, прелестную гнедую кобылку, которую раньше, как она объяснила Томасу, звали Петуньей.

— Но почему кличку изменили? — удивился он. Мегги весело расхохоталась.

— Видите ли, Петунья была первой лошадкой для меня и троих моих братьев. То есть она ухитрилась выжить, несмотря на все испытания. Когда Рори подрастет, он тоже будет учиться ездить верхом на бывшей Петунье. Она по-прежнему здорова и резва, поэтому мы посчитали, что Севайво подходит ей куда лучше.

— Благородная лошадь, — заметил он, выгибая черную бровь, — и крайне выносливая. Значит, еще и Рори? Думаю, к этому времени ей придет пора отправиться на покой, бедняге. Не находите, что пятый ребенок на одну лошадь — это уже слишком и нельзя так много требовать от Божьей твари?

— Севайво любит детишек, знает все их проделки и очень добродушна, так что не тратьте время на ненужную жалость, — возразила Мегги и, снова рассмеявшись, погладила лоснящуюся холку. Кобылка повернула голову и тихо заржала. Мегги сунула руку в карман и извлекла морковку. Лошадь подхватила ее губами и стала жевать на ходу.

— Ей почти двенадцать лет. Насколько я помню, мой кузен Джереми больше всего на свете хотел получить от нее потомство, но теперь она уже слишком стара.

Томас вдруг услышал в ее голосе новые интонации: то ли грусти, то ли сожаления… сразу не понять. Но почему-то стало неприятно.

— Джереми? — осторожно осведомился он. — С какой стороны он приходится вам кузеном?

Мегги пожала плечами, безразлично глянула на раскидистый клен и ответила так уныло и жалостно, что Томас разозлился еще больше.

— О, Джереми не принадлежит к племени моих настоящих чертовых кузенов. Он мой чертов почти кузен. Между нами нет кровного родства. Он шурин моего дяди, Райдера Шербрука.

Ей, очевидно, было не по себе, поэтому он решил пока что оставить эту тему.

— Я слышал много историй о вашем дяде. Правда ли, что у него больше побочных детей, чем у любого арабского шейха?

Мегги размахнулась и ударила его по плечу.

— Это вам за то, что слушаете сплетни, милорд! Хотя, знаете ли, о нем рассказывают много всяческих мерзостей, впрочем, как и о моем втором дяде. Однако куча побочных детей — все это наглое вранье. Мой дядя Райдер — один из самых высокоморальных людей в мире.

— Простите, — извинился Томас, — он ваш дядя, и я не должен был говорить о нем в таком тоне. Так говорите, что он не держит дома своих бастардов?

Мегги, поняв свою ошибку, потрепала кобылу по шее, скормила еще одну морковку и вздохнула:

— Давненько я не слышала ничего подобного. Вы действительно ничего не знаете о Райдере, милорд?

— Меня зовут Томас, и я думал, что знаю все.

— Оказывается, нет. Мой дядя, с самых юных лет спасает беспризорных детей, которых отыскивает в грязных закоулках, трущобах, отбирает у жестоких хозяев, у пропитанных джином родителей, которые их быот и морят голодом, а иногда и продают хозяевам борделей. Все они зовутся любимчиками. Во время моего последнего визита к дяде, в Брендон-Хаус, что в Котсуолдсе, жили не менее пятнадцати ребятишек. Этот дом отведен специально для них и находится совсем близко от Чедуик-Хауса, где обитают мой дядя, его жена, тетя Софи, и Грейсон, один из моих чертовых кузенов, хотя сейчас он учится в Оксфорде. Сплетни о бастардах распустил один из политических противников моего дяди. Люди есть люди, поэтому и верят всякой чепухе, пока не понимают, какая все это чушь. Ну сами посудите, кто это поселит своих побочных детей в огромном роскошном доме, неподалеку от собственного поместья, где обосновалась твоя семья? Для этого требуется безмерная наглость, не находите?

— Несомненно. Значит, любимчики?

— Да, так их прозвала моя тетя Синджен много лет назад, когда обнаружила секрет брата. По-моему, в то время ей было лет пятнадцать.

— Но в таком случае почему об этом почти никто не знает?

— Потому что мой дядя — человек необычайной скромности и не любит распространяться о своих подвигах. Он считает это своим личным делом и очень раздражается, когда кто-то начинает восхвалять его за благородство и самоотверженность. Объясняет, что берет детей на воспитание, потому что ему так нравится, и советует никому не совать свой чертов нос в чужое просо. Это цитата.

— А кто был этим политическим противником и твердил, что ваш дядя изменяет жене на каждом шагу, да еще и поселил своих незаконных отпрысков едва ли не в ее доме?

— Мистер Редферн. Он всеми силами старался не допустить прихода Райдера в палату общин. Жалкий, ничтожный человечишка! Не представляете, какой скандал разразился! Поднялась страшная шумиха. Но все это давно забыто.

Мегги помолчала, ощутила, как на нос упала дождевая капля, и хихикнула.

— О Господи, кажется, мистер Хенгис впал в немилость у небесных богов. Его пальцы, должно быть, тряслись не правильно. Пошел дождь. Снова. Если это будет продолжаться, мы все заплесневеем.

— Да, — согласился Томас, поднимая лицо к серым тучам. Он с самого детства любил дождь и сейчас с радостью вдыхал влажный воздух, хотя земля, казалось, промокла до самого центра. Правда, он тут же спохватился и ошеломленно добавил: